Масон - Федоров Алексей Григорьевич (список книг txt) 📗
Эдуард II бежал в Брестоль, но вскоре были схвачены старший и младший Деспенсеры. Их немедленно подвергли мучительной смерти. Король сдался на милость победителя. Но от ненавидящей тебя женщины, имеющей к тому же прочную любовную опору, милости ждать бесполезно: короля заключили в замке Кенилворт, затем переводили из крепости в крепость, дабы избежать побега или акций по освобождению. Закончил он свое пребывание на земле в замке Беркли в графстве Глостершир, где его казнили заговорщики изощренным способом"…
Мой сон переместился в осеннюю, дождливую ночь 21 сентября 1327 года: я должен был попробовать роль "очевидца" той страшной казни короля Эдуарда II. Охрана и сами маститые заговорщики перепились, обожрались обильной мясной пищей, и ей не хватало для пущей радости еще только одного – моря крови!
"Размышляли над тем, как избавится от занудной обязанности стеречь этого отвратительного гомосексуалиста, кинеда. Было необходимо скрывать его от возможных заговорщиков, все же не оставлявших попытки выкрасть короля Эдуарда II. Ведь каждый понимал, что на столь героическом поступке можно сделать карьеру. Среднее и совсем бедное дворянство могло заразиться надеждой пробиться в высший свет именно таким путем. Многие знали, каким благодарным может быть порочный король, если речь идет о похоти. А когда появится перспектива спасти жизнь, а потом насладиться местью, то благодарность короля вырастит до необозримых масштабов. Борьба с постоянным тревожным ожиданием возможного заговора утомляла стражников. Кроме того, надоело само скитание, удаленность от семьи, от радостей и почестей, которые уже делили между собой "приближенные к победителям". Королева тоже не оказалась скупой, но она награждала в первую очередь тех, кто был рядом. Сперва в одной порочной голове появилось решение, затем оно с помощью проникновенных слов и алкоголя перешло в остальные головы. Немного посомневались, но оценили все точно – решение было беспроигрышное. Никто ничего не должен был заметить, главное не проболтаться самим участникам самосуда над королем.
Привели Эдуарда, он уже давно не был похож на монарха: и в одежде небрежность, и истощенность, и загнанность, тоска, страх во взгляде. Король был близок не только к истерическому срыву, но к помешательству. Ему предложили откушать мяса и выпить вина, а тем временем калили на углях камина железный прут – разогнутую кочергу, проще говоря.
Король что-то почувствовал, возможно, так же, как и бедняга кит при приближении китобойного судна. От ужаса у Эдуарда даже изменился, сорвался голос. Он пробовал отказаться от еды и вина, но пьяные тюремщики настаивали. Они как бы не понимали слов и сверяли их звучание с артикуляцией, с шевелением его губ, для чего внимательно и пристально впивались в лицо бывшего короля заинтересованными взглядами. На самом деле они искали в том лице признаки страха, который мог укрепить их решимость провести казнь. Поводов для ненависти к королю было у каждого хоть отбавляй. Но все же требовалось время, чтобы подготовить себя морально к святотатству…
Скорее всего алкоголь сделал свое дело, ведь пили без ограничений, от души. Чтобы унять отвращение к самосуду, я переместился почти на шесть веков ближе к современности и оказался в Доме купца Ипатьева. Теперь все происходило именно в то время, когда пьяная чернь, под предводительством комиссара-выродка вела царскую семью и приближенную к ним челядь в подвал. А потом после спешного зачтения малограмотного постановление о казни, устроила беспорядочную стрельбу. На грязный пол опрокидывались и бились в предсмертных судорогах тела ни в чем неповинных дочерей русского царя. Никто не жалел пуль и для самого Николая II, его супруги Александры, мальчика-наследника, врача Боткина и другой немногочисленной обслуги… Но то был всего лишь давно апробированный путь банальных террористов…
Снова я перенесся в мрачный каминный зал замка Беркли: железный прут уже накалился и его выдернули из углей. Король ясно почувствовал, что его ждет мучительная смерть. Кто-то брякнул сальность по поводу "последнего наслаждения", все вместе, гурьбой навалились на короля, сдернули с него штаны, распяли на полу как лягушку и ввели в анальное отверстие раскаленное железо. Рот Эдуарду забыли заткнуть, и окрестности замка огласились страшным, прощальным, звериным воем. Так плачет и стонет загнанное животное, уже не способное оказать сопротивление ярости сильного охотника…
Наружная охрана и прислуга, жившая в замке содрогнулась от ужаса: никто не мог догадаться, что в действительности произошло там наверху, среди дворянской элиты. На утро все было уже вполне прилично: такая смерть наружных следов не оставляет! Было сказано, что король неожиданно, посреди ночи вскрикнул дурным голосом и умер от неизвестной болезни!..
Англия вздохнула с облегчением, но мука возмездия еще найдет всех тех, кто творил тот страшный самосуд, ибо жизнь живого существа принадлежит только одному Богу, а не Дьяволу или азартному человеку…
Король был погребен в Глостерском соборе, его прах не удостоили погребения в Вестминстерском аббатстве. Это было одно из первых и последних отступлений от общих правил!..
"Ты это делал, и Я молчал; ты подумал, что Я такой же, как ты. Изобличу тебя, и представлю перед глазами твои грехи. Уразумейте это, забывающие бога, дабы, дыбы Я не восхитил, – и не будет избавляющего" (Псалом 49: 21-22).
Утро пришло неожиданно, освободив меня от пусть прорицательных, но неприятных видений. Кто будет спорить, что приход покойников, да еще из столь дальних веков, не может считаться приятным время провождением. Однако кто-то же подавал мне сигналы из прошлого, раздирая мою душу состраданием, плачем и отповедью жестокости, ненависти, подлогу, творимым людьми в изобилии в любые века. Мне показалось, что я приближаюсь к важному открытию истины, долго остававшейся за семью печатями. Мне припомнилось усердие моего друга Олега – физика по призванию и образованию, сумевшего почти в младенческом для ученого возрасте добраться до успешного завершения и защиты кандидатской диссертации. Он постоянно мучил меня в наших литературных спорах своей рабочей аксиомой. Она издавала колоссальной силы запах старых солдатских портянок. Но мой друг многократно продолжал бичевать меня той теорией. То был перл, выработанный вполне свихнувшимся умом моего друга, речь шла о Законе Всемирного Тяготения. Олежек – видит Бог, что я нисколечко не передергиваю, – был помешан на основах элементарной физики и с неослабевающим усердием старался применить их к любому творческому порыву.
Олег привык к моему ангельскому характеру, помнил, что я стоически переношу все его "физические выходки". Он и не собирался помнить о том, что стресс вызывает острую пенетрацию язвы желудка или луковицы двенадцатиперстной кишки. Олег был способен применять Закон Всемирного Тяготения к любым медицинским явлениям, литературным изыскам и просто к бытовой задаче выбора пасты для чистки зубов или ваксы для обуви.
Бытовые пошлости такого рода я ему еще как-то прощал, но когда он ополчался на литературу, пусть даже на мои скромные сочинения, тут находила коса на камень. Тогда я не стеснялся в выражениях. Меня бесила прежде всего его организационная позиция: он мог, не прочитав и строчки в моей новой книге, мастрячить тот самый треклятый Закон Всемирного Тяготения к кровному, выстраданному, пережитому – к новорожденному произведению! Причем, в качестве поддержки себе самому, он начинал с дрожью в голосе приводить примеры из "жизни графина с водой", скажем, нечаянно опрокинутого им же со стола… Его физические параллели меня бесили и изматывали…
Сейчас Олег плохо выспался, и я уловил по тембру голоса во время исполнения моим другом сидя на унитазе бравурных маршей, что скоро грянет буря. Ясно, что меня ждет очередная творческая дискуссия, перемежающаяся с оргвыводами. Уже за завтраком Олег показал, на что способен знаток Закона Всемирного Тяготения: он принялся давать оценки судебно-медицинской экспертизе, как таковой. Я понимал, что Олег задумал дать "левака" – пытается уклониться от поездки в городской центр, где мне предстоит сегодня участвовать во вскрытии тел стардальцев Егорова и Остроухова. Этим я и воспользовался, предполагая лягнуть копытом друга побольнее.
