При загадочных обстоятельствах - Черненок Михаил Яковлевич (библиотека книг .TXT) 📗

Михаил Черненок

ПРИ ЗАГАДОЧНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ

_{Повесть}

1. Убийство на пасеке

Такого заядлого грибника, как дед Лукьян Хлудневский, в Серебровке не знали со дня се основания. Несмотря на свои семьдесят с гаком, старик был еще так легок на ногу, что потягаться с ним мог не каждый из молодых. От колхозных дел Лукьян отошел «по пенсионным годам», и поскольку мать-природа здоровьем его не обделила, с наступлением грибного сезона старик почти ежедневно неутомимо сновал с берестяным туесом по серебровским колкам.

Тот сентябрьский день для Хлудневского начался неудачно. Едва дед вытащил из-под лавки туес, обычно спокойная бабка Агата заворчала:

— Угомонился бы ты, суета, с этими грибами! Девать-то их уже некуда…

— В сельпо сдадим, — бодро ответил Лукьян, — На прошлой неделе Степка Екашев с сыном полста рублей отхватили за малосольные груздочки.

— То Екашев! У Степана копейка меж пальцев не проскочит, не то что у тебя, простофили! Вчера-ить полнехонький туес по деревне задарма расфукал, а ныне опять навостряешься…

— Не задарма — за спасибо. Зачем, старая, нам деньги? Пенсии хватает.

Бабка Агата сердито принялась мыть в чугуне картошку. Опасаясь, как бы старуха и его не втравила в домашнюю работу, дед Лукьян тихонько юркнул за дверь, позабыв второпях бутылку воды, которую всегда брал с собой.

День, будто назло, выдался безветренным и жарким, словно в разгаре лета. Когда солнце подобралось к зениту, старик основательно запарился. Недалеко от Выселков, — так серебровцы называли заросший густой крапивой участок прежних крестьянских отрубов, — дед Лукьян свернул на знакомую тропку и зашагал к студеному роднику. До желанной воды оставалось рукой подать, но деду вдруг вспомнилось, что у родника обосновался цыганский табор, подрядившийся слесарничать в колхозе. Хлудневский терпеть не мог навязчивых цыган. Досадливо крякнув, старик остановился, поцарапал сивую бороду и задал кругаля к колхозной пасеке. Возможная встреча с пасечником Гринькой Репьевым, прозванным в Серебровке Баламутом, тоже не радовала деда, однако пасечник, хотя и баламут, был все-таки своим, однодеревенским — не то, что бродячие цыгане.

Сокращая путь, Хлудневский вошел в молоденький березовый колок и, поглядывая по сторонам — не попадется ли где попутно груздочек, — неожиданно увидел роящихся над ворохом прошлогоднего сушняка пчел. Это удивило. «Х-хэ, дурехи! Нашли, лентяйки, медовое место», — усмехнулся дед Лукьян. Из любопытства старик подошел к сушняку. Осторожно, чтобы не жиганула шальная пчела, стал растаскивать хворостины. Под ними оказалась пятидесятилитровая алюминиевая фляга, измазанная у крышки янтарными потеками свежего меда.

«Мать моя, мачеха! Не иначе Гринька припрятал, чтоб уворовать», — встревоженно подумал Хлудневский и, отмахиваясь от пчел, торопливо уложил хворост на место. После этого старику совсем расхотелось появляться на пасеке. «Глаза бы мои тебя не видали, баламута», — возмутился дед. Но до Серебровки предстояло топать добрых две версты, а пасека — вот она, за колком сразу. Пить хотелось — хоть помирай. И дед Лукьян все-таки решил зайти на пасеку — не узнает же Гринька, что его секрет с медовой флягой раскрыт.

Над пасечной избушкой дрожало знойное марево. Безудержно стрекотали кузнечики. Словно соревнуясь с ними, одинокая пичуга раз за разом вопрошала: «Никиту видел, видел? Никиту видел, видел?» Рядом с избушкой, уткнувшись оглоблями в густую траву, стояла телега. За ней, раскинув босые ноги, навзничь лежал Репьев. Недалеко на зеленой траве желтели крупные куски медовых сотов и валялась опрокинутая глиняная миска.

«Вот работничек царя небесного — в такую жарищу до потери сознания водки натрескался». — осуждающе подумал о Гриньке Хлудневский. Стараясь не потревожить пасечника, он поставил на землю туес с груздями и тихонько подошел к избушке, у которой, возле распахнутой настежь двери, на скамеечке стояло ведро с водой. Вода была теплой, словно парное молоко, но дед Лукьян прямо через край ведра пил ее жадными глотками, обливая сивую бороду. Утолив жажду, отдышался и вдруг почувствовал необъяснимую тревогу — показалось, будто Гринька Репьев не дышит. Старик, крадучись, подошел к нему и остолбенел — горло пасечника было глубоко перерезано, а прорванная на груди рубаха запеклась черным пятном крови.

Хлудневский никогда не отличался религиозностью, но тут чувствуя, как ноги словно приросли к земле, старательно начал креститься.

2. Осмотр места происшествия

Оперативная машина милиции круто свернула с магистрального шоссе на старую проселочную дорогу и устремилась к серебровской пасеке. Через несколько минут между березок замелькали разноцветные ульи. За ульями показалась черная от времени избушка-зимовник, возле которой, будто часовой на посту, замер низенький участковый инспектор милиции с капитанскими погонами на серой форменной рубашке. Тут же, сидя на ошкуренном бревне, хмуро курили два молодых парня в механизаторских спецовках и сутуло насупившийся рослый мужчина в черной морской фуражке с позеленевшим «крабом». Рядом с «моряком» сидел белобородый сумрачный старик.

Едва только оперативная машина остановилась, участковый решительно направился к ней, словно хотел отдать рапорт по всем правилам устава. Однако мигом выскочивший из машины щуплый, будто подросток, оперуполномоченный уголовного розыска Слава Голубев опередил его:

— Ну, что Кротов?..

— Убийство при загадочных обстоятельствах, Вячеслав Дмитриевич, — участковый показал на труп. — Огнестрельное ранение в грудь. К тому же, видать, бритвой по горлу…

Из машины тяжело вылез грузноватый районный прокурор с двумя звездами в петлицах. Протягивая участковому инспектору руку, проговорил:

— Здравствуй, Михаил Федорович. Как же ты проморгал такое?

— Здравия желаю, товарищ Белоносов, — поздоровался Кротов и стал объяснять: — Случай, полагаю, преднамеренный. Предупредить его было затруднительно, поскольку участок у меня, сами знаете, не малый, и на всей территории в летнюю пору наблюдается массовый наплыв горожан, которые…

— Считаешь, это — дело рук приезжих? — перебил прокурор.

— Непременно, товарищ Белоносов. За многолетнюю мою службу такого здесь не случалось.

— Вот, а теперь случилось.

Участковый развел руками — дескать, что поделаешь.

Выбрались из машины и остальные участники следственно-оперативной группы: белобрысый молодой следователь прокуратуры Петр Лимакин; лысоватый, преждевременно располневший хирург районной больницы Борис Медников, выполняющий обязанности судебно-медицинского эксперта; всегда хмурый эксперт-криминалист Семенов и пожилой проводник служебно-розыскной собаки сержант Онищенко со своим подопечным Барсом.

— Приступайте, — коротко сказал кинологу прокурор.

Онищенко, ослабив поводок, что-то шепнул овчарке. Шерсть па загривке Барса вздыбилась. Пригнув морду к траве, дымчато-серый пес неуверенно потоптался перед входом в избушку и сунулся к трупу. В трех шагах от него нервно заводил носом, словно принюхиваясь к босым ногам пасечника, затем изо всей силы потянул кинолога к тревожно насторожившемуся старику. Старик испуганно повалился с бревна на спину. Сидевший рядом с ним мужчина в морской фуражке быстро вскочил на ноги, как будто приготовился схватить собаку за горло.

— Товарищ Онищенко! — вскрикнул участковый. — Дед Лукьян Хлудневский обнаружил труп, а возле него — колхозный бригадир из Серебровки Витольд Михалыч Гвоздарев и ребята, приглашенные мною в качестве понятых.

Кинолог натянул поводок, опять что-то шепнул Барсу. Тот мгновенно присел и чуть слышно заскулил. Поводив мордой, вернулся к избушке, покружил вокруг телеги и размашисто бросился к березовому колку, в сторону родника. Оперуполномоченный Голубев устремился следом.