Мой брат Михаэль - Стюарт Мэри (читать бесплатно полные книги TXT) 📗

Мэри Стюарт

Мой брат Михаэль

1

«Со мной никогда ничего не случается».

Я медленно написала эти слова, посмотрела на них с легким вздохом, положила ручку и полезла за сигаретой. Вдыхая дым, я огляделась. Вообще-то, несмотря на мое депрессивное письмо Элизабет, такое окружение удовлетворило бы любого, кроме совсем уж помешанных на приключениях.

Афины двигаются, звучат, жестикулируют, но в первую очередь говорят. Главное в их музыке — не шум до безумия насыщенного транспорта, не постоянный треск отбойного молотка и даже не веками не смолкающий стук долота по мрамору — до сих пор самому распространенному строительному камню… В столице Греции каждый запоминает рев разговоров. Он поднимается к окну гостиницы, обгоняя запах пыли и рык машин, вздымаясь, как море у подножия храма, — звук голосов афинян, спорящих, смеющихся, говорящих, болтающих, произносящих речи. От их разговоров мир принимает форму колоннады на Агоре, которая, кстати, отсюда совсем не далеко.

Я нашла столик рядом с баром в популярном и людном кафе. Внешняя стена большими стеклянными дверьми распахнулась на мостовую, впуская пыль и гомон площади Омониа — центра коммерции, шума и суеты. Волны перепутавшихся, почти сцепившихся машин непрестанно проползают мимо, не менее густые толпы людей водоворотами закручиваются на тротуаре. Группы безупречных мужчин в темных городских одеждах обсуждают, что там положено представителям властвующего пола обсуждать в разгар Утра, живые лица полны решимости, руки беспокойны.

Женщины, модные или в широких черных юбках с по-крестьянски покрытой черным головой, ходят по магазинам. Ослик, так заваленный цветами, что напоминает передвижной сад, медленно проходит мимо, а призывные крики его владельца бесплодно замирают в бурлении горячих улиц.

Я оттолкнула кофейную чашечку, затянулась и начала перечитывать свое произведение.

«Ты уже, наверное, получила мои письма из Микен и Делоса и написанное несколько дней назад на Крите. Трудно подобрать слова — я очень хочу рассказать, какая это прекрасная страна, но так, чтобы перелом, из-за которого ты не поехала, не показался еще более жуткой трагедией, чем сразу. Но не будем о грустном…

Я сижу в кафе на Омониа, пожалуй, самой деловой площади в этом городе, который весь и всегда занят делами, и строю планы. Я только что приплыла с Крита. Не думаю, что в мире есть что-нибудь красивее греческих островов, а Крит — класс сам по себе, восхитительный и прекрасный и притом немного суровый. Мне еще Еще предстоит увидеть Дельфы, и все, соло и хором, уверяют меня, что это будет жемчужиной поездки. Надеюсь, они правы. Аргос и Коринф меня разочаровали — я ждала встречи с призраками прошлого, а мифы и волшебство исчезли. Но, говорят, Дельфы — действительно кое-что. Поэтому я оставила их напоследок.

Единственное несчастье — надвигаются трудности с деньгами. Я несколько глуповата в этом отношении. Ими всегда занимался Филип, и как же он был прав…»

В этот момент кто-то толкнул мой стул, я подняла голову и моментально отвлеклась. Толпа мужчин скапливалась у стойки и, похоже, намеревалась существенно перекусить. Афинские бизнесмены, видимо, должны заполнять пробел между завтраком и обедом чем-нибудь поддерживающим силы лучше, чем кофе. Были там блюда с русским салатом, очень привлекательные на вид мясные шарики и зеленая фасоль, плавающая в масле, и много маленьких тарелок с картошкой, луком, рыбой, стручками перца и еще полдюжины с чем-то мной неузнанным. На полках рядами выстроились керамические кувшины, отбрасывающие тень на свежие оливки, и винные бутылки с гордыми и загадочными именами.

Я улыбнулась и вернулась к письму.

«..Но в некотором роде мне даже нравится здесь одной. Пойми правильно, я не имею в виду тебя! Больше всего на свете я бы хотела, чтобы ты была здесь и ради тебя, и ради меня. Но ты понимаешь, что я имею в виду, да ведь? Впервые за много лет я путешествую сама по себе — чуть не сказала „без намордника“ — не думала, что могу получать от себя столько удовольствия. Знаешь, я вообще не представляю Филипа здесь, как он бродит по историческим местам или позволяет мне делать это. Он бы немедленно рванул в Стамбул, Бейрут или даже на Кипр — короче, в любое место, где что-то происходит, не в прошлом, века назад, а сейчас, и даже если бы там и не было событий, он бы их организовал.

Это весело, и так было всегда, но незачем даже и писать об этом, я права, совершенно и абсолютно, я уверена. Все равно бы мы не притерлись, даже за миллион лет. Самостоятельное путешествие показало это яснее, чем раньше. Не о чем жалеть, я чувствую облегчение, и теперь, может быть, сумею быть самой собой. Все, поговорили и перестали. Хоть я и на удивление не приспособлена к жизни, мне интересно. Пробьюсь как-нибудь. Но признаю…»

Я перевернула страницу и потянулась стряхнуть пепел. За десять дней Эгейского солнца бледная полоска от кольца на загорелом пальце начала исчезать, следы шести долгих лет пропадают без сожаления, растают и приятные воспоминания, и едкое любопытство — была ли Золушка счастлива в браке…

«Но признаю, что есть и другая сторона у Этой Великой Эмансипации. Филип столько лет носил меня по своим замечательным — ты не можешь этого не признать — волнам, что иногда я чувствую себя выброшенной на берег. Казалось бы, что-нибудь, хоть жалкое подобие приключения, могло бы и случиться с относительно молодой женщиной (двадцать пять, это как?), слоняющейся в одиночестве в глуши Эллады, но нет! Я иду неукротимо от храма к храму с путеводителем в руке, бесконечными вечерами пишу заметки для прекрасной книги, которую давно собираюсь создать, и убеждаю себя, что наслаждаюсь миром и тишиной… Понятно, что это — обратная сторона медали, и я когда-нибудь привыкну, и, если бы случилось что-нибудь замечательное, интересно, как бы я себя повела — наверняка у меня есть какой-нибудь талант, просто он слабо проявлялся рядом с его избытками. Но, похоже, жизнь не собирается даваться в женские руки, нет? Я, как обычно, усядусь писать книгу, которую никогда не доведу до конца. Со мной никогда ничего не случается».

Я положила сигарету и взяла ручку. Лучше бы закончить в другой тональности, а то Элизабет, не дай бог, подумает, что я недовольна расставанием.

Я написала, жизнерадостно осклабившись:

«В целом у меня все хорошо. С языком трудностей нет. Почти все немного говорят на французском или английском, а я сумела выучить слов шесть на греческом. Но, конечно, не без осложнений. Я не слишком хорошо обращалась с деньгами, не скажу, чтобы уже разорилась, но вообще-то зря ездила на Крит. Он стоил этого, о Боги, но жалко, если теперь придется не ехать в Дельфы. Недопустимо их пропускать, об этом даже подумать нельзя. Необходимо как-то туда попасть, но, боюсь, что больше однодневного путешествия не потяну. В четверг туда идет туристический автобус, видимо, придется им удовольствоваться. Если бы только у меня была машина! Как ты думаешь, если молиться всем богам сразу?..»

Рядом кто-то прокашлялся, его тень виновато легла поперек страницы. Я подняла голову. Это не был официант, пытающийся вытащить меня из-за столика. Маленький черненький мужчина в заплатанных облезлых хлопчатобумажных брюках и замасленной голубой рубашке глупо улыбался из-под неизбежных усов. Штаны он подвязал веревкой, но не очень ей, похоже, доверял, поэтому крепко вцепился в них грязной рукой. Я, должно быть, смотрела с холодным удивлением, потому что вид у него стал очень заискивающий, но он не удалился, а заговорил на плохом французском.

— Это про машину в Дельфы.

Я глупо посмотрела на собственное письмо.

— Что про машину в Дельфы?

— Вы хотели машину в Дельфы, нет?

Солнце освещало даже этот угол кафе, выглядывало из-за его спины.

— Почему. Конечно, да. Но не понимаю, как?..

— Я ее привел.

Грязная рука, та самая, которая поддерживала брюки, помахала в сторону сияющей двери. Мои глаза смущенно последовали за его жестом. Там действительно существовала машина — большое черное не слишком новое сооружение, припаркованное у края мостовой.