Подземные дворцы Кощея (Повести) - Маципуло Эдуард (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
Пленный продолжал бормотать себе под нос. Зацепин прислушался и ахнул:
— Братцы! По-русски шпарит!
В наступившей тишине прозвучало хриплое и коверканное:
— Оружие дорой, кто ты, какой нации, морчать, не беги, а то застреру, обыскивать буду тебя…
Кощеев едва ложку мимо рта не пронес.
— А чего раньше не хотел разговаривать? — Он хлопнул японца по плечу, укрытому одеялом. — Обиделся, что ли? Давай потолкуем? Вот ты сколько лет служишь?
— Кто произведет беспорядок, тот будет строго наказан, — равнодушно ответил японец и без всякой паузы продолжал: — Бежать не надо, шуметь нерьзя, пошер…
— Да он того, — сказал Мотькин и покрутил пальцем у виска, — повернутый!
— Японское войско вас обижать не будет, женщины и дети пусть не беспокоятся, — японец с силой и шумом втянул воздух через стиснутые зубы и снова разговорился: — Доставь нам пару свиней, дай рошадям сена и воды, разнуздай мою рошадь…
Японца все-таки накормили. После обеда с ним пытались говорить сначала капитан Спицын, потом старшина, а затем и все, кому не лень.
— Заученные фразы, — сказал капитан, — из какого-то военного разговорника. Всерьез готовились самураи.
Вечером связанного японца, закутанного в одеяло, посадили в люльку мотоцикла.
— До свидания, товарищи бойцы! — капитан Спицын отдал честь.
Муртазов, звеня медалями, завел мотоцикл. Капитан пожал руку старшине, сержантам.
Кощеев подошел к «своему» японцу. Тот безучастно смотрел на дорогу, а когда Кощеев заговорил с ним, принялся так же безучастно смотреть Кощееву в глава.
— Вот зараза, — поежился Кощеев, — гипнотизирует, что ли?
Крохотные зрачки японца были неподвижны, фиолетово-черные веки, морщинистое лицо, дикая борода усугубляли тяжесть взгляда. Кощеев подумал, что мало приятного встретиться с таким типом в бою.
За спиной протяжно вздохнул Посудин.
— Нормальный с виду человек, и неужели — смертник?
— Нормальный?! — поразился Кощеев.
Муртазов покрутил ручку газа, прислушиваясь к рыку мотора.
— Садитесь, товарищ капитан! — крикнул он. — До темноты надо успеть!
Кощеев заставил себя похлопать японца по плечу.
— Ну бывай, микада! Да скажи спасибо дяде Кеше, не то воевал бы ты до глубокой старости.
Пленный невнятно забормотал.
— Чего он? — засмеялся Муртазов. — Опять про свиней?
Кощеев прислушался: нет, не по-русски.
— Он сказал: век бы тебя не видеть, — объяснил Кощеев Муртазову, — но, так и быть, заходи в гости, если будешь в японских краях.
Капитан протянул руку Кощееву.
— Держись, солдат. Немного уже осталось. Стисни зубы, а держись. Понял?
— Так точно, все понял, — солгал Кощеев.
Мотоцикл тяжело выбрался за шлагбаум и покатил с отчаянным треском под уклон.
Перекормленный мул, любимец Барабанова, вздохнул по-человечьи и легко потащил трофейную телегу, нагруженную цветным металлом. Вот телега и мотоцикл благополучно миновали мостки над противотанковым рвом.
— Порядок, — сказал Мотькин. — Теперь, можно сказать, они уже в городе.
— Типун тебе на язык, — сказал старшина. Он потоптался возле Кощеева, кашлянул. — В технике разбираешься, рядовой Кощеев?
— В технике? А что?
— Пойдем.
Они вошли в разрушенное строение, похожее на сарай. Листы гофрированной жести чудом держались в проломе крыши, угрожая рухнуть на стеллажах из неструганых разнотипных досок, на которых были разложены части какого-то механизма.
— Вот, — сказал старшина, — сюрприз, значит, готовлю к октябрьским. Будет свой тягач в трофейном взводе. Из танка очень даже просто тягач сделать. Слава богу, есть из чего выбирать.
Кощеев хотел признаться, что ни черта не смыслит в технике, особенно в японской, но подумал, что такое самобичевание до добра не доведет.
— Сегодня день какой-то бестолковый. Давай завтра, старшина? С утра и начнем.
— И то ладно. Начнем, значит, с утра.
— Зря самурая увезли, — Кощеев покрутил в руках болт, бросил на стеллаж. — Он бы запросто все танки восстановил. Трудолюбивый, видать…
Сменившись с наряда, Зацепин и его команда отправились на медосмотр. Остальные «трофейщики» уже прошли эту процедуру. В гостях у Кошкиной задержался только Мотькин — сидел на стуле с градусником под мышкой и рассказывал о том, как счастливо и интересно он жил до войны.
Солдаты устроились на ступенях сильно обгоревшего крылечка и закурили.
— Охмуряет, — определил Зацепин. — Во дает, канцелярия!
Изо всех щелей вытекал журчащий голосок Мотькина.
— И кого вы лучше вокруг увидели, а? Ефросинья Никитична? Один мослатый, другой придурковатый, а третий — язык не повернется сказать.
— Про нас, чи шо? — шепотом спросил Поляница.
— Язык не повернется — это про тебя, — сказал Зацепин.
— С гигиеной, Мотькин, у тебя непорядок. Поваром был, а под ногтями грязь. Вот тебе ножницы. Сейчас же…
— Господи, гигиена! Зря вы меня гигиеной понужаете. Прислушайтесь лучше к умным словам. Вот жизнь ваша ведь не сладилась?
— Наслышались вы тут сплетен… Уладилась!
— Не уладилась. Война-то кончилась, а законного мужа у вас нету, не заимели. Что вас ждет в гражданской жизни? Одна скукота. Баб много, а мужиков мало. И среди баб — соревнование из-за мужиков… Счас, слыхали, каждый инвалид в цене, на каждом инвалиде по две, три висмя висят, тягачом не сдернешь. Лишь бы мужик был. Не до жиру…
— Можешь одеваться, Мотькин.
— Так как, Ефросинья Никитична?
— Что как?
— Да насчет личной жизни.
— Нет у меня личной жизни. Зови следующего. Есть там кто-нибудь?
Зацепин посмотрел на Одуванчикова.
— Пусть Богдан сначала, — сказал Одуванчиков. — Или студент.
— Иды. Сымай штанци, охвицер.
— Что, самого молодого нашли? Не пойду — и все.
Дверь распахнулась. Мотькин в накинутой на плечи шинели перешагнул черев порог, оттолкнул коленом Посудина.
— Посторонись, длинный.
— Получив пуцик по нюхалу!
— За что начальника обидели? — сказал Посудин. — За то, что захотел жениться да ногти не постриг? Нехорошо. Ведь какую глубокую мысль он высказал об инвалидах!
— Артист! — Зацепин с любовью смотрел на Мотькина. — Иной раз думаю, придуривается или на серьезе?
— Кощеев идет! — обрадовался Одуванчиков.
Из-за двери выглянула Кошкина.
— Где же следующий?
— Вот следующий, — все четверо показали на Кощеева.
Он подошел, окинул подозрительным взглядом бойцов и Кошкину.
— Заходи, проверяльщик, — Кошкина открыла дверь пошире.
— Ладно, — решительно произнес Кощеев и вошел в дверь, плотно прикрыв ее за собой.
— Раздевайся, разувайся, Кощеев, — сказала Кошкина. — Ставь градусник, показывай руки-ноги. Что за раны на тебе? Почему забинтованный?
— Для красоты, — ответил небрежно Кощеев. — Дай, думаю, пакетами обвяжусь, может, кому и понравлюсь.
— Кому же ты хочешь понравиться? Уж не мне ли?
— Старшине он хочет понравиться, — сказал за дверью Зацепин.
— Расчесы, наверное? — спросила Кошкина. — Насекомые беспокоят?
— От вас, товарищ сержант, ничего не скрыть, — сказал Кощеев. — Все вы знаете, все вы видите…
— Но это же не расчесы! Какие собаки тебя драли, милок? Надо ж было сразу прийти. А вдруг бешенство или столбняк?
— Мужик я зажиточный, — Кощеев подавил зевок. — В Маньчжурии все знают. С состоянием. Простыней много накопил, подушек. Перина из пуха имеется. Домашней скотины — прорва, в потемках и не сосчитать.
— К чему это ты, Кощеев, я тебе о столбняке…
— К тому, товарищ сержант медицинской службы, что жить справно умею. Соседи издали шапки снимали и здоровались.
— Понятно, милок. И от невест, конечно, отбою не было?
— Не было, — согласился Кощеев. — В самую точку вы попали, товарищ сержант. Но я грамотную искал, с медицинским уклоном. А то в жизни всякое бывает, то столбняк, то, наоборот, бешенство… — Он понизил голос: — А эти прохиндеи за дверью тоже про хорошую жизнь рассказывали?
