Безумие толпы - Пенни Луиз (читать книги без сокращений .TXT, .FB2) 📗
– Вы говорите об идее, которую пропагандирует профессор Робинсон?
Доктор Харрис задумалась. К удивлению Гамаша. Он ожидал от нее немедленного осуждения.
– «Я в ужасе» – вот что я могу сказать. Но ведь многие первоначально были в ужасе и от идеи врачебной помощи самоубийству. Но потом вышел закон, и мы к нему привыкли. Мы даже видим в этом милосердие, избавление от страданий.
Беседуя, они направлялись к входной двери.
– Меня беспокоит слово «принудительная», – сказала она. – И это мягко говоря. Мне представляется невероятным, чтобы какое-нибудь правительство допустило то, что предлагает эта женщина.
– Мы в последнее время повидали немало невероятного. Merci, – сказал он, пожимая ей руку.
– Не буду желать вам счастливого нового года, – ответила она.
– Что вы, это пожелание всегда стоит того. Bonne année, Шарон.
Доктор Харрис посмотрела на мрачные лица полицейских, а те развернулись и зашагали назад по коридору, чтобы выполнить худшую часть своей работы, в которой было так много страшного. Затем Харрис ушла в ночь, ощущая, как морозный воздух нового года впивается в кожу.
Глава двадцать первая
В том, что библиотека заставлена книжными полками, не было ничего удивительного. На полу лежал потертый восточный ковер, повсюду стояли старые кожаные кресла, а вдоль стены поместился диван, обитый зеленым бархатом.
Гамаш кивнул в сторону балконной двери, и Бовуар пересек комнату.
– Заперта, – сообщил он.
В камине среди пепла тлело всего несколько угольков, но библиотека все еще хранила уютное тепло.
Эбигейл поднялась, когда они вошли. Почетный ректор встала рядом с ней, положив руку на ее предплечье.
Гамаш знал: случившееся невозможно донести до профессора каким-то щадящим способом. Лучше сказать все быстро, четко, хотя, по возможности, без жестокости.
Еще он понимал, что ему предстоит только подтвердить новость, уже известную профессору Эбигейл Робинсон. Но от этого боль, которую причинят его слова, не станет меньше.
– В лесу найдено мертвое тело. – Он сделал секундную паузу, понизил голос. – Мне очень жаль. Это Дебора Шнайдер. Она мертва.
Эбигейл напряглась и опустила голову, слегка отвернувшись и крепко зажмурившись, словно ей в лицо ударил порыв ледяного ветра. Потом открыла глаза и посмотрела на Гамаша:
– Вы уверены?
– Да.
Эбигейл сжала губы, постаралась взять себя в руки. Чуть подняла подбородок.
– Спасибо. Я знаю, вам, должно быть, это нелегко… – Ее голос смолк, но она не сводила глаз с Гамаша.
Бовуар, ненавидевший все то, к чему призывала эта женщина, немедленно попытался обнаружить в себе хоть какие-то признаки радости – разве не приятно, когда враг страдает? – но безуспешно.
– Прошу вас, – сказал он, показывая на диван. – Присядьте.
Другие полицейские подтащили кресла поближе и тоже сели.
– У мадам Шнайдер была семья? – спросил Бовуар. – Есть кто-то, кого нужно поставить в известность?
– О господи… Родители. И брат. Они все на западе. Я должна…
– Мы известим их по своим каналам, – произнес Бовуар и увидел облегчение на ее лице. – Но нам надо знать адрес, номер телефона, если у вас есть контакты. А то новости быстро становятся достоянием общественности благодаря соцсетям.
– Да, конечно, – кивнула Эбигейл и, достав телефон, продиктовала полицейским необходимые сведения. – Вы можете объяснить, как это случилось?
– Пока нет. – Жан Ги помедлил секунду, потом добавил: – Могу только сказать, что происшедшее не было несчастным случаем.
Они с Гамашем внимательно следили за реакцией Эбигейл и Колетт. Те замерли с приоткрытым ртом. Но не проронили ни звука. Казалось, даже дышать перестали.
– И что это значит? – наконец сумела выдавить Колетт Роберж.
– Это значит, что Дебби Шнайдер убили, – сказал Гамаш.
– Убили? – прошептала Колетт. – Так вот просто убили?
– Oui.
В этот момент в дверь постучали, и вошла Доминик с подносом – принесла чайник, кофейник, молоко, сахар и кружки.
– Pardon.
Не посмотрев никому в глаза, она поставила поднос и вышла. Точнее сказать – вылетела. Но взгляд Эбигейл Робинсон отпечатался в ее памяти навсегда.
Прижав ладони к щекам, профессор смотрела на Гамаша. В ужасе. Словно это он убил ее подругу. Словно он убил Дебби.
А потом дамбу прорвало.
Она начала плакать. Рыдать. Она захлебывалась. Брызгала слюной. Хватала ртом воздух, дав волю горю.
Колетт потерла спину Эбигейл, проговорила что-то вроде «ну-ну», успокаивала, как мать ребенка. Наконец рыдания постепенно утихли, перешли во вздохи, в икоту.
– Какое горе… Какое горе…
Гамаш нашел упаковку салфеток, протянул ей.
Из угла за ними наблюдала девушка – молодой агент. Она была в ужасе. Пораженная чужой скорбью, столь громадной, что та угрожала поглотить их всех. Девушка посмотрела на шефа, заметила сочувствие в его глазах. Но еще она поняла, что он абсолютно сосредоточен: у него был проницательный взгляд.
Она дважды проверила, идет ли запись на ее телефоне, и подалась вперед.
Эбигейл свернула салфетки в комок и огляделась. В поисках подруги. Той, кто возьмет у нее влажные салфетки. Подруги, которая всегда избавляла ее от всего неприятного.
Потом ее рука упала на колени, а взгляд остановился на Гамаше.
– Как это случилось?
– Мы не можем вам сказать, – ответил он.
– Не можете или не скажете? – нахмурилась Колетт Роберж.
– Не скажем. Но мы считаем, что смерть была мгновенной.
Он кивнул Бовуару, и тот продолжил задавать вопросы:
– Когда вы в последний раз видели мадам Шнайдер?
Эбигейл задумалась на мгновение, собираясь с мыслями; посмотрела на Колетт.
– Незадолго до полуночи, – подсказала та. – Вы вышли прогуляться. Я видела вас обеих у костра.
– Когда это было? – обратился Бовуар к почетному ректору.
– Это было… мм… после разговора с доктором Жильбером, – вспомнила Колетт. – Мы с Дебби оделись. Уже собирались домой. Ждали тебя, – она взглянула на Эбигейл, – на улице.
– На холоде? – спросил Бовуар.
– Атмосфера там казалась более гостеприимной, чем в доме. К тому же нам стало жарко в пальто.
– И вы присоединились к ним? – повернулся к Эбигейл Бовуар.
– Нет. Я подошла к одной компании, и у нас завязался разговор о моей работе и о пандемии. – Она уставилась на Бовуара так, словно впервые видела его. – Так и вы там были!
– Да.
– Вы полицейский?
– Он мой первый заместитель в отделе по расследованию убийств, – пояснил Гамаш, – и мой зять.
Из-за шока Эбигейл соображала медленно.
– Значит, та молодая женщина – ваша дочь?
– Да, – ответил Гамаш.
– А женщина постарше, с которой я говорила про рисунки с радугой? Ваша жена? Значит, ребенок – ваша внучка.
– Да.
– Понятно, – произнесла Эбигейл, кивая. – Теперь поняла.
– Что вы поняли?
– Ваше неприятие моего исследования.
– Эбби… – остерегающим тоном сказала Колетт.
Но Гамаша было нелегко сбить с толку. Он, во всяком случае, испытывал любопытство. Ему пришло в голову, что Эбигейл Робинсон инстинктивно, а может быть, намеренно переводит разговор с убийства подруги в знакомое русло. И делает это мастерски, что и говорить. Ловко она вернулась к бесконечным дебатам о своей работе!
Он почувствовал, как напрягся рядом Жан Ги.
До этой минуты Бовуару удавалось разделять профессора Робинсон и Эбигейл Робинсон, скорбящую о подруге, которая стала жертвой убийства.
Но теперь эти две ее ипостаси сошлись в одну.
– Идола здесь совершенно ни при чем, – произнес Арман, прежде чем успел отреагировать Жан Ги. Говорил он спокойным, уравновешенным тоном. Твердо. – Она моя внучка и не имеет никакого отношения к этому разговору. Идем дальше.
– Вы так уверены? – спросила Колетт Роберж.
– Вы это о чем? – пробурчал Бовуар, и в его тоне послышалась угроза, чего не могли не заметить все присутствующие.
