Идет розыск - Адамов Аркадий Григорьевич (лучшие книги .txt) 📗
И вот тут Усольцев разозлился. Ему показалось, что Цветков просто поймал его на слове, хитро поймал, коварно и тем самым несправедливо усугубил его вину. И он сказал с вызовом:
— А решать будете не вы, а руководство. И оно отнесется объективнее.
— Вот как? — удивился Цветков. — Значит, вы хотите остаться у нас? — он словно пропустил мимо ушей упрек в необъективности. — Вы считаете это возможным и даже рациональным?
— Да, считаю. Мне, молодому специалисту, не было оказано помощи со стороны товарища Лосева. Вы сами это сказали.
— М-да. Выходит, ничего он не понял, — как бы про себя сказал Цветков и обратился к Усольцеву: — Ладно. Обещаю вполне объективное рассмотрение вашего дела. А пока отстраняю вас от работы.
— А я возражаю.
— Ну, ну. Тут уж разрешите мне командовать. А что касается Лосева, он получит за вас выговор. Слышишь, Лосев?
— Так точно.
— Вот и все, Усольцев. Можете быть свободны.
Виктор поднялся и, не попрощавшись, вышел из кабинета. Когда за ним закрылась дверь, Цветков спросил:
— Ну, что скажешь?
— Я уже все сказал, Федор Кузьмич, — хмуро ответил Лосев.
— Да-а. Рано он к нам попал, вот что. Ошибка это.
— С каким же предложением вы выйдете к руководству?
— Я не буду предлагать уволить его из органов милиции. Но у нас, в МУРе, ему не место. Это теперь ясно. Считаю, надо проверить на менее ответственной работе. Может, урок пойдет на пользу. Как полагаешь?
— Был бы Откаленко, он бы предложил вообще выгнать, — улыбнулся Виталий. — Ручаюсь. Ну, а я думаю, еще раз можно испытать.
— Хм. И оба, вроде, правы. Благо, не вам решать, — Цветков ожесточенно потер ладонью затылок и неожиданно спросил: — А что Коменков, звонил Усольцеву, не знаешь?
— Звонил.
— При тебе?
— Усольцев доложил.
— Просил о встрече?
— Да.
— А ты?
— Запретил.
— Правильно. Коменков нам сейчас бесполезен. Он к их делам не допущен. Так?
— Так.
— А нам, милый мой, нужен путь к этому самому Льву Константиновичу. Кто его может нам указать, как полагаешь? Ну, знаю. Во-первых, ты скажешь, Нина Сергеевна. Так? А кто еще?
— Возможно, Глинский. И вряд ли Бобриков. Помните? Его Лев Константинович на свидание к Нине вызывал. Значит, не очень-то он ему доверяет. И приближает. Ну, Шанина и подавно. Вот и все пока! Никого другого мы не знаем, — с сожалением произнес Виталий и добавил: — Если вылущить, то группа, по существу, не так уж велика. Эта пятерка и два водителя.
— Одного человека еще забыл.
— Это кого?
— Свиридова.
— Ну, с тем у Льва Константиновича, видно, вообще только переписка.
— Как знать. Мы этой линией до сих пор мало занимались. Потому и видно нам мало. Что Албанян-то не вернулся еще?
— Пока нет. В Лялюшках сидит.
— Лялюшки, — ворчливо повторил Цветков. — Линия сбыта у них — это не только Лялюшки, учти. Куда они, к примеру, пряжу дели?
— Надо того усатенького спросить, который ее получал.
— Кто его видел?
— Вера видела. Хрисанова. Ну, вообще, вся их бухгалтерия.
— И никто ничего интересного в нем не подметил?
— Ничего. Кроме усов, правда.
— Дались тебе его усы, — усмехнулся Цветков.
— А вы знаете, Федор Кузьмич, — вдруг оживился Виталий. — Лена говорила, что эта ее Липа — бывший гример и кому-то она усы недавно делала. Надо бы поинтересоваться.
— Вот и поинтересуйся. И еще раз поинтересуйся Глинским. Есть у него путь к Льву Константиновичу или нет? Осторожненько побеседуй, по-нашему. А официально его завтра Виктор Анатольевич будет снова допрашивать.
Лосев вернулся к себе в комнату, удобно расположился за столом, вытянув длинные ноги в проход, чуть не до стола Откаленко, и задумчиво посмотрел на телефон, потом, вздохнув, протянул к нему руку. И в тот же миг телефон зазвонил сам так внезапно, что Виталий невольно вздрогнул и поспешно снял трубку.
— Лосев. Слушаю.
— Виталий Павлович, к вам Глинский просится, — доложил дежурный внутренней тюрьмы. — Привести?
— Как он там себя ведет?
— Нервно, — усмехнулся дежурный. — Ночью два раза меня вызывал. На сокамерников жаловался. Пристают.
— Чего это они пристают?
— Кто их знает. Народ невоспитанный, — дежурный рассмеялся. — Развеселились. Такой гусь попал. Так когда его к вам доставить?
— Вот сейчас и доставляйте.
— Слушаюсь.
Виталий повесил трубку.
Глинского привели через несколько минут. Выглядел он неважно. Недавно еще холеное, крепкое лицо казалось желтым и морщинистым, в черных глазах появилось какое-то затравленное выражение, губы нервно подергивались. От былой его самоуверенности и наглости не осталось и следа. Костюм был помят, галстук отсутствовал, от рубашки отлетели пуговицы, и видна была несвежая голубая майка. На ботинках шнурков не было, и Глинский неуклюже шаркал подошвами по полу. Вошел он, однако, быстро и тут же без сил повалился на стул.
— Вы что… что со мной делаете?.. — захлебываясь, проговорил он. — Вы что, садисты, палачи, убийцы?.. Вы что, не понимаете…
— Спокойно, Глинский, — прервал его Лосев. — Ничего мы с вами не делаем. Просто ваша распрекрасная жизнь, которой вы так гордились, поворачивается к вам другой своей стороной. Только и всего.
— А я протестую! Ясно вам? И требую… — он секунду помедлил. — Одиночку! У меня сил больше нет там находиться, с этими подонками!
— Вам, конечно, другие подонки больше по вкусу? — усмехнулся Лосев. — Что поделаешь. Вы сами выбрали такую жизнь. Вы мне это, помнится, очень хорошо все обосновали.
— Ладно, ладно, — нервно махнул рукой Глинский. — Мне, знаете ли, сейчас не до шуток. Я понимаю, ничего даром не делается. Даже здесь.
— Что вы хотите сказать? Вам не нравится роль главаря?
— Да никакой я не главарь, можете вы это понять или нет?! Ну, скажите, похож я на главаря?
— Вы сейчас вообще мало на что похожи, — поморщился Лосев. — Но раньше…
— И раньше не был похож! Долго я вам буду это объяснять?!
— Вы пока вообще еще ничего не объяснили. Крик, знаете, не объяснение, — спокойно возразил Лосев. — И что значит «ничего даром не делается»? Пока это, хоть, объясните.
— Очень просто… Очень просто… — лихорадочно заспешил Глинский. — Я вам кое-что сообщу. Вы понимаете? А вы мне устройте одиночку. Обязательно! Иначе я сойду с ума, предупреждаю! Будете тогда отвечать. Сойду, сойду, вот увидите…
На глазах у Глинского выступили слезы. Вид у него был жалкий и мерзкий. Громко всхлипнув, он полез за платком.
— Ну, ну, Глинский, нельзя же так распускаться, — сказал Лосев. — Ваши бы дамы на вас посмотрели. Что вы хотели мне сообщить, говорите?
— Будет… — Глинский трубно высморкался и вытер глаза. — Будет… одиночка?..
— Постараюсь.
— Я вам почему-то верю, — Глинский спрятал грязный платок в карман и немного успокоился. — Так вот. У меня дома, признаюсь вам, лежит готовая доверенность. В левом ящике стола, на дне, под бумагами.
— Мы ее не нашли.
— Ах, так? Значит, я ее уже передал. Все в голове перепуталось, все!
— Вы не передали. Ее забрали. Кто-то забрал. До обыска. Кто это мог быть?
— Лев послал, конечно.
— Кого он мог послать? Ваша мать его не узнала.
— Она уже никого не узнает. Она и меня не узнает. Выжила из ума совсем. Кто же это мог быть? Или Валерий. Или Димка.
— Шанин арестован.
— Ах, да! Уже забыл. О, господи!.. Ну, тогда… Кто тогда?.. Валерий, наверное. Не Лев же сам пришел?
— А почему не сам?
— Не в его манере. Вы же видите, он все чужими руками норовит. А в результате, вот, не ухватишь теперь. Нет, Валерий приходил, ручаюсь.
— Ваша мать говорит, это был усатый человек.
— Ха! Ну и что? Наклеил какие-нибудь дурацкие усы, вот и все.
— Наклеил? — переспросил Виталий. — А что, это с ним бывало?
— Ну, я не знаю, — раздраженно ответил Глинский. — При мне не бывало. Но… но какой-то разговор на эту тему я слышал. Не помню уж какой.