Счет по-венециански - Леон Донна (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
— Так вы считаете, ей угрожает опасность? — спросил Гвидо.
Патта заморгал, растерянно поглядел на своего подчиненного, тряхнул головой и сказал:
— Опасность? Я не понимаю, о чем вы говорите, комиссар. Единственная опасность состоит в том, что теперь вся честь за поимку преступницы и за ее признание достанется Падуе. Она убила троих человек, двое из которых — исключительно влиятельные граждане нашего региона, а за арест будут благодарить не нас, а Падую.
— Так она добралась до Падуи? — проговорил Брунетти полным надежды голосом.
— Да я понятия не имею, где она сейчас! И, честно говоря, меня это не интересует. Ее забрали, судьба этой женщины за пределами нашей юрисдикции, так что теперь она меня нисколько не волнует. Мы, конечно, можем закрыть сразу два дела, и на том спасибо, но вся благодарность за ее арест достанется Падуе. — Патта был в бешенстве. Он протянул руку и взял какую-то папку. — Мне больше нечего вам сказать, комиссар Брунетти. Уверен, вы найдете чем заняться. Вы свободны. — С этими словами он открыл папку, склонил голову и погрузился в чтение.
Вернувшись к себе в кабинет, Брунетти, поддавшись эмоциональному порыву, набрал номер делла Корте. Никто не отвечал. Он сел за стол. Потом встал и подошел к окну. И снова вернулся к столу. И снова сел. Прошло какое-то время. Раздался телефонный звонок, и он взял трубку.
— Гвидо, вы что-то об этом знали? — спросил делла Корте. Голос его звучал настороженно.
Рука Брунетти стала скользкой от пота. Он переложил трубку в другую руку и вытер ладонь о штанину.
— Что случилось?
— Она повесилась в камере. Ее привезли сюда где-то час тому назад, поместили в камеру временного содержания и пошли искать магнитофон, чтобы записать ее признание. Вещи у нее не забрали, а когда вернулись в камеру, обнаружили, что она повесилась на собственных колготках: привязала их к вентиляционной трубе. — Делла Корте замолчал, но Брунетти не произнес ни слова. — Гвидо? Вы меня слышите?
— Да, — выдавил из себя Брунетти. — А где люди из Особого отдела?
— Заполняют бумаги. Она по дороге призналась им в убийстве всех троих.
— Почему?
— Почему призналась или почему убила?
— Почему убила?
— Она сказала тем ребятам, что когда-то крутила романы со всеми тремя и шантажировала их этим уже не первый год. Когда все трое заявили, что не намерены больше ей платить, она решила их убить.
— Ясно. Всех трех из-за этого?
— По их словам, да.
— Сколько их?
— Ребят из Особого отдела?
— Да.
— Трое.
— И все говорят одно и то же? Что она убила всех троих, потому что не могла больше получать с них деньги за шантаж?
— Да.
— Вы с ними говорили?
— Нет. Все это я узнал от охранника, который обнаружил ее тело.
— Когда они заговорили о признании? — спросил Брунетти. — До того, как она повесилась, или после?
— Не знаю. А это важно?
И тут Брунетти осознал, что это и вправду уже не важно, поскольку те трое, из Особого отдела, будут рассказывать одну и ту же сказку. Прелюбодеяние, шантаж, жадность, месть — вот те пороки, которые отлично объясняют ее поступок. По сути дела, в это гораздо легче поверить, чем в то, что причиной убийств были ярость и ужас и ледянящая душу жажда возмездия. А так все ясно. Никто и не подумает ставить под сомнение слова троих офицеров Особого отдела.
Брунетти сказал:
— Спасибо, — и повесил трубку.
Он сидел за столом и пытался нащупать хоть обрывочек, хоть какую-то ниточку, которая позволила бы ему призвать к ответу виновных. Теперь, в свете новой версии признания Регины Черони и ее самоубийства, единственным вещественным доказательством являются записи входящих и исходящих телефонных звонков Тревизана и Фаверо. И дальше что? Ну звонили они в некие совершенно легальные зарубежные конторы и звонили в какой-то сомнительный бар в Местре. Но ведь это почти ничего, и уж точно недостаточно, чтобы продолжать расследование. Мара — Гвидо был в этом уверен — снова занялась проституцией. Возможно, переехала в другой город. Сильвестри? Этот будет талдычить то, что велят люди, снабжающие его наркотиками. Или окочурится от передозировки. Брунетти по-прежнему располагал кассетой, но чтобы доказать связь этого фильма с Тревизаном, надо просить Кьяру рассказывать об этом, вспоминать об этом, а этого он делать не станет ни при каких условиях.
Она предупреждала его обо всем, а он не послушал. Она даже назвала имя человека, который подошлет к ней убийц. А может, еще более могущественный человек, чем тот, кого она назвала, оказался замешанным в это грязное дело, еще один респектабельный член общества, подобно библейскому центуриону, повелел: «Идите». И кто-то исполнил приказ. А может, не один, а трое верных слуг поспешили выполнить волю хозяина.
Брунетти набрал по памяти телефон своего приятеля — полковника Финансовой полиции, и вкратце рассказал ему о Тревизане, Фаверо и Лотто и тех доходах, которые они получали и скрывали вот уже несколько лет. Полковник сказал, что они проверят синьору Тревизан, как только найдется свободное время и не задействованные по другим делам люди, Брунетти повесил трубку. Легче ему не стало. Он поставил локти на стол, положил голову на руки и просидел в таком положении довольно долго. Он привел Черони в квестуру почти на рассвете, а уже в восемь за ней приехали люди из Особого отдела.
Он заставил себя подняться и спустился в комнату для младшего офицерского состава. Он искал Президе, дежурившего накануне, когда он привел Регину Черони. Его смена закончилась в восемь часов, но в журнале Брунетти обнаружил запись; «6 ч.18 мин. Лейт-т Скарпа прибыл на службу. Отчет ком. Брунетти передан лейт-ту Скарпе».
Гвидо вышел из комнаты в коридор. Постоял немного. Удивительно, как много времени потребовалось ему, чтобы успокоиться. Он развернулся и пошел в сторону лестницы, ведущей на улицу. Он хотел поскорее покинуть здание квестуры, старался заставить себя не думать о том, что узнал. Он спускался по лестнице и вспоминал синьору Черони и их странное ночное путешествие. Он вдруг осознал, что никогда не сможет понять, почему она это сделала. Может, надо просто быть женщиной, чтобы это понять? Он спросит об этом Паолу. Она разбирается в таких вещах. Едва Брунетти подумал о жене, как почувствовал, что его сердце все-таки не окаменело навсегда. Он вышел из квестуры и отправился домой.
