Серебряная корона - Янсон Анна (бесплатная библиотека электронных книг TXT, FB2) 📗
— Что купить сюда из еды?
— Пусть это будет сюрприз: — И добавил: — Купи что-нибудь готовое.
Но, когда она вышла в коридор, он сразу же начал скучать по ней, захотелось удержать ее еще на мгновение, хотелось, чтобы она обнимала его, как ребенка, ничего не требуя взамен. Хотелось просто ее милого присутствия, чтобы она хозяйничала в кухне, немного пела и говорила с ним о том о сем, не ожидая ответа.
— Пожалуйста, дай мне стакан воды!
Она принесла стакан, поставила на столик у кровати, поправила ему одеяло, и все это ему нравилось.
— Ты считаешь, что я одеваюсь как старик?
— Может, и считаю… Ты сам это сказал. Может, как-нибудь я схожу и куплю тебе что-нибудь из одежды. Может, сходим вместе?
— Нет уж. Всему есть границы.
Фотография матери осталась лежать на полу. Арне поднял ее и вгляделся в изображение. Было больно. Они недолго прожили вместе. Мать на снимке пышная и загорелая. Снимок был сделан вскоре после того, как у нее родились Улоф и Кристоффер. На снимке она стояла у кондитерской «Норргатт». В тот день она повела Арне туда, отметить его день рождения, и они ели торт «Бананса» с марципаном и бананами, обсыпанный шоколадной пудрой. Арне разрешили даже выбрать музыку в музыкальном автомате. Невероятная и совершенно непривычная роскошь! Но главное, чем запомнился тот день, было чувство невысказанной угрозы и привкус слез во рту. И отчаяние на лице Моны, ее торопливая улыбка, погасшая прежде, чем они сели за столик.
За его спиной стояла женщина из комиссии по делам несовершеннолетних. Это ее тень падала Моне на ноги. На снимке Мона подняла руки, чтобы закрыть ими лицо. Он знал, что она не любит фотографироваться, даже если снимает он. У него тогда был «инстаматик», первый фотоаппарат в его жизни, подарок дедушки Ансельма. Дальностей фокусировки имелось всего три: «человечек», «полчеловечка» и «гора». Мона была снята на «человечка». На ней были туфли на высоких каблуках. Красные, он помнит, хотя фотография была черно-белая. И юбка тоже красная, а блузка — белая, с множеством пуговок. Впрочем, это-то и на фото видно. Ребенок внутри Арне ненавидел ее — и в то же время все еще по ней скучал. Но взрослый Арне простил пятнадцатилетнюю девчонку, родившую сына, заботиться о котором не могла.
Но он не мог забыть, что она не боролась за его права, когда ему было плохо в приемной семье. Но как она могла доказать то, что чувствовала только интуитивно? Как бы она решилась? Она ведь в таком случае рисковала потерять родительские права и на близнецов. Сколько еще матерей пострадало от психотерапевтов во времена моды на «теорию первого крика»! Наверное, он сам виноват в том, что произошло — а может, и нет. То, чему его подвергала приемная мать, Сесилия, было настолько изощренным, что он не мог найти для этого слов — да и теперь не может. Они взяли приемыша, и он служил подтверждением ее доброты. Чем хуже он вел себя, тем больше оттенял сияние ее самоотверженного подвига. Чем страннее делались его выходки, тем увлекательнее — ее признания, всем и каждому, кто был готов их слушать. Вообще-то Сесилия собиралась завести собаку — боксера, как у подруги из клуба собаководства. С тем же успехом на месте Арне мог оказаться щенок. Лишь теперь он мог над этим посмеяться.
— Посмотри на него, как странно он ведет себя с другими детьми. Можно только догадываться, что ему пришлось пережить. Когда его привели к нам, он был такой грязный и напуганный… А как он ест! Домашней, хорошей еды ему никогда не хватает… При подобной матери он наверняка насмотрелся такого, что детям видеть не положено.
Разговор шел о Моне. По их жестам и интонациям он улавливал смысл, еще не понимая всех слов. Он понял, что Мона — человек низшего сорта, и он сам тоже. Он был проблемой, требующей постоянного обсуждения. Рожденный среди убожества, злобный ребенок, своенравный, эгоистичный. Лишь доброта Сесилии дала ему право на существование. Вечный и неоплатный долг, за который Арне ненавидел ее. Но и скучал по ней тоже.
В первом классе на уроке родного языка он нарисовал на доске огромный член. Его подзадоривал Леннарт, говорил, что ему, Арне, слабо, но изначально идея принадлежала Фредрику. Его папа своим членом может сбросить на пол двенадцать монет. Двенадцать штук! Во всяком случае, Фредрик так сказал. Все мальчишки смеялись. А девчонки, вскрикнув, сбились в кучки.
Он был в центре внимания — еще бы! Правда, недолго, пока не пришел учитель. Затем Арне отправили к детскому психиатру. Казалось, все только этого и ждали. Сесилия словно бы даже воодушевилась. После каждой встречи с психиатром телефон раскалялся. Слова «инцест» и «попытка изнасилования» проговаривались отчетливым шепотом. Ведь в семидесятые все проявления, которые можно было истолковать как инцестуальные, так и истолковывались. А уж случай Арне даже сомнений не вызывал. И рисунок тому доказательство! В те времена психотерапевты, слетав на выходные в США на курсы, возвращались готовыми пророками и свысока поучали бедняг, все еще блуждающих во мраке и не обретших истинного знания о человеке. Ничто человеческое им не было чуждо.
Дама-психолог, к которой попал Арне, тоже побывала на курсах, правда, только в Энчёпинге. Тем не менее ей не терпелось испытать на практике полученные знания. Для чего дама пользовалась доступными ей средствами — а именно грудями. Арне надо снова ощутить себя младенцем, и если нужно, она готова дать ему пососать свою грудь. Ее глаза блестели, ладони были потными, а спрашивала она всякий раз протяжным низким голосом. Арне, хоть и маленький, уловил, что в воздухе витает вожделение. Напряженное поле между двумя взрослыми женщинами. А он был лишь пешкой в их игре и не понимал правил. Если он отвечал не так, как они ожидали, Сесилия отвечала за него. Да, они занимались им, дарили ему свое внимание! И за это он дорого заплатил. Когда он отвечал «правильно», то Сесилия ему улыбалась, и его сердце таяло. Если бы он знал, во что ему встанут эти улыбки, то молчал бы как рыба. Но одна мысль о том, что его наконец примут как своего, казалось, стоит любых испытаний! И он сдал своего деда.
— Случалось ли, что дед тебя… трогал?
На это он не мог не ответить отрицательно.
— Угрожал ли он тебе побоями, если ты… не хотел делать, как он велит?
Да, бывало иногда. Он молчал и вспоминал, как однажды раскидал кубики «Лего» и не хотел убрать, и дед дернул его за волосы. А однажды Арне швырнул яйцо об стену курятника соседа Хенрика и получил пощечину. Это было унизительно, и ей такое знать незачем.
Ансельма вызвали для беседы. После этого Арне долго не встречал дедушку. Не ранее, чем он стал подростком и общественный интерес к доброте Сесилии стал остывать, а ее терпимость к нему — в той же степени иссякать.
Наступили восьмидесятые, и теперь всем следовало самоосуществляться и учиться говорить «нет». Сесилия завела себе щенка боксера, как и хотела с самого начала, и переехала жить к подруге по клубу собаководства. Арне мог теперь идти куда хочет. Мона встретила Вильхельма, и они поженились. Двойняшки должны были вот-вот пойти в школу. Но Ансельм по-прежнему не хотел его видеть. Теперь-то Арне понимал его куда лучше.
Когда последние посетители музея ушли, Арне закрыл дверь в зал древностей и вышел на Береговую улицу. Теплый ветер нес с собой запахи из ресторанов. В воздухе веяло предвкушением праздника. Смеясь и разговаривая, мимо шли люди в светлой летней одежде. Как же Арне хотелось рассказать Биргитте всю правду о себе, но в душе он знал, что никогда этого не сможет.
— В старину свадебную корону надевали на невесту, только если она девица, — сказала та банщица, вредная баба, наступив ему на его больную мозоль. Чтобы избежать дальнейших разговоров, он предал Биргитту:
— В таком случае, скоро она насквозь проржавеет.
Глава 10
Инспектор уголовной полиции Мария Верн разглядывала скульптуру в фойе Управления полиции, дожидаясь коллег — Хартмана, Арвидсона и Эка. Они договорились встретиться тут в двенадцать дня и пойти пообедать. Эк нашел элегантный ресторан «Русенгорд». Там можно заказать баранью отбивную, готландский шафрановый рисовый пудинг со взбитыми сливками и ежевичным джемом и изюм в шоколаде. Ресторан находился на Центральной площади рядом с руинами церкви Святой Екатерины.
