Заговор «Аквитания» - Ладлэм Роберт (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
– Приблизился атмосферный фронт, и вы знаете это не хуже меня.
– Моя метеослужба утверждает, что погода летная!
– Подозреваю, что по вашей указке они будут утверждать это и во время тайфуна.
– Это грубое нарушение субординации!
– Корабль находится под моим командованием, и, согласно уставу, здесь выполняются мои приказы.
– Тогда проводите меня в вашу радиорубку. Я свяжусь с Овальным кабинетом, и посмотрим, как долго вы будете командовать этим кораблем!
– Полагаю, вы предпочтете говорить без меня и, возможно, по спецсвязи. Я прикажу препроводить вас в рубку.
– К чертовой матери! Четыре тысячи человек, из которых обстрелянные солдаты только в пятом секторе! Нам необходима поддержка наземной артиллерии и с воздуха на бреющем полете. И мы будем иметь эту поддержку, или мне придется вышибить вас отсюда под зад коленом в течение ближайшего часа! И я могу это сделать, капитан! Мы пришли сюда за победой, и мы победим! И мне не нужны здесь слюнтяи, гадающие на кофейной гуще! Война – это всегда риск, хоть, может, вы и не слышали об этом! Выигрывает тот, кто рискует, капитан!
– Я видел, что там происходит, генерал. Здравый смысл требует уменьшения потерь, и, если вы снизите потери, это позволит вам выиграть следующий бой.
– А я намерен выиграть именно этот бой, с вашей помощью или без нее. Подумаешь, балерина в синих штанах!
– Я настоятельно советовал бы вам, генерал, выбирать выражения.
– Что-о?! – Лицо Делавейна исказилось от ярости, а глаза и вовсе утратили человеческое выражение. – Вы советовали бы мне?.. Мне – командующему Сайгоном? Ладно, делайте что хотите, но запомните – прорыв в долину Тхо будет осуществлен!
– Долина Тхо? – неожиданно для себя вмешался Конверс. – Это первый участок пути на Пак-Сонг. Мы четыре раза вели там бомбежку. Я знаю эти места.
– Вы знаете? – взревел Делавейн. – Вот и отлично.
– Я знаю, но подчиняюсь приказам командира этого корабля, генерал.
– Вы, молокосос, подчиняетесь приказам президента Соединенных Штатов! Он ваш главнокомандующий! И этот приказ я получу у него!
Искаженное лицо Делавейна, находившееся в нескольких дюймах от лица Джоэла, вызывало нервную дрожь во всем его теле. Почти не осознавая смысла собственных слов, Конверс сказал:
– Я тоже советовал бы вам выбирать выражения, генерал.
– А почему, щенок? Или эта балерина расставила здесь записывающие устройства?
– Прекратите, лейтенант. Я уже сказал вам: вы свободны!
– Ты со своей паршивой нашивкой возомнил себя большим боссом и даешь мне советы? Нет, щенок, уж последи-ка лучше за собой и за своими словами! И если эта ваша эскадрилья не окажется в воздухе к пятнадцати ноль-ноль, я ославлю вашу коробку как самое трусливое судно во всей Юго-Восточной Азии. Это целиком относится и к вам, третьеразрядная шансоньетка в голубом.
И снова Джоэл заговорил, изумляясь собственному нахальству:
– Не знаю, откуда вы родом, сэр, но очень надеюсь на встречу в иных обстоятельствах. И позвольте сказать: вы изрядная скотина.
– Неуважение к званию! Да я тебе хребет переломлю.
– Вы свободны, лейтенант!
– Нет, капитан, пусть остается! – выкрикнул генерал. – Очень может быть, что именно он в конечном счете нанесет этот удар. Ну, щенок, выбирай – воздух или президент Соединенных Штатов, суд и клеймо преступника и труса?
В пятнадцать двадцать Конверс поднял эскадрилью с палубы авианосца. В пятнадцать тридцать восемь, когда они на малой высоте пытались пробиться сквозь атмосферный фронт, первые два самолета были сбиты у самой береговой линии. Отвалились крылья самолета – мгновенная смерть на скорости шестьсот миль в час. В пятнадцать сорок шесть взорвался правый мотор машины Джоэла – малая высота делала его легкой мишенью. Еще через тридцать секунд, не сумев выровнять машину, Конверс катапультировался в мешанину дождевых облаков, его парашют сразу же подхватил воздушный вихрь. Стремительно падая на землю, изо всех сил борясь с перехлестывающимися парашютными стропами, которые при каждом порыве ветра мучительно врезались в тело, он все время видел перед собой один и тот же выплывающий из темноты образ – маниакальное, перекошенное злобой лицо генерала Джорджа Маркуса Делавейна. Впереди его ожидала бесконечная череда дней в аду, в который он попал благодаря этому безумцу. Как он узнал позднее, потери на земле были еще тяжелее.
Делавейн! Мясник Дананга и Пленку. Виновник гибели многих тысяч, бросавший в джунгли батальон за батальоном необстрелянных, без огневой поддержки солдат. Израненные, перепуганные мальчишки растекались потом по лагерям военнопленных. Ошеломленные случившимся, сдерживая слезы, они пытались понять, что с ними произошло, а поняв, уже открыто рыдали. Рассказы их представляли собой бесчисленные вариации на одну и ту же больную тему. Неопытные, необстрелянные пополнения отправляли в бой сразу после высадки в надежде численным превосходством сломить зачастую невидимого врага. А когда это не срабатывало, в мясорубку бросали новые пополнения. Целых три года беспрекословно выполнялись приказы маньяка. Делавейн! Военный глава Сайгона, он подтасовывал число собственных потерь, подсчитывая снесенные головы и оторванные конечности противника, лгал и прославлял бессмысленную смерть! Убийца, ставший опасным даже для пентагоновских фанатиков, в конце концов вынудивший их взбунтоваться и отозвать его. Оказавшись в отставке, он тут же засел за мемуары, в которых яростно обличал всех и вся и которые усердно читались такими же фанатиками, искавшими в них оправдания собственным безумствам.
«Таких, как он, больше нельзя допускать к власти, неужели вы не понимаете? Он – враг, наш враг!» Эти слова Конверс прокричал в приступе ярости рассевшимся за столом инквизиторам в военных мундирах, которые, переглядываясь друг с другом, старались не встречаться с ним взглядом, не желая хоть как-то реагировать на эти слова. Они формально благодарили его, сказали, что народ в долгу перед такими, как он и тысячи ему подобных. Что же касается его заключительных замечаний, то ему следует попытаться понять, что вопрос этот неоднозначен, особенно если речь идет о командовании крупными соединениями. К тому же президент призвал народ залечивать свои раны – зачем ворошить старое? А под конец – удар ниже пояса, угроза. «Ведь вы и сами, лейтенант, на какое-то время взвалили на свои плечи страшную ответственность, – сказал бледнолицый военный юрист, листающий страницы его дела. – Прежде чем вы предприняли последнюю успешную попытку побега – в полном одиночестве, из ямы, в стороне от основного лагеря, – вы руководили предыдущими группами, в которых, как известно, насчитывалось семнадцать военнопленных. Сами-то вы, к счастью, уцелели, но восемь человек погибли. Я уверен, что вы, их командир, никак не могли предполагать заранее, что потери составят почти пятьдесят процентов. Командование – тяжкая ответственность, лейтенант, об этом говорят часто, но, видимо, недостаточно часто».
Сказанное следовало перевести так: «Держись, солдатик, потише и не задирайся. Не означает ли смерть восьмерых, что ты утаил какие-то детали от командования, а может быть, пожертвовал одними ради других или всеми ради себя одного? И потом, человек, который в одиночку сумел обмануть охрану целого лагеря, заслуживает более пристального внимания. Достаточно глубже покопаться в этом деле, и тебе не отмыться уже до конца жизни. Так что не забывайся, солдатик. Мы можем подцепить тебя на крючок, просто задав вопрос, которого, как все мы знаем, задавать не следует. Но если что, мы сделаем это, потому что на нас со всех сторон сыплются шишки и мы хотим прекратить это любым способом. Радуйся, что уцелел. А теперь – убирайся».
В тот момент Конверс был ближе, чем когда-либо, к тому, чтобы швырнуть свою жизнь кошке под хвост. Ему хотелось броситься на этих ханжей и лицемеров. Но… он вгляделся в лица сидящих за столом, каким-то боковым зрением уловил ряды орденских планок за участие в различных кампаниях, и тут произошла странная вещь: к возмущению и презрению, обуревавшим его, неожиданно примешалось сочувствие. Перед ним были глубоко напуганные люди. Они посвятили свои жизни войнам, ведущимся по тем правилам, которые приняты в их стране, и оказались в той же западне, в которую некогда и он дал заманить себя. И если для них защищать свое достоинство означает защищать самое дурное, то как объяснить им их неправоту? Где тут святые? И где грешники? Да и как отделить одних от других, если все они – жертвы?
