Черная моль - Адамов Аркадий Григорьевич (версия книг TXT) 📗
Секретарь комитета писал: «Коля Горюнов был хороший и честный парень. У него было много товарищей. Успевал хорошо работать и заниматься спортом. Много читал художественной литературы. Дружил он с работницей нашей фабрики Клавой Смирновой; это девушка прямая и принципиальная. Мы все гордились его спортивными достижениями. Но я замечал за Николаем, что он вспыльчив и немного тщеславен. Однако в этом смысле на него хорошее влияние оказывали Клава и его самые близкие друзья, комсомольцы Владимир Соколов, Александр Махлин, Алексей Сиротин. Я с ним тоже дружил. Но на этих его отрицательных качествах сыграли деятели из ДСО „Пламя“. Переманили к себе, вырвали из нашего коллектива. И мы ничего не смогли поделать. Я считаю, что в этом наша большая вина перед Николаем и вообще перед комсомолом. А Николай окончательно зазнался и от нас отвернулся. Данная характеристика обсуждалась на комитете. Секретарь С. Владимиров».
Дочитав до конца, Сергей посмотрел на Воронцова.
— Ну, а про это что скажешь?
— А что сказать? — пожал плечами Воронцов. — Нормально. Так и надо писать.
— Эх, все бы так нормально писали! — вздохнул Сергей. — А главное, действовали бы как надо. Нам бы работы живо поубавилось. Ну, что там еще?
Воронцов придвинул ему последнюю из бумаг.
— Из этого самого спортобщества.
— «Товарищ Горюнов Н. В., 1932 года рождения, являлся членом секции по классической борьбе ДСО „Пламя“, — прочел Сергей. — Показал себя вполне дисциплинированным, на занятия являлся без пропусков и опозданий. Горюнов был явно растущим, перспективным и результативным спортсменом. В аморальных поступках замечен не был. После травмы правой руки из списков секции в сентябре с. г. исключен. Председатель ДСО В. Огарков».
— Результативный, перспективный! — с негодованием повторил Сергей, отшвыривая бумагу. — Какие словечки понабрали! А где они были, когда с человеком горе стряслось? Кончилась «перспектива» — кончился для них и человек. Исключили из списков. Рекорды им подавай!
— А тем временем у Горюнова другая перспектива появилась, — прибавил Воронцов.
— Звони в тюрьму, — приказал Сергей. — Попробуем еще раз с ним потолковать.
Небритый, хмурый Горюнов, заложив руки за спину, сутулясь, вошел в кабинет. Плотно сжатые губы нервно подергивались, на бледном, осунувшемся лице блестели глубоко запавшие глаза.
— Неважный у тебя вид, Коля, — сочувственно сказал Сергей. — Переживаешь?
— Небось в МУР угодил, а не в санаторий, — с вызовом ответил Горюнов. — А переживать мне нечего. Убийство решили привесить? А я никого не убивал!
— Знаю.
В злобном взгляде Горюнова мелькнуло что-то новое. Сергей не успел разобрать: то ли недоверие, то ли сумасшедшая надежда на ошибку.
— А раз знаете, то чего же невинных людей хватаете?
— Чудак, — усмехнулся Сергей. — Да ведь научно доказано, что ты был там в момент убийства. Научно, понимаешь? Но стрелял не ты, это я знаю. Эх, Коля! Дорогой это был выстрел, очень дорогой. Ты даже сам его цены не знаешь. И по многим он пришелся, не только по Климашину.
— Ладно загадки-то загадывать. Не маленький. А на науку вашу я плевал.
— Не маленький, а дурной, — заметил Воронцов.
— Обзывайте, пожалуйста. Можете… Я теперь в вашей власти.
— Ну, ты мучеником-то себя не выставляй. Пока что мы с тобой мучаемся. А скажи, Николай, — продолжал Сергей, — ты когда руку сломал?
— Руку? Двенадцатого июля.
— С того времени с борьбой, значит, все, распростился? И с ДСО тоже?
— Ясное дело. Никому калека не нужен.
— Калека? Скажешь тоже, — улыбнулся Сергей.
— Это кто на бухгалтера решил идти, тому, может, здоровая рука и ни к чему, — угрюмо, с глухой тоской ответил Горюнов. — А кто на спортсмена…
— И ты, значит, решил, что с этой рукой и жизнь твоя кончилась, да? Все в ней под откос пошло? Эх, Коля, мало ты еще, в таком случае, понятия о жизни имеешь!
— Другой жизни у меня нет, — тихо произнес Горюнов. — Вся там была, там и осталась.
— Ты сколько в больнице-то пробыл?
— Два месяца.
— Проведывал кто с фабрики или из ДСО?
— На кой я им сдался, проведывать. Я для них стал ноль без палочки. Отставной козы барабанщик.
— А ведь они тебя там, в ДСО, здорово ценили?
— Пока нужен был, пока места да призы брал, — губы его задрожали, — а как из больницы вышел, пришел в спортклуб — все, как отрезало! Тренер, наш, Василий Федорович, тот даже спросил: зачем, мол, явился? А у меня, может, там кусок сердца остался! — вдруг с надрывом воскликнул Горюнов, и по небритым щекам его потекли слезы.
Час, другой, третий продолжался этот нелегкий разговор. Горюнов охотно, искренне рассказывал о своей жизни, но как только речь заходила об убийстве, взгляд его становился сухим и враждебным, и он резко, почти истерично отказывался отвечать.
Давно уже ушел Воронцов, разговор шел с глазу на глаз, без протокола. Вдвоем они выкурили не меньше пачки сигарет, голубоватые облачка дыма висели под потолком, в комнате сгустились сумерки.
Сергей наконец встал, открыл окно, и с улицы ворвалась тугая струя холодного, свежего воздуха. Подойдя к Горюнову, Сергей положил ему руку на плечо и устало сказал:
— Сними, Николай, тяжесть с души. Ведь сам знаешь, хороший человек погиб. А почему? За что? Ну, зол ты на него был, знаю. Но разве хотел ты его смерти? Хотел, скажи?
Горюнов, опустив голову, упрямо молчал.
— Не хотел, — продолжал Сергей. — Не мог хотеть. Больше тебе скажу: ты даже не знал, что у того пистолет был. Не знал, верно ведь?
— Ну и что с того? — глухо спросил Горюнов, не поднимая головы.
— Не хочу тебя, Николай, ловить на слове, — улыбнулся Сергей. — Но ведь ты сейчас сам невольно признал, что знаешь об убийстве. Только вот что мне непонятно: неужели у того человека было больше злобы на Климашина, чем у тебя?
— Не было у него злобы, — почти равнодушно ответил Горюнов.
— Для чего же стрелял? За тебя мстил, что ли?
— Может, за меня, а может, и за других. — И, словно спохватившись, Горюнов мрачно посмотрел на Сергея. — Все. Больше ни слова не скажу.
— А то, что сказал, в протокол запишем?
— Для протокола я ничего не сказал!
— Как хочешь. Но того человека надо поймать. Это опасный человек. Сегодня он убил Климашина, завтра — другого.
Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал:
— Это — ваше дело. Я друга не выдам.
— Не друг он тебе, — спокойно возразил Сергей. — Настоящие друзья тебе — Володя Соколов, Махлин, Сиротин, Владимиров и… Клава. Забыл их?
Горюнов молчал.
— Значит, забыл. А они тебя не забыли. Вот послушай, что про тебя нам написали.
Горюнов слушал молча, низко опустив голову, и только вздувшиеся на скулах желваки говорили о напряжении, с которым он ловил каждое слово.
Сергей кончил читать.
— Верно написано или врут?
— Верно, — сквозь зубы процедил Горюнов.
— Так пишут только друзья, Коля. Настоящие друзья. — Сергей помолчал и вдруг неожиданно спросил: — Хочешь увидеть их?
Горюнов ошеломленно посмотрел на него, потом на лице его проступили красные пятна, и он грубо, мешая слова с бранью, закричал:
— Не хочу!.. Ничего не хочу!.. Чего в душу лезешь? — Тяжело дыша, он наконец смолк.
— Да-а, — протянул Сергей. — Однако устали мы с тобой порядком. На сегодня хватит, Коля. А о друзьях все-таки подумай.
Не поднимая головы, Горюнов враждебно спросил:
— Завтра кто меня потрошить станет?
— А с кем бы ты сам хотел говорить?
Горюнов помолчал, потом еле слышно сказал:
— С вами.
В ту ночь Сергей долго не мог уснуть: будет или не будет говорить Горюнов, признается или не признается «для протокола»?
Но Горюнов не признался. Не назвал он и своего сообщника. Единственно, чего добился от него Сергей, — это косвенного подтверждения, что человек тот — шофер и москвич. В сочетании с имевшимися уже приметами это были очень важные сведения.
Работа Лобанова и Козина приобретала теперь первостепенное значение.
