Умирать подано - Кивинов Андрей Владимирович (бесплатные полные книги TXT) 📗
Владлен заложил страницу плетеной закладочкой. Мухаев внимательно оглядел крепыша, но, так и не узнав, переспросил:
– И чего?
– Вы, ради Бога, извините, но я на всякий случай уточнил. – Парень еще более приторно улыбнулся. – Предупредить хотел…
– О чем?
– Как-то даже неловко, простите, если обижу, но… Похищение человека уголовно наказуемо. Кажется, до восьми годков. На мой взгляд, это несправедливо. За какого-то борзописца – такой срок. И жальче всего, что ничего вы уже сделать-то не можете. Право, мне очень грустно… Въезжаете?
Мухаев пока еще не въезжал, возможно, сон про сковороду плавно перетек в легкий кошмар. Владлен вообще ничего не понимал. Он не привык думать без команды.
– Чего ты лепишь? Ты кто такой?
Мухаев сбросил маску интеллигентности, к которой так привык за последнее время и которую даже полюбил.
– Я?! Леплю? Да Господь с вами, Руслан Григорьевич, вон смотрите, парочку с носилками видите? Людей в белом?
На пороге больницы показались Глобусы с носилками в руках. На носилках, заботливо укрытое простыней, лежало тело. Следом, опасливо озираясь, семенила Белоснежка.
– Куда ж они, интересно, направляются? И кто там под простыней лежит? Берусь угадать с одного раза. – Крепыш игриво щелкнул пальцами. – Идут они прямо сюда, а несут тело всемирно известного журналиста, гордость Новоблудска, Артема Карасева. «Спят усатые игрушки…» О, и девочка-припевочка следом. Еще раз попробую угадать – именно она применила свои медицинские познания. Умеет она укольчики колоть. Тогда девочке, сейчас вот мальчику… Да. Придется над ней усидчиво поработать, чтобы поделилась своими секретами мастерства. А ребята-то как улыбаются? Сейчас рожи от счастья треснут. О награде небось мечтают за удачно выполненное боевое задание. Сколько отстегнете-то, Руслан Григорьевич? Советую не скупиться, они ведь тоже хотят в сентябре в Ниццу съездить. К тому же они так много знают. И расскажут, непременно расскажут. Ну что, угадаешь с первого раза, кто я такой? Руки вверх, петух!
Мухаев приблизительно догадывался, что крепыш к фонду защиты гласности не относится.
– Владлен, гони!
Владлен погнать не мог – в открытое окно автобуса вторглась дубинка «Аргумент-2» и, словно кий по шарику, резко и точно щелкнула Владлена в висок. Помощник выронил книгу и положил голову на руль.
– Стойте, идиоты! Назад! – Мухаев, видя тяжелое положение личного телохранителя, решил криком предотвратить трагедию.
Глобусы же восприняли его вопль как приказ поторопиться и прибавили газу.
Руслан Григорьевич понял, что остался единственный выход – рвать когти. Потом, если что, можно будет кричать о провокации. Главное – чтобы сейчас не схватили, с поличным. Эти долбаные санитары действительно все на него свалят…
– Помогите, грабят!!! – прибег он к испытанному средству. – Пусти, сволочь!
Однако максимум, что ему удалось сделать, – это высунуть ногу из автобуса и поставить ее на землю. Крепыш дернул за ручку двери и прищемил конечность.
– Кто тебя грабит, жертва реформ? Виригин только убивает.
– Пусти, сука!!! Больно!
– Да не больнее, чем по яйцам! А вот и носилки. Привет, мужики! Как обошлось?
– Нормально, – ответил Глобус-1, шедший в авангарде. – Даже не хрюкнул.
– Радостно! Зато теперь вы похрюкаете! Двумя секундами позже Глобусы и в самом деле хрюкали, пытаясь оторвать лица от матушки-земли, что было нелегко. Омоновцы нагло пользовались своим численным превосходством и «Аргументами». Нагло и умело.
– Чего еще не разучились делать в России, так это бить морды, – точно подметил Виригин.
Девица-Белоснежка засуетилась, но после грубого приложения физической силы прилипла к автобусу.
– Ну вот, я же вас, Руслан Григорьевич, предупреждал, что нельзя людей похищать, не по-христиански это. Надо было одуматься, принять меры к раскаянию.
Виригин отпустил дверь, Мухаев дернулся вперед, выпрямился, но тут же с надсадным воем согнулся в поясе.
– Я ж говорил, что так больнее. «Упреждающий удар» называется… Ай-ай-ай, какой беспредел. Просто хулиганство, честное слово, понимаешь ли. Можете жаловаться…
Затем Виригин подошел к брошенным в процессе задержания носилкам. Карасев мирно спал, улыбаясь сладкой, младенческой улыбкой.
– Вот кому лучше всех! Не иначе видит во сне, как на суде дает правдивые показания. Вишь, Руслан Григорьевич, как улыбается?! Лишь бы проснулся, свидетель.
Виригин сунул в кобуру так и не пригодившийся пистолет и кивнул омоновцам на лежащего Мухаева:
– Мужики, никогда не доводите человека до такого плачевного состояния. Унесите тело в машину…
После темного чердака Плахов секунду-другую адаптировался к свету. Лица людей на фоне окна он разглядел не сразу. Они, впрочем, тоже его не видели – слишком внимательно наблюдали за двором, не рассчитывая на визит сверху.
«Молодых людей, жующих „Риглиз“, можно встретить где угодно. Давайте спросим, почему?»
Плахов старался выглядеть как можно спокойнее, хотя это давалось нелегко. Сердце опять ухало в груди, так что остро чувствовался каждый удар. Руки были словно чужими, ватными – то ли от внеплановой физической нагрузки, то ли от взрывоопасной, на грани фальстарта ситуации.
Молодые люди узнали Игоря, переглянулись, но никак не отреагировали – появление опера оказалось полной неожиданностью.
Оба были наряжены сообразно обстановке – в черные куртки, черные брюки и вязаные шапочки на макушках. Близнецы-братья. Пилюлькина выдавали рыжие кудри, торчавшие из-под шапочки, они выбивали его из общей строгой композиции.
– Не жарко, Витек, в шапочке-то? Можешь снять, а то опрелости начнутся, придется сбрить. Перхоть обратно…
Плахов держал Монахова на прицеле, и тот чувствовал, что дергаться не стоит, опер будет стрелять. Они смотрели друг другу в глаза, словно боксеры перед финальным поединком – не отрываясь, с ненавистью и смертельной обидой.
– Надо было, Витек, Пилюлькину в башку зарядить, оно вернее. Тогда бы вашу чудесную историю на раз схавали. А сейчас я все могу испортить… Так, молодые люди, лучше не дергайтесь.
Внизу хлопнула дверь. Вероятно, Димыч. (Это действительно был он.) Плахов вздрогнул и на мгновение отвлекся. Пилюлькин сорвался и кубарем скатился по лестнице.
– Стоять!
Плахов сделал шаг вперед, но вовремя вспомнил пословицу про двух зайцев. Когда же он вновь поднял глаза на Монахова, то увидел в нескольких метрах от себя черный зрачок пистолета…
Они стояли друг напротив друга и тупо, безостановочно жали на спусковые крючки. С диким отчаянием, не целясь, ничего не соображая, не чувствуя боли от разрывающих их плоть пуль… Пули не могли пробить психологический шит, болевой шок не наступает в момент наивысшего душевного напряжения. Они походили на индусов, истязающих свои тела и не чувствующих боли по причине фанатической веры, – с той лишь разницей, что индусы делают это по доброй воле…
Слова никогда не передадут и сотой доли ощущений, испытываемых стреляющими друг в друга людьми, которые переступили через границы безумия. Какая там меткость, какое спокойствие?! Победить может только полузвериная сила ненависти…
Пальцы давили на курки, глотки орали, кровь заливала площадку… «Спасите наши души!»
«На тебе, сука, на!!! За все, сука, получи! За пацана моего, за Настю, за Верку, за опера Безручко!!! За меня!..»
«Сдохни, ментяра поганый, мне терять нечего, но один туда не пойду! Подыхай, подыхай!!!»
Дуэль напоминала компьютерную игру из серии «убей-их-всех», когда герой не погибает после первого же попадания, а лишь несет урон, но при этом имеет возможность стрелять – пока не закончились патроны или жизнь.
Умирать подано!
Последним выстрелил Плахов, пистолет прыгнул в руке, затвор встал на задержку. Пуля вонзилась точно в грудь Монахова, удар отбросил Витьку к стене.
Монахов выронил свой ТТ и сделал шаг вперед, протягивая руки к горлу врага. Плахову показалось, что Витек не попал в него ни разу, боли так и не было, инстинкт сохранения жизни давным-давно отказал, спрятавшись в тень…
