Воровская честь - Арчер Джеффри (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Колумбус не меняет своих планов, хотела было сказать нобелевскому лауреату директриса, но ограничилась заверением, что Салли покинула школу в четыре и что за час до этого звонили из автомобильной компании и подтвердили, что будут ждать её в конце подъездной аллеи перед главными воротами школы.
Джони продолжала твердить со своим южным акцентом, который когда-то казался ему таким привлекательным:
— Она будет с минуты на минуту, надо только набраться терпения. На Салли всегда можно положиться.
В это время в другом конце города сидевший в номере отеля человек налил себе пива, продолжая внимательно слушать каждое их слово.
Маккензи надеялся отправиться в 5.20, чтобы иметь достаточно времени на дорогу и оставить минут десять — пятнадцать про запас. Если его дочь не появится к тому времени, ему придётся поехать без неё. Он уже объявил жене о своём категорическом решении выехать в 5.20 и ни минутой позже.
В 5.20 Маккензи положил текст своей речи на столик в холле и принялся ходить по коридору в ожидании, что жена и дочь подойдут с разных сторон. Когда в 5.25 ни та, ни другая не появились, он стал терять на глазах своё знаменитое самообладание.
Джони долго выбирала подходящий случаю наряд и, появившись в холле, была разочарована тем, что муж не заметил её стараний.
— Мы будем вынуждены ехать без неё, — только и сказал он. — Если Салли надеется стать врачом, ей придётся усвоить, что люди имеют обыкновение умирать, когда их заставляют ждать.
— А не подождать ли нам ещё хоть чуть-чуть, дорогой? — спросила Джони.
— Нет, — рявкнул он и направился в гараж, даже не взглянув в её сторону. Джони заметила на столике текст речи мужа и, сунув его в сумочку, захлопнула за собой входную дверь и закрыла её на два замка. Когда она выскочила на дорогу, её супруг уже сидел за рулём и нервно барабанил пальцами по рычагу переключения скоростей.
По пути в женскую школу Колумбуса никто из них не проронил ни слова. Маккензи вглядывался в каждую машину, следовавшую в сторону Верхнего Арлингтона, в надежде увидеть свою дочь сидящей на заднем сиденье одной из них.
Небольшая делегация встречающих во главе с директрисой поджидала их у крыльца перед главным входом в школу. Директриса вышла вперёд, чтобы пожать руку выдающемуся хирургу, когда он появился из машины в сопровождении жены. Она поискала взглядом Салли и вопросительно вздёрнула бровь.
— Салли так и не была дома, — пояснил доктор Маккензи.
— Она, вероятно, появится через несколько минут, если она уже не здесь, — предположила Джони Маккензи. Директрисе было известно, что Салли нет в школе, но она посчитала невежливым поправлять супругу почётного гостя.
Без четырнадцати минут шесть они прошли в кабинет директрисы, где юная леди Саллиных лет предложила им на выбор сухое шерри и апельсиновый сок. Маккензи неожиданно вспомнил, что в суматохе тревожного ожидания дочери забыл текст своей речи на столике в холле. Посмотрев на часы, он понял, что уже поздно посылать за ним жену. Однако признавать свою оплошность в такой обстановке ему тоже не хотелось. «Черт побери, с подростковой аудиторией всегда трудно иметь дело, а уж когда в ней одни девицы, то вообще хоть плачь», — подумал он и попытался собраться с мыслями.
За три минуты до начала, несмотря на то, что Салли по-прежнему не было, директриса предложила всем пройти в большой зал.
— Нельзя заставлять девочек ждать, — объяснила она, — это будет дурным примером.
Когда они уже выходили из кабинета, Джони вынула из сумочки текст речи и отдала его мужу. На его лице впервые за эти часы отразилось облегчение.
Без одной минуты шесть директриса с почётным гостем вышли на сцену. Он увидел, как четыре сотни девиц встают и аплодируют ему, делая это, как выразилась бы директриса, в манере, присущей воспитанным дамам.
Когда аплодисменты стихли, директриса взмахнула руками, показывая, что девочки могут сесть, и они почти бесшумно опустились на свои места. Затем она взошла на трибуну и без всякой бумажки произнесла хвалебную речь в честь Т. Гамильтона Маккензи, которая могла бы произвести впечатление даже на Нобелевский комитет. Директриса говорила об Эдварде Зейре, основоположнике современной пластической хирургии; Дж. Р. Уолте и Вильгельме Краузе и напомнила ученицам о том, что Т. Гамильтон Маккензи последовал их великим традициям и продвинул эту процветающую науку на новые рубежи. Она ничего не сказала о Салли и её многочисленных успехах в учёбе, хотя это было заготовлено в первоначальном варианте её речи. Нарушение школьных правил не должно было остаться безнаказанным, даже если ты только что завоевала престижную федеральную стипендию.
Когда директриса возвратилась на своё место в центре сцены, Маккензи направился к трибуне. Он заглянул в записи, откашлялся и начал излагать свой трактат.
«Большинство из вас в этой аудитории, я полагаю, представляют себе пластическую хирургию как нечто такое, с помощью чего спрямляют носы, убирают двойные подбородки и избавляются от мешков под глазами. Это, смею заверить вас, не пластическая, а косметическая хирургия. Пластическая хирургия, — продолжал он, к всеобщему разочарованию сидящих в первом ряду, как подозревала его жена, — это кое-что другое». Затем он в течение сорока минут, ни разу не подняв головы, прочитал лекцию о зет-пластике, аллотрансплантации, врождённых пороках развития и ожогах третьей степени.
Когда Маккензи наконец-то сел, аплодисменты были не такими громкими, как вначале. Он объяснил себе это тем, что проявление подлинных чувств, очевидно, считается здесь «не подобающим» воспитанным дамам.
По возвращении в кабинет директрисы Джони спросила у секретарши, нет ли известий о Салли.
— Мне ничего не известно, — ответила секретарша, — но она вполне могла сидеть в зале.
Во время лекции, которую Джони слышала в разном изложении уже в сотый раз, она рассмотрела каждое лицо в зале и знала, что среди присутствовавших её дочери не было.
Им было предложено ещё шерри, и после того как позволили правила приличия, Маккензи объявил, что им пора возвращаться. Директриса кивком выразила своё согласие и проводила гостей до машины. Поблагодарив хирурга за чрезвычайно глубокую лекцию, она стояла у крыльца, пока автомобиль гостей не скрылся из виду.
— Я не встречала такого поведения ни разу в жизни, — заявила она в присутствии секретарши. — Передайте мисс Маккензи, чтобы она явилась ко мне завтра до утренней молитвы. Прежде всего я хочу от неё услышать, почему она отказалась от автомобиля, который я для неё заказала.
Скотт Брэдли в тот вечер тоже читал лекцию, но на ней присутствовали всего шестнадцать слушателей, и ни одному из них не было меньше тридцати пяти. Все они были старшими оперативными сотрудниками ЦРУ и такими же физически крепкими, как любой защитник в американском футболе. Логика, которой с ними занимался Скотт, была более приземлённой, чем та, которую он читал студентам помоложе в Йельском университете.
Эти люди работали на переднем крае, который проходил через весь земной шар. Профессор Брэдли часто заставлял их анализировать решения, которые они принимали в стрессовых ситуациях, и делать заключения о том, приводили ли они к достижению желаемых результатов.
Они быстро признавали свои ошибки. Личной гордыне здесь не было места — допускалась только гордость за свою профессию. Вначале это показалось Скотту банальным, но за девять лет совместной с ними работы в аудитории и в спортивном зале он изменил своё мнение.
Около часа Брэдли подбрасывал им контрольные задания, в то же время подсказывая, как надо рассуждать, сопоставляя известные факты с субъективными суждениями, прежде чем делать то или иное твёрдое заключение.
За прошедшие девять лет Скотт почерпнул от них не меньше, чем они от него, и по-прежнему находил удовольствие в том, что помогает им применять свои знания на практике. Тем не менее его часто посещала мысль о том, чтобы тоже проверить себя в деле, а не просто в лекционном зале.
