В объятиях смерти - Корнуэлл Патрисия (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
— Я не уверен, что все понял, — сказал Марино, протирая глаза. — Как могут соединения быть одинаковыми и в то же время разными?
— Представь себе, что декстрометорфан и левометорфан — близнецы, — сказала я. — Они не идентичны, а только выглядят одинаково. При этом один — правша, другой — левша. Один не опасен, другой — достаточно силен, чтобы убить. Так понятней?
— Да, более или менее. И сколько этого левометорфана надо было принять мисс Харпер, чтобы убить себя?
— Скорее всего, хватило бы тридцати миллиграмм. Другими словами, пятнадцать таблеток по два миллиграмма, — ответила я.
— И что потом, если, скажем, она его приняла?
— Она очень быстро впадет в глубокий наркотический сон и умрет.
— Ты думаешь, она знала об этой ерунде с изомерами?
— Могла знать, — ответила я. — Мы знаем, что у нее был рак, и, кроме того, мы подозреваем, что она хотела скрыть свое самоубийство. Это могло бы объяснить расплавленный пластик в камине и пепел записей, которые она сожгла перед смертью. Возможно, она нарочно оставила на виду бутылочку с сиропом от кашля, чтобы сбить нас со следа. Зная про этот пузырек, я не была удивлена, когда декстрометорфан всплыл в ее токсикологическом анализе.
У мисс Харпер не осталось живых родственников, у нее было мало друзей, если были вообще, и она не производила впечатление человека, который много путешествует. Когда обнаружилось, что она недавно ездила в Балтимор, первое, что пришло мне на ум, это университет Джонса Хопкинса, в котором находится одна из лучших онкологических клиник в мире. Пара телефонных звонков подтвердили, что мисс Харпер периодически ездила в «Хопкинс» проверять состояние крови и костного мозга. Подобные тесты, как правило, имеют отношение именно к той болезни, которую она, очевидно, скрывала. Когда же мне сообщили о лечении, которое было ей назначено, фрагменты мозаики в моей голове собрались в единую картину. В моем распоряжении не было поляриметра или каких-либо других средств идентификации левометорфана. Доктор Измаил в университете Хопкинса обещал помочь, если я смогу доставить ему соответствующие образцы.
Часы показывали почти семь. Мы были уже на окраине округа Колумбия. Леса и болота стремительно мчались назад. Неожиданно поезд въехал в черту города, в разрыве между деревьями белым мелькнул мемориал Джефферсона. Высокое административное здание пронеслось так близко, что через чистые стекла я успела разглядеть растения и абажуры, прежде чем поезд, как крот, нырнул под землю и слепо зарылся под бульвар Молл.
Мы нашли доктора Измаила в фармакологической лаборатории онкологической клиники. Открыв пакет, я поставила маленькую пластиковую коробку на стол.
— Это образцы, про которые мы говорили? — спросил он с улыбкой.
— Да, — ответила я. — Они должны быть еще замороженными. Мы пришли сюда прямо с железнодорожного вокзала.
— Если концентрация хорошая, то ответ будет готов примерно через сутки.
— Что вы собираетесь делать с этой дрянью? — спросил Марино, обводя взглядом лабораторию, которая ничем не отличалась от сотен других.
— Это очень просто, — терпеливо ответил доктор Измаил. — Сначала я изготовлю экстракт из содержимого желудка. Это будет самая длительная и самая кропотливая часть теста. Готовый экстракт помещается в поляриметр, который внешне очень напоминает телескоп, но имеет вращающиеся линзы. Я смотрю через окуляр и поворачиваю линзы влево и вправо. Если исследуемое лекарство — декстрометорфан, то свет будет отклоняться вправо, то есть он будет ярче, когда линзы повернуты вправо. Для левометорфана все будет наоборот.
Продолжая объяснения, доктор Измаил сказал, что левометорфан очень эффективное обезболивающее средство, выписываемое почти исключительно людям, неизлечимо больным раком. Так как препарат был разработан здесь, то у доктора есть список всех пациентов клиники университета Хопкинса, которым он был назначен.
Записи велись с целью уточнить лечебный диапазон препарата. Неожиданным подарком для нас стали записи, касающиеся мисс Харпер.
— Она должна была приезжать каждый два месяца для обследования состояния крови и костного мозга, и при каждом посещении ее снабжали запасом в двести пятьдесят двухмиллиграммовых таблеток. — Доктор Измаил перелистывал страницы толстой книги. — Так, давайте посмотрим... Ее последний визит был двадцать восьмого октября. У нее должно было остаться примерно семьдесят пять, если не сто, таблеток.
— Мы их не нашли, — сказала я.
— Досадно. — Он поднял темные печальные глаза. — Она чувствовала себя хорошо. Очень милая женщина. Мне всегда было приятно видеть ее и ее дочь.
Мне потребовалось некоторое время, чтобы справиться с волнением, прежде чем я переспросила:
— Ее дочь?
— Я так думаю. Молодая женщина. Блондинка...
— В последний раз она приезжала вместе с мисс Харпер? В последние выходные октября? — вмешался Марино.
Доктор Измаил нахмурился.
— Нет, — сказал он. — Я не помню, чтобы видел ее тогда. Мисс Харпер была одна.
— Сколько лет мисс Харпер приезжала сюда? — спросила я.
— Мне нужно достать ее историю болезни, но я помню, что не меньше двух лет.
— Ее дочь, молодая блондинка, всегда приезжала с ней? — спросила я.
— Поначалу не так часто, — ответил доктор, — но последнее время она приезжала с мисс Харпер каждый раз, за исключением того, последнего, раза в октябре и, возможно, еще предпоследнего. На меня это произвело впечатление. Замечательно, когда больного человека поддерживает кто-то из семьи.
— Где мисс Харпер останавливалась, приезжая сюда? — Марино поиграл желваками.
— Большинство пациентов останавливаются в гостиницах, расположенных поблизости. Но мисс Харпер любила порт, — ответил доктор Измаил.
Из-за напряжения последних дней и недосыпа моя реакция была замедленна.
— Вы не знаете, в какой гостинице? — попытался уточнить Марино.
— Нет, представления не имею...
И вдруг перед моим внутренним взором закружились остатки отпечатанных слов на тонком белом пепле.
Я бесцеремонно вмешалась в разговор:
— Вы позволите воспользоваться вашим телефонным справочником?
Через пятнадцать минут мы с Марино стояли на улице в поисках такси. Солнце светило ярко, но было довольно холодно.
— Черт, — снова ругнулся Марино. — Надеюсь, ты права.
— Довольно скоро все выяснится, — нервозно откликнулась я.
В телефонном справочнике мы нашли гостиницу, которая называлась «Харбор-Кот».
...бор Ко, ор К — я все еще видела миниатюрные черные буковки на белых хлопьях пепла.
Отель был одним из самых роскошных в городе и располагался через улицу от Харбор-Плейс.
— Знаешь, чего я не могу понять, — продолжал Марино, когда мимо нас проехало очередное такси, — к чему все эти сложности? Значит, мисс Харпер покончила с собой, верно? Зачем нужно было делать это таким таинственным способом? Ты усматриваешь в этом какой-нибудь смысл?
— Она была гордой женщиной. Возможно, она считала самоубийство постыдным поступком. Может быть, она не хотела, чтобы это стало достоянием гласности, и решила все сделать, когда я была у нее в доме.
— Зачем ей нужно было твое присутствие?
— Ну, например, ей не хотелось, чтобы ее тело нашли через неделю.
Движение было жуткое, и я начала сомневаться, доберемся ли мы до порта.
— И ты действительно думаешь, что она знала обо всех этих делах с изомерами?
— Да.
— Почему ты так считаешь?
— Она хотела умереть достойно, Марино, и, скорее всего, задумала это самоубийство довольно давно, на тот случай, если ее лейкемия обострится и она захочет избавить от страданий себя и других. Левометорфан идеально подходил для этих целей. Вероятность его идентификации крайне мала, особенно с учетом того, что в ее ванной комнате был обнаружен флакон с сиропом от кашля.
— Неужели? — удивился Марино, когда такси наконец выехало из потока и двинулось к нам. — На самом деле, это производит на меня впечатление.
