Идет розыск - Адамов Аркадий Григорьевич (лучшие книги .txt) 📗
Машина эта обычно стоит у подъезда. Однако Глинский часто уезжает, и нет его два-три дня, а то и неделю. А недавно поругался с соседом из-за места для машины, тот свою на его место поставил, пока Глинского не было. А зовут соседа Григорий Макарович, на одной площадке с Глинскими живет, инженер, а жена его — медсестра, очень симпатичная молодая женщина. За квартиру Глинский платит всегда аккуратно, даже вперед, и вообще человек культурный, даже непонятно, зачем он простым вахтером работает. «Я бы вам сказал, зачем», — подумал Виталий. Впрочем, вообще-то он хирург, но долго болел на почве переутомления и вот пока, говорит, ему не разрешают работать по специальности. И человек он услужливый, отзывчивый. «Вот, лекарство мне достал, — добавила пожилая бухгалтерша. — Всю Москву обегала, достать не могла».
Все эти сведения Виталий выцеживал по каплям из болтовни двух женщин, однако незаметно направляемой им самим невинными, казалось бы, и даже наивными вопросами. Работа эта была непростая, требовавшая напряжения и времени. Виталий и не заметил, как стало смеркаться. А заметив, ощутил вдруг усталость. Однако работа его на сегодня была еще далеко не закончена.
Распростившись, наконец, с обеими женщинами, Виталий вышел во двор, протянувшийся узкой полосой вдоль всего дома с тесными «карманами» для машин возле подъездов, где асфальт был расчерчен белыми косыми полосами. А за «карманами» разместились две тоже тесные детские площадки с беседками, качелями и песочницами, полными луж и снега.
Холодный ветер с реки вольно свистел во дворе, и Виталий плотнее запахнул пальто.
Он не спеша прошел вдоль всего дома, отметив про себя отсутствие красных новеньких «Жигулей» возле четырнадцатого подъезда. Затем он из стеклянной будки телефона-автомата на всякий случай позвонил Глинскому. К телефону подошла, видимо, мать, сказала, что Всеволода Борисовича нет дома, будет не скоро и настороженно спросила, что ему передать и кто звонит. «Нет, уж вы скажите, — настаивала она. — Всеволод просит узнавать». Виталий еле от нее избавился, и эта настойчивость ему не понравилась.
Потом он вошел в четырнадцатый подъезд и в каморке возле лестницы обнаружил старуху-лифтершу, вязавшую толстый темный носок. Старуха была грузная, в пальто, теплом платке, на кончик носа съехали очки.
— Можно к вам, бабушка? — спросил Виталий. — Погреюсь только.
— Это кто ж ты будешь? — старуха взглянула на него с любопытством поверх очков, не переставая, однако, вязать.
— Да из милиции. Охрану квартир проверяем. Который уж дом обхожу, — вздохнул Виталий. — Вот и до вас дополз, да, вроде, поздно уже.
— О, господи, — вздохнула старуха. — Охрана. Мы, что ли, не охраняем? Да ты садись, садись, отдохни. И верно, устал, — взглянула она на лицо Виталия. — Садись, а то так не поместишься, вон какой длинный вымахал. У нас тут тоже охранные квартиры есть. Недавно на восьмом Глинских взяли. Уж как добивались. А все же, почитай, год ждали.
— Часто уезжают?
— Ну, сам-то, ясное дело. А мать — старуха, как сыч, сидит. Добро бережет. За хлебом и то не выйдет. Я и молоко, я и хлеб. Ну, правда, ноги у нее, — вздохнула лифтерша. — Да и какие у нас, старух, ноги, — она махнула рукой. — А мне, видишь, всех жалко. И что это за нервы такие, ты мне скажи.
— Хороший вы человек, значит.
— Ой, не говори. И покоя нету от них. Тому услужишь, другому. Старики все. Ну, как же? А то и уберешь где.
— Выходит, доверяют.
— Ясное дело. Нешто я когда чужое возьму? Да мне хоть тут золото по всем столам разложи, я плюну, да отвернусь. Вон, хоть у Глинских этих самых, с восьмого. Чего только нету. И все заграничное. Из этой самой… Как ее?.. Ну, «Березки». Так сам намедни целую пачку оставил этих… Ну, как назвать? Денег не денег… Я уж сама подивилась. Вроде деньги русские, а не наши. Понял ты?
— Понял, — улыбнулся Виталий.
— Вот, то-то. И на кой они мне сдались? А старуха по пятам ходит, все зыркает. Видал? Не доверяет, а зовет. А вот Матвеевы, с одиннадцатого…
И старуха лифтерша с таким же упоением начала рассказывать о другой семье, где ее не обижали недоверием.
Виталий молча слушал. Он по опыту знал: в таких случаях не надо перебивать, задавать вопросы, вступать в спор или самому рассуждать о чем-то. Надо, чтобы ни одно его слово старухе не запомнилось, и ей будет потом казаться, что она рассуждала сама с собой, и вовсе сотрется память о его приходе. В то же время она сама, истосковавшаяся по собеседнику, да еще такому внимательному, понятливому, во всем ей сочувствующему, будет говорить с удовольствием, припоминая все новые случаи и подробности. Только изредка осторожно надо направлять такой рассказ в нужное русло.
Вот так осторожно Виталий и перевел в какой-то момент разговор на автомобили, стоявшие у подъезда. И старуха немедленно подхватила новую тему, вполне естественно упомянув при этом ссору между двумя жильцами.
— Там, ведь, как получилось, слышь? — продолжала она с неиссякаемым увлечением, выдав новую версию происшедшего. — Они на двух машинах приехали. А Григория Макаровича-то не было. Ну, Всеволод Борисович на свое место стал. Эвон, — она снова кивнула на оконце, — самое левое. Там и номера ихние белым намалеваны. Ну, а приятелеву машину поставил на свободное. И пошли себе. А тут и Григорий Макарович, гляжу, едет. Ax, ox! Чья машина? Я говорю, вот приехали. Он туда. Долго, правда, их не было. Потом, слышу, спускаются. Из лифта выходят, уже собачатся. «Русским языком вам говорю, заняты мы были», это, значит, Всеволод ему. А тот в ответ, помню: «Но открыть дверь вы могли? Полчаса звоню». «Значит, — Всеволод отвечает, — не могли». Слыхал? Это он полчаса человека под дверью держал. Чего, спрашивается, делали? Ну, тот ему: «Я вам не мальчишка! Хамство, мол, это». Тоже верно, я скажу. Так, ведь?
— Так, так, — согласился Виталий.
— Ну, а Всеволод рукой от него отмахнулся, как от мухи, и говорит своему: «Давай, Валера, убери машину, нервничает гражданин».
— Валера? — невольно вырвалось у Виталия.
— Ну, может, VI… — старуха сбилась с рассказа, но тут же уверенно подтвердила. — Да нет, Валера. Сама слышала.
— Неважно, — махнул рукой Виталий. — И он, значит, убрал?
— Ну, ясное дело. Тоже машина, как у нашего. Только белая.
— Вот и сейчас ее нет, красной-то, — заметил Виталий.
— А он два дня, считай, как уехал, — кивнула лифтерша, ни на секунду не отрываясь от вязания. — Как этот приятель-то за ним приехал, так и укатили.
— Этот самый Валера?
— Он, он. Белобрысый, в очках золотых. А на лице, знаешь, такая… Ну, как оспа, — старуха поморщилась и пальцем потыкала себя в щеку.
— И уехали?
— Ага. Наш простился, говорит: «За мамой, Анна Петровна, присматривайте». А то я не знаю.
— Не женат, значит?
— Да зачем ему жена-то? — с новым увлечением подхватила лифтерша. — У него девок тьма, всех водит, матери не стесняется. Год назад у него Нина была, видная такая, вся в кольцах, душистая. Как, бывало, пройдет, в лифте потом полчаса ее дух стоит.
«Нина», — отметил про себя Виталий.
— …Ну, а потом козочка такая появилась. Верочка. Веселенькая. Только, вот, пятнышко у ей на шее, она его все косыночкой прикрывала. Раз на такси прикатила, а его дома нет. Она, значит, это по машине определила. Машины-то на месте не было. Я ей говорю: «Мамаша дома. Подымайся». «Ой, — говорит, — я ее боюсь. Лучше я тут у вас обожду». «Да, может, — говорю, — он до вечера не вертается?» «Не, отвечает, мы условились». Такая, знаешь, славненькая. Жалко прямо было. Ну, посидели, покалякали. Бухгалтером она на трикотажном производстве. «Ой, — говорю, — девка, бросит он тебя». «Не, смеется, нипочем не бросит, побоится». «Что ж, — говорю, — живот у тебя намечается?». А она опять смеется. «Кое-что, — говорит, — покрепче между нами». Так я в толк и не взяла.
«Вера, — снова отметил про себя Виталий. — Это что-то новое». И небрежно поинтересовался:
— Все-таки бросил?
