Серебряная корона - Янсон Анна (бесплатная библиотека электронных книг TXT, FB2) 📗
— Знаешь, что Хенрик Дюне сказал, когда ты вышел из комнаты?
— Нет, не знаю, — ответил Арвидсон, все еще в плохом настроении.
— Что всегда питал слабость к Моне. А это, между прочим, мотив для убийства!
— Не в этой стране, где разводы — скорее правило, чем исключение.
— Она, наверно, не хотела разводиться, — сказал Эк.
— Хенрик ведь гораздо лучший вариант, чем Вильхельм. Она, наверно, не знает, что есть возможность выйти за него замуж.
— Наверно, нет. За двадцать пять лет он не решился ей это предложить. Вроде тебя, Арвидсон. Ты — такой же.
Глава 32
Ансельм сидел на больничной койке с обиженным видом, озираясь невидящими глазами и прислушиваясь к непривычным звукам.
— Я же сказал, хочу, чтобы на мне была моя одежда, но чертова старуха, которая называет себя заведующей, утащила мои брюки! — завопил он, услышав Монины шаги. — Я спросил ее, может, она хочет залезть ко мне в постель и меня согреть, но она только поджала губы и ушла. Здесь были оба, и Кристоффер, и Улоф. Но найти мои брюки они не смогли.
Сосед по палате сел в постели и заулыбался, предвкушая очередное веселье. Скандалы, устроенные Ансельмом за один сегодняшний день, стали лучшим развлечением с тех пор, как в палату приходил женский хор «Лилии Шарона» петь на праздник святой Люсии. В тот раз тогдашний пациент, пьяница Альгот, которого выписали на прошлой неделе, увидев женщин со свечами и в длинных белых одеждах, решил, что попал на небо. Он даже заплакал. Затем он надел очки. И испугался, предположив, что угодил, наоборот, в преисподнюю. Не будь он глуховат, то понял бы ошибку с самого начала. А теперь, после такого религиозного откровения, он решил поехать домой и написать завещание в пользу прихода. Ансельм в качестве соседа по палате был не менее многообещающим.
— Мона, иди сюда, помоги мне надеть брюки, пока у меня жопа не отмерзла!
— Мне кажется, брюки взяли постирать.
— Их никто не просил мочить мою одежду! Вот сяду и напишу письмо премьер-министру, председателю Народной партии Бенгту Вестербергу! Здесь плохой уход!
— Он больше не премьер и не председатель! — прояснил ситуацию сосед по палате.
— Ах нет? Вот и хорошо, тогда у него есть время прийти и посмотреть, как обращаются с моими вещами! Я не останусь тут ни минуты! Мона, вызови такси!
— Лучше я принесу тебе кофе и включу радио!
Ансельм что-то забормотал, и сосед с огорчением понял, что представление окончено.
— Он хочет кофе с сахаром, — попытался подначить сосед, но Мона притворилась, что не слышит.
Ей удалось устроить Ансельма как можно дальше от своего отделения. Она могла навещать его, но не обязана была за ним ухаживать. Какое облегчение!
— Мона, вот ты где!
Мона увидела свою начальницу, быстро идущую по коридору, огибая инвалидные коляски и железные тележки с памперсами и кюветами. Спрятаться Моне было некуда. Наверняка начальница сейчас опять заговорит об этих чертовых курсах. Мало Мона натерпелась унижений в школе — зачем ей, взрослой, нужно опять это переживать? Мона заметила в руке у заведующей бумажный пакет. Он качался в такт ее шагам. Она подходила все ближе. Не похоже, что в пакете книги. Скорее вещи, оставшиеся после умершего.
— Как хорошо, что я тебя нашла! Мне сказали, твоего отца положили сюда. Прими мои соболезнования — это так ужасно, то, что произошло с Вильхельмом!
— Спасибо. — Мона настороженно ждала продолжения.
— Я знаю, что вы дружили со Свеей из двенадцатой палаты.
Мона опустила взгляд на часы, чтобы скрыть страх и изобразить, будто торопится. Что могла рассказать Свея?
— Я поговорила с ее двоюродной племянницей, не так-то просто было ее разыскать, а также с официальным попечителем Свеи. Никто из них не хочет забрать оставшуюся после нее одежду. Может, ты заберешь? Ее можно, например, сдать в благотворительный магазин. Ну что? Я понимаю, что не вовремя, но я хотела тебя спросить, прежде чем ее выбросить.
Мона кивнула. Не нашла что сказать. Молча взяла пакет, повернулась и пошла к лестнице. Выбросить одежду Свеи на помойку? А ведь та всегда так тщательно одевалась! Мона заглянула в бумажный пакет. Нахлынули картины прошлого, и на глаза навернулись слезы. Захотелось побыть одной, и она побежала вверх по лестнице в дежурку, где ей разрешили пожить, пока ее дом обыскивает полиция. Нога болела все сильнее с каждым шагом, икроножную мышцу дергало. Утром она сняла повязку и осмотрела ногу. Сильная краснота, воспаление, опухоль не спадала. Это точно инфекция. Надо опять вскрыть нарыв и выпустить гной, пока не стало хуже. Наверху в дежурке у нее есть бутылка со спиртом и бритва.
Дежурка находилась на чердачном этаже, напротив склада. Жить там было неуютно. Все слишком функционально: лампа дневного света на потолке, койка, стол и кофеварка. Белые стены. Лампа на чердачном складе не работала. Мона вчера вечером сказала об этом вахтеру, но у того, видно, и своих дел полно. Дверь на чердак была тяжелой. Моне пришлось поставить пакет на пол и взяться за ручку обеими руками. Только бы приоткрыть, а дальше легче пойдет.
Тусклый вечерний свет лился сквозь грязное окошко на потолке, освещая диковинную выставку: допотопные инвалидные каталки, кожаные ножные протезы, старое гинекологическое кресло и кружку Эсмарха из нержавейки. Сколько же человеческого страдания вобрали в себя все эти предметы!
Половицы скрипели под ее шагами. У каждого отделения на чердаке имелось свое складское помещение. Елочные игрушки и пасхальные украшения лежали вперемешку с кислородными трубками, ведрами-туалетами и положенными плашмя стальными коечными бортиками, едва различимыми в полумраке. Мона пробиралась вперед, держась руками за занозистые деревянные балки. Сзади раздался слабый шорох, и у Моны волосы встали дыбом. Она не решилась обернуться. В последние дни ей все время чудилось дыхание Вильхельма. Свистящий звук в груди, с которым он тогда рухнул на пол. Теперь она слышала его опять, казалось, тени выступили из углов, окружили ее и хотят забраться ей под кожу. Еще пара шагов, и она будет у дежурки, откроет ее и зажжет свет. И наконец сможет закрыться от этого чердачного мрака! Что-то загремело, и жесткая ладонь зажала ей рот, чье-то тело прижалось сзади, ее грубо втолкнули в дверь дежурки. Мона узнала его по запаху.
— Я боялся, что ты начнешь кричать, — сказал он, закрыв за ними дверь.
— Ты убил Свею! — сердито зашептала она. — Как ты мог? Не лучше ли было признаться, как есть, что это случилось нечаянно тогда в рыбацком домике? Ты же не хотел, так само получилось. Я бы это подтвердила.
— Кто-нибудь интересовался причиной смерти Свеи? Ты сказала, ее вскрывать не будут. Они что, передумали?
— Нет, но ты сам все делаешь себе назло.
Он сухо засмеялся.
— Куда ты дела кочергу? Выбросила в море, как я сказал?
Мона не решилась посмотреть ему в глаза.
— Что ты с ней сделала?
— Положила ее в ящик для инструментов под седлом велосипеда Ансельма.
— Что за дьявол? Какая глупость, черт тебя дери! Ты хотя бы свои отпечатки-то вытерла?
— Нет. Что теперь делать? Велосипед стоял в сарае, а теперь на нем разъезжает один из полицейских. Они найдут кочергу! Я знаю, что найдут. Не лучше ли во всем признаться? Я больше так не могу! Меня они все время расспрашивают. — Мона опустилась на койку и заплакала. — Лучше во всем признаться. Невозможно дольше прятаться! Получается только хуже.
— Да успокойся ты, черт тебя дери!
Она посмотрела на его застывшее белое лицо. Взбухшие жилы на лбу, черные расширившиеся зрачки. Он изо всей силы сжал ее запястье.
— Я тебя убью, если ты расскажешь!
Мона, задыхаясь, ловила ртом воздух.
Он взял ее за подбородок:
— Я тебя убью!
Его взгляд пронизывал ее, требовал ответа.
— Я ничего не скажу, — прошептала она.
— Вот и хорошо. Я займусь кочергой. Позвоню.
Ей хотелось обнять его, чтобы он смягчился. Но она не решилась. Он вполне мог ее ударить в ответ на проявление нежности. И она его не обняла. Только смотрела, как он открыл дверь и закрыл за собой. Миг — и словно никого тут не бывало.
