Последняя свобода - Булгакова Инна (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
Однако шаги над головой сводили с ума.
Я вскочил, схватил «Видение», опять улегся. Моя детская тайна, вечная… желто-зеленые травы на исходе лета… крови не было, мне померещилось. С картиной в руках я подошел к окну… Господи, опоздал! Все стерто, подчищено… белесое пятно в пространстве пейзажа между отроком и монахом.
Глава 10
— Пап, с тобой, наконец, можно поговорить? — В дверях кабинета стоял Коля.
Не то что говорить — я видеть его не мог. Трус! Еще осуждал ученичка.
— Ну?
— Тут в окрестностях шастает твой ученик.
— Где?
— Я видел его на озере.
— По водам, что ль, шагал?
— Что с тобою?
Сын смотрел очень серьезно, даже сурово. Поделом! Из-за нетерпения похоти потерять единственного близкого человека. Я указал ему на кресло возле стола и опять улегся на кушетку с картиной в руках.
— Это же твой Нестеров?
Я кивнул.
— Ты плохо выглядишь.
— Меня окончательно загнали в угол, Коля.
— Кто?
— Слушай, что она там все время ходит?
— Привычка такая. Я ей скажу, что она тебе мешает.
— Вы скоро поженитесь?
— Скоро.
Ответ столь быстр и тверд, что классическая исповедь (по Достоевскому) как-то отпала: стоит ли портить ему жизнь? («И себе!» — добавил насмешливый голосок.)
— Ладно. Что там с Юрой?
— Я пошел искупнуться. Где-то в двенадцатом. Подплывая к тому берегу, заметил его.
— Ты не ошибся?
— Ну нет. Лохматый, бородатый, пер напролом, как лось, через кусты. Но пока я подплыл, вылез… как сквозь землю провалился.
— Он тебя видел?
— Не знаю. В сторону озера вроде не смотрел. Я еще раз туда сбегал — не нашел.
— Еще раз… Дом оставался открытый?
— Машка здесь была.
— Вот погляди, — я протянул ему картину. — Ты не находишь в ней ничего необычного?
— Необычного?.. — Он всмотрелся. — Да нет… вот тут только краски как будто стерты.
— Да. Кто-то подчистил красное пятно, по-моему, отпечаток пальца.
— Ты что! Мы все осмотрели два года назад.
— Пятно было блеклое и стало видно только при ярком дневном свете, когда я внес картину в кабинет. Во втором часу. Мы с Аллой ушли в беседку. А вы?
— Мы еще кофе пили. И я опять пошел на озеро.
— Значит, дом был без присмотра примерно с двух до трех.
— Но Машка…
— Она претендент номер один.
— Ерунда!
— Номер один. Номер два — Алла, которая видела меня с картиной и, покинув нас с Гришей, могла зайти сюда полюбопытствовать. Сам Гриша: до беседки он наверняка искал меня в доме. Наконец, номер четыре — чертов ученик.
— Ты отдаешь себе отчет, в чем обвиняешь их?
— Да. Теперь я не сомневаюсь: это была кровь.
— Но может… — Он не закончил.
— Это была ее кровь. Заниматься порчей картины из любви… вернее, из ненависти к искусству… — Я тоже не закончил: жалкая ирония.
Иллюзии вдруг исчезли, а ведь были, были… Наступила боль. Значит, никогда. Никогда я не услышу ее голос в этих комнатах, не увижу черные косы, летящую походку — белый или оранжевый вихрь — ее тона, краски… ее суть — «легкое дыхание» — не мною сказано, но верно. Не знаю, любовь то была или ее придумали русские, но я не могу писать. Я — импотент. В творческом (я покосился на Колю), в творческом смысле.
Он сказал:
— Уж за два-то года убийца стер бы отпечатки.
— Не отдавал себе отчета, как и мы. Ну что, будем лелеять иллюзии или пойдем до конца?
— До конца.
— Имей в виду: если труп в озере — то до Страшного Суда. Мы не найдем.
— Я пытался. Все эти дни. Обследовал в маске и ластах.
— Кости давно бы затянуло илом.
— Но… тело должно было всплыть еще тогда.
— А «тяжелый серый камень»?
— А, черт! — закричал Коля. — Неужели кто-то стоял и смотрел?
— После сегодняшнего открытия с «Отроком Варфоломеем» мое давнее впечатление укрепилось: убийство произошло в спальне.
— Но тащить тело и сумку с вещами по улице, по дороге с полкилометра…
— Да, затруднительно.
— Где же она?
Мы смотрели в зеленый покой открытого настежь окна. Как он, наверное, ждал моих редких писем там, в чужой стране, страшась и надеясь… а я, бездарный дурак, ушел в подполье… и вот выполз, чтоб так опозориться на старости лет! Шаги наверху стихли, по странной ассоциации у меня вырвался вопрос:
— Ты бывал в кабинете Прахова?
Задумавшийся Коля вздрогнул.
— Давно, не помню. А что?
— Где Мария замуровала труп?
— Чей?
В каком-то ужасе мы уставились друг на друга.
— Как чей? — едва выговорил я. — Прадеда.
— Я не спрашивал.
— Так спроси!
Ночью я сидел на терраске, курил, ждал брата. Бледные мошки вились вокруг фонарика, флоксы уснули. Победно запахло полынью в росе, и протяжно заухала, точно леший, одинокая птица. Все полно значения, казалось, вот-вот случится что-то; и я, с детства не боящийся темноты, не рискнул бы углубиться сейчас в черную влажную сердцевину сада.
С «Отроком Варфоломеем» я потерпел фиаско, а чтоб завести следственную машину (ну, хоть сдать на анализ ковер), необходимо предъявить уголовные улики. Истлевшие останки. Два года назад, пораженные пропажей ножа, да и вообще жутковатой атмосферой спальни, мы с Колей осмотрели участок — запущенные кущи, истрепанные, истерзанные прошедшей грозой: никаких следов могилы не было. Все три лопаты находились на своем месте в сарае — также без свежих следов земли. А на третий день, после первого письма («белое платье покрылось пятнами, помнишь? И вода их не смыла, ничего не смыла»), мои мысли и сны обрели четкую направленность: наше озеро.
Но полкилометра… У Горностаевых уже тогда была машина, и Алла, в отличие от мужа, водитель прирожденный. Как он сегодня забавно сказал: «Патология какая-то — все резать, резать…» Я в волнении привстал — смутная мысль, душевное движение, что-то пробивалось из глубин подсознания, — спустился по ступенькам. Обступила тьма, проявились звезды. Ерунда! Она ушла с пустыми руками — есть свидетель. Нет, нет, я перескочил, я не об этом подумал! А о чем?.. «резать, резать»… не могу уловить, но что-то завязано на Горностаевых.
От калитки послышались шаги, из-за угла дома появился Василий. Кивнул, подошел. Пустяковая разница между нами — в три года — давным-давно сгладилась, но сейчас я себя поймал на детском ощущении: старший брат, он разберется.
— Ну, где ты нашел кровь?
— Где нашел, там ее уже нету. Меня вот что интересует: ты давно знаком с Ольгой Бергер?
Василий засмеялся и процитировал своего любимого писателя:
— «Догадался, проклятый, с детства был смышленый!»
Мы поднялись на терраску, уселись.
— Я познакомился с ней в ЦДЛ на поминках Прахова.
— А чего скрыл?
Он пожал плечами.
— Ну, если б я знал, что тебя это интересует…
Вообще-то он прав: в интимные наши, так сказать, сферы, мы взаимно не лезли.
— У нас своеобразные отношения, она инвалид. Ей необходим покой. И тайна.
— Для чего?
Он опять засмеялся.
— Для творчества. Ну, я прошелся по вашему особнячку, любопытство. Тут женщине дурно, упала в кресло. Оказалось, давление подскочило, у нее сто болезней. Я ею занялся.
— До сих пор занимаешься?
— Более или менее.
— Можно мне ее повидать?
— Если она не против… Только зачем?
— Тайна следствия.
— Ну, старик, ты даешь!
За беспечным его тоном пряталось нечто серьезное, может быть, мучительное. Эк Ваське не везет! Мы помолчали.
— Где Коля?
— В мансарде. Спят, наверное.
— Кто с кем?..
Во мне трепыхнулась моя собственная скверная тайна.
— А, с этой девочкой. Свадьба будет?
— Это их проблемы, — ответил я резче, чем надо бы. — Скажи, можно зарезать человека, почти не пролив крови?
Василий подумал.
— Можно. Если попасть в жизненно важный центр, например, в сердце. И не вынимать нож из раны. Или вынуть позже, когда сердце остановится.
