Срок приговоренных - Абдуллаев Чингиз Акифович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
– Очевидно, он поднимался по лестнице к вам домой. Убийца ждал его на лестничной клетке. Когда друг подошел к вашей двери и стал открывать ее своим ключом, убийца вышел из укрытия и трижды выстрелил.
– В спину? – спросил я механически.
– Нет. Ваш друг успел обернуться. Все три выстрела были сделаны в грудь. Из них два – смертельные. Но убийца сделал и четвертый выстрел, контрольный. И потом ушел, бросив оружие рядом с убитым.
– Какое оружие? – спросил я, не отрывая глаз от Виталика.
– «Макаров», – ответил мне сотрудник прокуратуры.
«Значит, это другой убийца, – подумал я, – тот, кто убил Семена Алексеевича, стрелял из „магнума“ и свой пистолет не выбросил. Странно, что убийца стрелял из такого экзотического оружия».
– Нам необходимо все проверить, – продолжал сотрудник прокуратуры, – вы можете с нами поехать?
Я наклонился к Виталику, чтобы поцеловать его. Бедный друг, он погиб из-за меня. Убийца ждал меня, и, когда увидел, как Виталик открывает дверь, у киллера не осталось никаких сомнений. Он стрелял в хозяина дома. Убийца наверняка знал, что я живу один. Только как его мог пропустить дежурный милиционер, сидевший в своей будке у дома? Он ведь должен был обращать внимание на всех незнакомых людей. Или убийца не был незнакомым человеком? А может, еще хуже, он был человеком, который сюда часто приходил. В любом случае это должен был выяснить следователь. Но я все еще не хотел расставаться с телом Виталика. Я поднял голову, посмотрел на его закрытые глаза. И в эту секунду вспомнил, зачем именно он ко мне шел. Он ведь нес деньги.
– Вы его обыскали? – спросил я, поворачивая голову. К разговаривавшему со мной сотруднику прокуратуры подошел кто-то второй.
– Да, – сказал второй, – мы его обыскали. Нашли пропуск в институт, небольшую сумму денег, ключи, брелок...
– Какую именно сумму денег? – перебил я его довольно резко.
– Не знаю. Триста или четыреста рублей.
И в этот момент я зарычал. Даже не закричал, а именно зарычал. Значит, убийца был не только киллером, он был еще и вором. Виталик должен был привезти мне деньги. Пятьдесят две тысячи долларов. Всю оставшуюся сумму. И все деньги пропали. Я почувствовал, что начинаю сходить с ума, у меня подкосились ноги, словно началось землетрясение. Я пошатнулся, и меня подхватил кто-то из сотрудников прокуратуры.
– Ему плохо, – сказал второй.
Потом тело Виталика увезли, а я сел на скамейку, и мне дали сначала воды, потом валидол, потом еще что-то. Но я сидел как в ступоре и смотрел перед собой. Они не только убили Виталика, но и украли деньги, которые я должен был получить на операцию Игоря. Значит, этому ворью мало денег, мало тех ста миллионов, из-за которых погиб Семен Алексеевич. Им нужно было еще и это. Они отобрали деньги у моего мальчика.
В тот момент, когда я увидел мертвого Виталика, я почти знал, что буду делать. Но, когда мне сказали про деньги, я вдруг почувствовал, что становлюсь совсем другим человеком. Есть какой-то предел человеческих возможностей. И когда он пройден, человек превращается в нечто другое. Он заболевает особой формой бешенства. Тогда остановить его можно, только уничтожив физически. И убивать нужно долго и надежно, чтобы он перестал дергаться. Я понял, что превращаюсь в кого-то другого – страшного, мстительного, безжалостного.
В лагерях таких называют беспредельщиками. Такие не верят ни в какие законы. Ни божеские, ни человеческие. Даже звери подчиняются каким-то своим законам, продиктованным инстинктом, беспредельщики их не знают. Такой зверочеловек, решаясь на побег, берет с собой в качестве напарника кого-нибудь из лагерных заключенных. Когда же кончается еда, он съедает напарника. Но это, пожалуй, лагерные легенды, страшные сказки. Если человек становится людоедом, то свидетелей не оставляет. Да и сам он выжить не сможет. Срабатывает какой-то механизм – и человек погибает. От шока, от ужаса, от ненависти к самому себе.
И все же беспредельщики есть. Это сукины дети, у которых нет ничего святого. Такой готов подставить любимую женщину, готов предать лучшего друга, отречься от родных и близких. Или, наоборот, – передрать глотку любому за друга, за женщину, за свое дитя. Когда сотрудник прокуратуры поднял простыню и я увидел лицо погибшего Виталика, я понял, что становлюсь «людоедом».
Не мог я в этот момент верить в бога. Если бог допустил смерть Семена Алексеевича и Виталика, которые хотели помочь больному ребенку, значит, он был заодно с убийцами. Я понимал, что подобные мысли кощунственны, страшны и безумны. Понимал, что нужно успокоиться и обдумать, как и почему произошло убийство, но я не управлял собой. Я сидел на скамейке и стонал. Стонал не голосом, а сердцем. Казалось, это само сердце кричит от боли, рвется из груди, пытается рассказать всем о чудовищной несправедливости, которая обрушилась на головы самых дорогих мне людей.
Виталика увезли, сотрудники прокуратуры что-то говорили мне, потом ко мне подходили одетые в форму сотрудники милиции, потом еще кто-то. А я сидел на скамье и стонал. Потом меня повели домой. Люди поняли, что в эти минуты нельзя меня оставлять одного. И бессмысленно допрашивать. Вообще трогать. В эту ночь я постарел на десять лет. Нет, на двадцать. Или, если точнее, в эту ночь кончилась моя молодость. И я за один вечер превратился в очень пожилого человека. В другого человека, у которого была единственная цель в жизни – месть.
Меня отвели домой. Я был в абсолютном ступоре, словно меня оглушили. Говорят, что у меня были безумные глаза. Я никого не слышал, не отвечал на вопросы и ходил как механический, как робот. Меня положили на диван. Кто-то снял туфли. Принесли одеяло. Дальше я помнил, что в квартиру заходили и выходили люди. И голос Алены, неизвестно каким образом оказавшейся в моей квартире. И ее прохладные руки на моей голове. И ее голос. Голос Алены – это было единственное, что я помнил в эту ночь. Потом я провалился в какой-то страшный сон, в кошмар. Меня почему-то все время пытались скрыть, прикрыть, накрывали одеялами, обкладывали подушками, а я упрямо вылезал и кричал, задыхаясь, чтобы меня оставили в покое, будто люди действительно хотели меня удушить, а мне не хватало воздуха.
Потом снова голос Алены, прикосновение иглы. Мне делали укол, а я, провалившись в небытие, спал и, кажется, во сне кричал. А может, спал и в промежутках короткого бодрствования кричал. У меня была в эту ночь странная лихорадка – бросало то в холод, то в жар. Мир вокруг меня расплылся, размазался, окружавшие меня люди казались тенями. Неестественно выгнутыми, плывущими по стенам причудливыми тенями моей памяти.
Утром, примерно в половине двенадцатого, я открыл глаза. Открыл и посмотрел вокруг. Лихорадка прошла. Голова работала нормально. Я почувствовал боль в скулах, словно вчера я слишком сильно сжимал зубы. Поднял голову, осмотрелся. Отметил, который час, и удивился, что проспал так много. Получалось, часов четырнадцать-пятнадцать. Рядом в кресле спала Алена. Это меня удивило больше всего. Я осторожно поднялся, прошел в ванную комнату.
Через минуту я стоял у зеркала, чтобы почистить зубы. И случайно увидел свое отражение. Я медленно убрал щетку, поднял руку, словно пытаясь дотронуться до того человека, который стоял напротив. Это был не я. Это был совсем другой человек. Седой, с изменившимся вытянутым лицом и неестественным, каким-то мертвым взглядом.
Я поднял щетку, и этот человек поднял щетку. Я облизал губы, и он сделал то же. Все еще не веря в реальность такого изменения, я дотронулся до своей щеки. И увидел, как человек, стоявший напротив меня, повторил мой жест. Вот, значит, как. Вот каким я стал за эти сутки. Я смотрел на себя в зеркало, и переполнявшие меня чувства злости, мести, ужаса, страха, гнева постепенно исчезали. После утраты этих знакомых мне чувств не осталось ничего. Выжженная душа. И только разум твердил мне, что я обязан мстить, отомстить мерзавцам. Выяснить, кто это сделал, и отомстить.
– Ты уже проснулся? – услышал я за своей спиной голос и обернулся.
