КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио - Преображенский Константин Георгиевич (смотреть онлайн бесплатно книга TXT) 📗
После смерти Сталина расстрелы детей были отменены и до сих пор стыдливо умалчиваются коммунистической пропагандой, однако память о них до сих пор живет в сознании руководства КГБ. Даже в условиях демократического Запада КГБ запрещает детям выдавать профессию своих отцов, не зная, должно быть, что в то же самое время гуманное буржуазное законодательство вообще игнорирует детские политические откровения…
Между тем время близилось к полудню В тот день я уже больше не мог уделять внимание тассовским делам, пора было заниматься основной работой — шпионажем…
Привыкшие к точности японцы, должно быть, думают, что в распорядке дня разведчика четко определено, сколько времени следует уделять «крыше» и сколько — основной, разведывательной работе. Увы, за семьдесят лет существования КГБ так и не удосужился договориться об этом с ЦК КПСС Никаких четких разграничений нет, и официальное предписание КГБ по этому поводу сформулировано весьма расплывчато: выполнять весь объем разведывательной работы и также весь по линии прикрытия…
Это, согласитесь, физически невозможно. Такое положение может служит основанием для субъективного толкования тех или иных фактов. Например, если Алексей пожалуется резиденту на то, что я не выполняю в полном объеме работу корреспондента ТАСС, то есть не сижу всю неделю с девяти утра до шести вечера за столом в корпункте, то главный представитель КГБ может отреагировать двояко. Он будет вправе написать в моей служебной характеристике, например, так: «Активно занимался разведывательной работой и, несмотря на занятость, выполнял требуемый минимум работы по линии прикрытия».
А может написать и по-другому: «Несмотря на активную работу в резидентуре, не смог наладить отношений с руководством учреждения прикрытия, недорабатывал, имел нарекания…»
Что в данном случае решит мою судьбу? Только личное отношение резидента ко мне, а не сама работа. Чем определяется доброе отношение ко мне резидента? Тем, что мой отец, так же, как и он, генерал КГБ и может, если захочет, навредить самому резиденту, сказав о нем что-нибудь плохое в ЦК или руководству КГБ. И поэтому, скорее всего, резидент изберет первый вариант оценки. В целом же такие расплывчатые критерии, допускающие взаимоисключающие оценки, очень характерны для СССР Они удобны для правящего в нем класса чиновников, получающих возможность из каждого толкования извлекать для себя весьма ощутимую материальную выгоду…
Надев костюм, — а именно в костюме все советские служащие обязаны появляться в посольстве, — я стал спускаться по лестнице. Так уж повелось, что уехать из ТАСС незаметно считалось для нас, разведчиков, неприличным: полагалось зайти в общую комнату и при всеобщем напряженном внимании спросить Алексея д ля проформы, не возражает ли он против моей отлучки и нет ли у него каких-либо поручений. Эта процедура была весьма неприятной и даже опасной, поскольку кругом были агенты КГБ, ловившие каждое твое слово. При необходимости они могли переиначить твой разговор с. Алексеем и изобразить его в резидентуре так: «А Преображенский открыто заявил, что работает в КГБ и считает ТАСС второстепенным для себя!..»
С точки зрения резидентуры это было бы серьезным нарушением для разведчика: расшифровкой своей принадлежности к КГБ под микрофонами японской контрразведки!.. Именно поэтому ежедневное прощание с Алексеем было весьма трудным делом: я не имел права прямо сказать, для чего еду в посольство, когда все остальные продолжают работать. Согласитесь, что, объясняясь с начальством обиняками, человек выглядит довольно глупо.
Но отказаться от этой ежедневной процедуры прощания с Алексеем было нельзя, поскольку он был пожилым и уважаемым человеком, ветераном ТАСС. Разумеется, был он и старым агентом, завербованным КГБ в возрасте чуть ли не четырнадцати лет, в годы войны, когда служил юнгой на грузовом судне заграничного плавания.
Вот и сегодня мы, вдвоем еще с одним разведчиком, также работавшим в ТАСС, виновато крадучись, подошли к столу Алексея. Пригнувшись, чтобы нас не слышали другие корреспонденты-агенты, промямлили что-то насчет того, что нам надо в посольство и не возражает ли Алексей против этого.
Но на сей раз Алексей отреагировал странно. Поднявшись со стула во весь рост и сердито сверкая очками, он нарочито громко, так, чтобы все слышали, воскликнул:
— Что-то в последнее время, ребята, вы мало внимания уделяете работе в ТАСС. Среди дня вдруг срываетесь с мест и мчитесь куда-то. А мы тут за вас вкалываем, выполняем двойную норму! Вас Родина послала в Японию для работы в ТАСС, и ТАСС вам платит деньги. Коллектив журналистов возмущен вашим халатным отношением к делу!..
Этого еще не хватало! Мы стояли молча, не зная, что возразить: ведь каждое слово будет потом тщательнейшим образом оценено и немного изменено корреспондентами ТАСС — так, как они привыкли поступать со статьями из японских газет.
Строго говоря, Алексей был не прав: всех нас послал в Японию не ТАСС и не КГБ, а ЦК КПСС, а эти две организации исполнили роль послушных орудий. Но сейчас дело было не в этом, а в том, что Алексей совершил неслыханное нарушение конспирации, раскрыв перед корреспондентами ТАСС, а главное, перед ушами японской контрразведки, нашу принадлежность к советским разведслужбам. А вдруг после этого МИД откажется продлить нам визы? Нет, Алексея надо наказать! Мы должны подать на него официальную жалобу в резидентуру!..
Так твердо решили мы с напарником, садясь в машины…
Выехав из ТАСС по узкому переулку, мы помчались в разные стороны: у каждого из нас были свои шпионские цела, делиться существом которых друг с другом не принято. Я, например, хотел установить несколько перспективных контактов и отработать наконец проверочный маршрут, который от меня давно требовали в резидентуре.
Перспективные контакты, то есть знакомства с молодыми людьми, не для каких-то сиюминутных целей, а на будущее, устанавливают обычно в университетах. До начала собрания в резидентуре оставалось не так мною времени, всего часа три, и я решил заехать в ближайший — в университет Мэйдзи. Туда можно было домчаться за пять минут по прямой и широкой улице, но я решил все-таки поехать сложным маршрутом, петляя по переулкам, чтобы проверить, нет ли за мной слежки, иначе все мои новые знакомства теряли смысл.
Въехав в густую сеть переулков, с трудом разворачивая машину на крошечных перекрестках, я с горечью размышлял о тяжелой судьбе журналиста в разведке.
Да, в ТАСС нас не любят. Да и за что нас любить? Мы действительно работаем меньше всех, каждый день куда-то уезжаем, вместо того чтобы сидеть за письменным столом.
Кроме того, корреспонденты ассоциируют нас со всей зловещей машиной КГБ, от которой они не видят ничего, кроме зла. КГБ ограничивает их свободу творчества, следит за их личной жизнью, вынуждает становиться агентами. Так что Алексея можно понять, хотя формально он и не прав.
Но и в разведке мы не можем найти защиты от несправедливых нападок, потому что там нас тоже не любят. КГБ вообще ненавидит журналистов за их независимый трезвый ум, тягу к свободе. Совершенно сознательно поэтому он и держит их в кулаке. По этой же причине КГБ презирает также писателей, художников, музыкантов и представителей других творческих профессий. И если сотрудник КГБ выбирает для себя прикрытие журналиста, то эта нелюбовь автоматически распространяется и на него. Чтобы не злить коллег и начальство, журналисту лучше всего вообще перестать писать. Но поступить так — все равно что сказать: «Я, товарищи, на самом деле никакой не писака-журналист, а только им притворяюсь!..»
Так, например, поступил мой напарник по ТАСС. Я же был искренне увлечен журналистикой, люблю писать. Уже опубликованы две мои книги и огромное количество очерков и статей. Странно, правда, что в разведке как бы не замечали этого и, кажется, даже испытывали раздражение по этому поводу. Но ведь я не могу не писать! Однако вынужден работать и в разведке, поскольку иначе не попал бы в Японию. Выхода из этого противоречия нет. В этом и состоит моя трагедия: КГБ не любит журналистов, но и журналисты терпеть не могут сотрудников КГБ. Человек же, который совмещает в себе обе профессии, нелюбим вдвойне…
