Розовый бриллиант. Очерки уголовного мира царской России - Кошко Аркадий Францевич (книги онлайн бесплатно .txt, .fb2) 📗
– Видишь, Пашка, кого ты любила?! – И он протянул ей наручники.
Пашка заплакала и прижалась к нему.
– Ах, Вася, не все ли равно! Я хочу быть с тобой и в тюрьме, и хоть на каторге!
– Нет, Пашенька! Пришел мой конец. Погулял, и будет! За мои злодейства не каторгой меня пожалуют, а петлей да перекладиной!
Пашка зарыдала еще громче.
– А ежели ты любишь меня, как говоришь, то нечего тебе по тюрьмам зря вшей кормить, а ступай в Божью обитель, где до конца дней своих и замаливай перед Господом мои тяжкие грехи!
Умилившись и расстроившись, я отпустил Ваську с Пашкой в камеру. Исповедь этого человека, его тон, манера себя держать, наконец, эта трогательная любовь потрясли мои нервы. Что Васька был искренен, далек от всякой позы и аффектации, – я не сомневался.
Да, наконец, последующие две недели, что провел Васька при сыскной полиции, подтвердили это: кроток, вежлив, смирен, задумчив, он словно готовился к смерти, торжественно ожидая этой грозной минуты.
Бывало, спросишь его: «Васька, может, водочки или чего другого хочешь?»
А он: «Покорнейше благодарим, господин начальник! Какая теперь водка! Время не то для меня настало, о душе подумать следовает!»
Был яркий весенний день, полный жизни, блеска и радости, когда Ваську перевозили в тюрьму и под конвоем выводили от нас на улицу. Я стоял у открытого окна моего кабинета и наблюдал за этим печальным зрелищем: Васька вышел без шапки, на целую голову возвышаясь на толпой. Шел он степенно, не торопясь и, подойдя к тюремной карете, повернулся ко всем, сделал поясной поклон и громко промолвил:
– Простите, братцы, меня, окаянного! – после чего сел в карету, и она тронулась.
Глубокое раздумье и какая-то жалость охватили меня. Несмотря на все его злодеяния, Васька не представлялся мне отвратным.
Мне думалось: попади этот человек в иные условия, вырасти он в иной среде, просвети он свой разум оплодотворяющим знанием, и явил бы он миру не преступную, а великую душу. Мне почему-то казалось, что именно из такого теста лепит природа больших людей и что в данном случае тесто его было взято сдобное, добротное, да не хватило не то дрожжей, не то растопок для печки, и в результате, – тесто, не поднявшись, скисло.
Умер Василий изумительно!
Я не присутствовал на его казни, но товарищ прокурора Ч. с дрожью в голосе и со слезами на глазах рассказывал мне:
– Привезли его на место казни. Василий был совершенно покоен.
Исповедался громко и покаялся от всего сердца.
После исповеди обратился ко мне: «Ваше высокородие, разрешите сказать несколько слов солдатикам?»
Хоть и не разрешалось это, однако я сделал исключение. Василий обратился к конвою и сказал:
«Братцы! Вот политики говорят, что вешать людей нельзя, что правительство не имеет на это никакого полного права, что человек – не собака и т. п. Врут они все! Такой человек, как я, – хуже собаки! И ежели не повесить меня, – то много еще крови невинной прольется! Слушайте свое начальство – оно лучше знает!»
После этого Белоусов опять обратился ко мне:
«Разрешите, ваше высокородие, не одевать мешка на голову?»
Я, едва стоя на ногах, смог лишь утвердительно кивнуть головой.
Василий подошел к виселице, сам влез на табуретку и, отстранив приближающегося палача, сказал:
– Не погань рук! Я сам все сделаю!
После чего, расстегнув ворот рубахи, накинул на шею петлю, заправил ее хорошенько, глубоко вздохнул, поднял глаза к утреннему небу и тихо прошептал:
– Прощай, Паша!..
Затем сжал плотно веки и, с силой оттолкнув ногой табуретку, повис в петле. Несколько судорог в теле, несколько конвульсии пальцах, и он затих навеки.
Плакал жандармский офицер, плакали конвойные, плакал и… Пашка в точности исполнила преподанный ей Василием завет: она удалилась в Новодевичий монастырь, где под тяжелыми сводами святой обители усердно принялась замаливать кровавые грехи ее умершего любовника.
Кража в Харьковском банке
Это дело мне особенно врезалось в память, может быть, потому, что им замкнулся круг моего долголетнего служения царской России!
Оно памятно мне и потому, что сумма похищенного из банка была настолько велика, что в истории банковского дела в России подобных прецедентов не имелось.
Итак, 28 декабря 1916 года, т. е. ровно за два месяца до революции, я, уже в качестве заведующего всем розыскным делом в империи, получил в Департаменте полиции шифрованную телеграмму от заместителя начальника харьковского сыскного отделения – Лапсина, сообщавшего о краже, произведенной в банке Харьковского приказчичьего общества взаимного кредита. Похищено было на 2 500 000 рублей процентных бумаг и некоторая сравнительно незначительная сумма наличных денег. Лапсин сообщал, что воры, устроив подкоп со двора соседнего с банком дома, проникли через него в стальную комнату банка и с помощью невиданных им (Лапсиным) доселе инструментов распилили и распаяли стальные несгораемые шкафы, откуда и похитили вышеуказанные ценности. Следов воров обнаружить ему не удалось, но один из служащих банка, заподозренный в соучастии в преступлении, задержан и временно арестован. Эта телеграмма была получена мной утром, часов в 11, а в 4 часа директор департамента полиции А. Т. Васильев передавал мне, что министр внутренних дел, только что вернувшийся с высочайшего доклада, заявил о желании императора, прочитавшего в утренней газете сообщение о харьковской краже, видеть это преступление открытым в возможно близком будущем. Почему министр находит необходимым поручить веде ние этого дела непосредственно мне самому.
Выехать в этот же день мне не удалось, так как харьковский курьерский поезд уже ушел, и я отложил отъезд до завтра, т. е. до 29 декабря.
Эта дерзкая кража тревожила меня во всех отношениях: не говоря уже об исключительно крупной сумме похищенного, обратившей на себя внимание императора, но и обстоятельства дела не давали уверенности в успехе моих розысков.
Дело в том, что воры воспользовались рождественс кими праздниками, т. е. двумя днями, в течение коих банк был закрыт, а следовательно, с момента свершения и до момента обнаружения преступления протекло 48 часов.
За этот промежуток времени воры могли основательно замести следы, а то и скрыться за границу.
Общая картина преступления заставляла думать, что в данном случае орудовали так называемые «варшавские» воры.
Эта порода воров была не совсем обычна и резко отличалась от наших, великороссийских. Типы «варшавских» воров большей частью таковы: это люди, всегда прекрасно одетые, ведущие широкий образ жизни, признающие лишь первоклассные гостиницы и рестораны. Идя на кражу, они не размениваются на мелочи, т. е. объектом своим выбирают всегда лишь значительные ценности.
Подготовка намеченного предприятия им стоит больших денег: широко практикуется подкуп, в работу пускаются самые усовершенствованные и весьма дорогостоящие инструменты, которые и бросаются тут же, на месте совершения преступления.
Они упорны, настойчивы и терпеливы. Всегда хорошо вооружены.
Будучи пойманы, – не отрицают своей вины и спокойно рассказывают все до конца, но не выдают, по возможности, сообщников.
В числе двух миллионов фотографий с дактилоскопическими оттисками и отметками, собранных в департаменте с преступников и подозрительных лиц, имелась особая серия фотографий «варшавских» воров. Из этой группы карточек я захватил с собой в Харьков, на всякий случай, штук 20 снимков с особенно ловких и дерзких воров.
Вместе со мной, по моему предложению, выехал весьма способный агент Линдер, молодой человек, польский уроженец, обладавший, между прочим, истинным даром подражания манере говорить по-русски всяких инородцев. Этому второму Мальскому особенно удавались евреи и чухонцы.
Итак, 29 декабря мы выехали с Линдером в Харьков и, благодаря некоторому опозданию поезда, прибыли туда 31-го вечером.
Я немедленно вызвал к себе Лапсина, каковой в устном рассказе передал дело. Он повторил, в сущности, содержание своей шифрованной телеграммы, добавив лишь подробности, на основании которых был арестован банковский служащий. Оказалось, что подкоп под стальную комнату велся из дровяного сарайчика, соседнего с банком двора, принадлежащего квартире, занимаемой банковским служащим. Этот господин пользовался вообще неважной репутацией. В момент совершения кражи его не оказалось в городе, откуда он выехал с женой на два праздничных дня куда-то в окрестности Харькова. Но, несмотря на это алиби, судебный следователь счел нужным его арестовать, так как подкоп, несомненно, прорывался недели две, не меньше, и велся у самой стены занимаемой им квартиры, так что представлялось невероятным, чтобы стук кирок и лопат не обратил бы на себя внимание чиновника.
