«Букет» на приеме - Лаврова Ольга (книги бесплатно без TXT) 📗
Пока Пал Палыч объясняет, каково «дело Петуховых», Томину приносят новости.
— Кирпичов в прошлом судим по статье восемьдесят девятой, — рассказывает сотрудник угрозыска Данилов. — Приговор я читал, суть следующая. Работал шофером на хладокомбинате, возил мороженое мясо, рыбу и прочее. Ну и сколотилась там компания. Сбывали, что поценней, налево. Когда до них добрались, потянули и Кирпичова. Насколько он был причастен, точно не известно. Вины за собой не признавал, в суде держался вызывающе. Словом, дали два года…
— У Петуховых мало кто бывал-то, — вспоминает соседка. — Конечно, я кого-нибудь могла забыть, пятый год, как мы переехали.
— Значит, кроме тех, кого вы назвали…
— Ой, дай тех называть даже совестно! Нельзя и подумать, чтоб они!.. Прямо не верится — недели не прошло, как я Анну Ивановну встретила. Давным-давно не видались, а тут нос к носу в магазине… Но, извините, я болтаю, а ваше время, наверно, дорого.
— Разве вы болтаете? — шутливо возражает Знаменский. — Вы даете показания. Рассказывайте, пожалуйста.
— Что же рассказывать?
— Вот хотя бы как вы встретились в магазине.
— Да?.. Ну встретились, расцеловались, и пошел, конечно, разговор. Пока вместе в кассу стояли, потом к прилавку, все новости успели выложить. В очереди над нами подшучивали: «Взяли две старушки по одной чекушке». Мы ведь где столкнулись-то? В винном отделе!
— Что же Петухова купила?
— Шампанское. Кому-то на именины. А я водку брала, меня очередь больше одобрила.
— Говорила Петухова о сыне?
— Еще бы! Свет в окне. Курсы какие-то заочно кончил, работает на Севере начальником, не помню чего. Еще хвалила, какой заботливый стал, посылки шлет: то варежки на оленьем меху, то рыбу вяленую, а на днях вот со специальным человеком клюквы корзину отправил.
— Клюквы?
— Да, я тоже удивилась — в такую даль!
— Не помните дословно: «корзину» или «корзиночку» клюквы?
— Пожалуй, среднее — «корзинку».
— Среднее… Простите, что перебил.
— Ну еще она как раз про эти несчастные деньги… Борису, дескать, что рубль, что копейка — все готов по ветру пустить, поэтому домой переводит, а мы складываем в заветную шкатулочку. Говорит, как на машину наберем, так он возвратится.
— Кто-нибудь из окружающих мог это слышать?
Примолкнув, соседка осмысливает значение вопроса и пугается:
— Бог ты мой!.. Мне бы ее остановить! Конечно, могли слышать!
Разговаривая с Томиным, Данилов подводит итог:
— По-моему, совпадение подозрительное. Мало того, что сам Кирпичов сидел, еще рецидивист Санатюк рядом.
— Давно освободился?
— Около трех лет. Правда, стар, почти семьдесят. Но такой — до смерти волк. Есть слушок, к нему ходят «советоваться». И подскажет, у кого брать, и механику обмозгует.
— Спасибо, Костя, за службу! Интересно, что теперь Кирпичов запоет!
На Знаменского, однако, новость не произвела большого впечатления.
— Боюсь, Саша, он запоет прежнюю песню. О судимости имел право умолчать — судимость за давностью снята. А то, что в одном дворе живет матерый уголовник… Может, он с ним не здоровается. — Пал Палыч останавливает Томина, который порывается что-то сказать. — Саша, я не зачеркиваю сделанного! Сделано много, сделано быстро. Но прежде чем снова браться за Кирпичова, мне надо больше.
— А конкретно: чего ваша душенька желает, чтобы допросить уже с полным комфортом? — сварливо спрашивает Томин.
— Ну, слушай, не тебя учить!
— А то поучил бы!.. Ладно, очень эта история в печенках сидит! И немудрено, что сидит в печенках, если послушать вечерний разговор Томина с матерью.
— Меня поражает твоя беспечность! Те гуляют на свободе, а он преспокойно собирается в гости!
— У Зинаиды день рождения. Чистая рубашка найдется?
— В шкафу.
— Ты же всегда ворчала, что я слишком много работаю.
— В данном случае — дело другое, Сашко. Это уже вопрос семейной чести! Я боюсь нос за дверь показать: кто-нибудь встречается и требует новостей.
— Мама, для меня каждое дело — вопрос чести.
— Ах-ах-ах!.. Воротничок подверни… И Зиночке кланяйся!
— Мама шлет тебе поклон. — Томин кланяется.
— Спасибо, Шурик, получилось очень грациозно.
Друзья пришли в числе первых гостей…
…А уходят последними.
Ночная улица обдает холодком, но уже отчетливо чувствуется в городе весна.
— Что невесел? Недоволен Зининым мужем? — усмехается Пал Палыч.
— Напротив. Решительно нечего возразить. Умница, спортсмен, без пяти минут доктор наук, приятные друзья… Вероятно, слегка завидую семейной идиллии.
— Кто велит ходить бобылем?
— Никто. Захочу, будет вагон невест.
— На вагоне не женишься, нужна одна.
— Одной пока нет.
Они приближаются к дому Томина.
— Ладно, Саша, хватит сентиментальностей. Давай решать, что делать дальше. Я думаю…
Тот, глядя вверх, хватает его за руку:
— Стой! У Петуховых свет!
Печати с двери Петуховых сорваны. Знаменский остается на площадке.
Томин тихо входит. Видит на вешалке плащ и кепку, которых здесь прежде не было.
— Кто дома?
В коридоре появляется Борис Петухов.
— А-а, здравствуй, Борис! — и Томин кивает Пал Палычу: можешь топать домой.
— Здравствуйте… Кто это?.. Сашка!
— Что дверь не заперта?
— На что ее запрешь? — Петухов указывает на дыру от выпиленного для экспертизы замка. — Как мои старики, не знаешь?
— Мать пошла на поправку, отца, видимо, тоже вытащат. Проникнуть можно? — Томин накидывает цепочку и делает жест внутрь квартиры.
— Валяй… Извини, руку не подаю — в земле.
— А что ты делаешь?
— Да вот цветок сажаю… мамин самый любимый, — смущенно бормочет Борис.
Он проходит с Томиным в комнату и поливает ткнутый в поллитровую банку увядший цветок; вытирает чем попало руки, вздыхает.
— Загнется, наверно. Ну за каким лешим было горшок-то разбивать?! И вообще, глянь, что натворили! Сволочи!
— Видел, Боря. По линии угрозыска дело веду я.
— Вона! Слушай, я только с самолета. Звонил тетке, она и телеграмму бестолковую прислала и теперь несет ахинею, ничего толком не понял.
— Я пока тоже не все понял. Поэтому, Боря, лучше мне спрашивать — тебе отвечать. Но давай перебазируемся к нам. Мать тебя накормит, посидим-потолкуем. Можешь и переночевать.
— Ладно, — он вытаскивает поллитровку. — Раздавим?
— Нет, уволь, только от стола.
— Тогда смысла нет ходить.
Злясь и вздыхая, он подбирает с пола раскиданные вещи. Томин к нему приглядывается.
Петухов широк в плечах, крепок и кажется румяно-смуглым от «снежного» загара. Но в водянистых серых глазах и голосе угадывается какая-то душевная слабина. То ли очень уж выбит из колеи случившимся, толи так и остался немного «хлюпиком», несмотря на все свои успехи…
— Скажи, Боря, родители писали регулярно?
— Ну! — утвердительно произносит Петухов.
— В последних письмах не проскальзывали тревожные нотки? Они никого не опасались? Не писали что-нибудь вроде: «Часто захаживает такой-то, передает тебе привет». А?
— А старики-то чего говорят?
— От матери мало чего узнал, к отцу еще не допускают… Денег ты в квартире не нашел?
— И не искал. До того ли мне сейчас, друг милый!
— Ты здорово переменился. Уважаю твои чувства, Боря, но… Какую шкатулочку мать могла называть «заветной»?
— Шкатулка? Одна всего и есть — которую отец подарил. На свадьбу, кажется.
— И в ней лежали?..
— Ерунда всякая. Вот, — поднимает опрокинутую палехскую шкатулку, возле которой рассыпаны вывалившиеся на пол безделушки.
— Понимаешь, неясно, нашли деньги или нет.
Борис смотрит на него хмурясь.
— Извини, я слегка не в себе…
— Неясно, говорю, нашли ли те деньги, что ты присылал.
— Да?.. — после паузы растерянно произносит Борис.
