Черный треугольник. Дилогия - Кларов Юрий Михайлович (книга регистрации TXT) 📗
Зато порадовал Хвощиков, который уже давно занимался пустым, по убеждению Ермаша, делом – прощупывал московских подпольных ювелиров, ростовщиков, скупщиков золота и драгоценных камней. Избранный Хвощиковым метод новизной не блистал, зато он был проверен и выверен не одним поколением сыщиков. К нему в свое время прибегали и наполеоновский Видок, и гениальный Ванька Каин, закончивший свою головокружительную карьеру где-то на каторге. Впрочем, Хвощиков не копировал старое, а творчески применял его в условиях военного коммунизма.
К подозреваемому гражданину заявлялся с солидными, разумеется, рекомендациями благообразный пожилой человек, по внешнему виду которого можно было безошибочно определить, что ежели он паче чаяния и не Рюрикович, то уж, во всяком случае, преуспевающий венеролог или удачливый делец с Сухаревки. Из короткой, но многозначительной беседы хозяин узнавал, что «карась» («Рюрикович», спекулянт, венеролог) не сошелся характером с Советской властью и желает с ней полюбовно разойтись, променяв Москву на Вену, Париж или Лондон. Деньги у него есть – и николаевские, и керенки. Требуются лишь хорошие ювелирные изделия. За любую цену. Он не скуп.
По моим подсчетам, у Хвощикова был один шанс из ста, не больше. Но бывший член артели «Раскрепощенный лудильщик» этот шанс реализовал.
Некто по фамилии Берман предложил «Рюриковичу» из Центророзыска республики круглую шкатулку лиможской эмали работы Леонара Пенико и вырезанную придворным резчиком Людовика XV камею «Кентавр и вакханки».
«Рюрикович» мало смыслил в такого рода вещах, но зато в них хорошо разбирался наш эксперт Лев Самойлович Гейштор. Уже при беглом ознакомлении с этими ювелирными изделиями Гейштор дал категорическое заключение, что обе эти вещи, принадлежащие музею изящных искусств Харьковского университета, хранились до убийства Глазукова в его сейфе.
Тотчас же Берман был арестован. Перепуганный случившимся до умопомрачения, он еще по дороге в Центророзыск, окропив слезами раскаяния сиденье нашего авто, честно рассказал Хвощикову, как к нему попали эти вещи. Оказывается, их продала живущая в том же доме двумя этажами выше некая гражданка «из бывших» – Полина Захаровна.
Обыск в квартире Полины Захаровны, бойкой старушки с маленьким кукольным личиком, превзошел самые смелые ожидания. Мы обнаружили здесь табакерку работы Позье, реликварий с золотыми фигурками апостолов, еще две шкатулки лиможской эмали и семь гемм.
Но самым интересным было не это, а фамилия старушки – Прозорова. Полина Захаровна Прозорова.
Обыск, впрочем, как и все, происходящее в России начиная с февраля 1917 года, представлялся Полине Захаровне печальным недоразумением, которое обязательно должно разъясниться. Старушка охотно рассказала нам, что все обнаруженные вещи принадлежали ее сыну, человеку честному, благородному и порядочному.
Как они оказались у него?
Подарок. Их подарил брат его покойной жены, Анатоль Жакович, их давний благодетель, тоже человек честный, благородный и глубоко порядочный…
Много чего рассказала нам тогда старушка, даже не подозревавшая, что сына ее, который убил двоих, чтобы обеспечить старость своей матери, уже нет в живых.
В показаниях Прозоровой содержались важные сведения.
И основной вывод, который я из них сделал, сводился к одному: чтобы успешно завершить розыск ценностей «Алмазного фонда», необходимо во что бы то ни стало найти Жаковича. Временный союз с Махно создавал для этого благоприятную обстановку, которой грех было не воспользоваться.
Допросы Кробуса, Ясинской, Уварова, Боброва, хотя и представляли определенный интерес, имели второстепенное значение. Главная и определяющая цель поездки Сухова в Харьков заключалась в ином.
Мы миновали Бурсацкий спуск с узким сквером и выехали на Университетскую улицу, где за зданием пожарной команды и городским ломбардом начинался Гостинный ряд, который тянулся к Успенскому собору.
Возле дома епархиального управления женщины торговали цветами. Шла бойкая торговля и возле бывшего магазина Жирардовской мануфактуры. Пожилой бородатый стекольщик вставлял стекла в окна городского промышленно-художественного музея, ныне переименованного, судя по фанерному щиту у входа, в музей слободской Украины.
Я спросил у Сухова, как смотрит руководство махновской делегации в Харькове на мою поездку в Гуляйполе.
– В-возражений у них нет, – сказал Павел.
– О цели поездки спрашивали?
– Д-допытывались, но я отвертелся. Попов готов даже в-выделить сопровождающего. Только, по-моему, не стоит вам сейчас уезжать.
– Почему?
– Ж-жакович-Шидловский в Харьков собирается.
– Откуда у вас эти сведения?
– От Эммы Драуле. Она здесь уже ч-четвертый день.
– Вы с ней встречались?
– Н-нет, Леонид Борисович, – сказал Сухов, и я вздохнул с облегчением: американке совсем ни к чему было знать, что мы интересуемся Жаковичем. Все в свое время. – О Ж-жаковиче-Шидловском она говорила одному товарищу в редакции «Трудовой армии», Мерцалову. Ежели хотите, можем п-подъехать в редакцию на Донец-Захаржевскую. Или не н-надышались еще харьковским воздухом?
– Надышался, – сказал я. – Но поедем мы не в редакцию, а к Сергею Яковлевичу Приходько.
Кучер, у которого уши находились не там, где у всех людей, а на затылке, повернулся к нам всем туловищем:
– В бандотдел чи как?
Приходько встретил Сухова и меня, как близких родственников. Помимо самовара, украшенного медалями не хуже заслуженного генерала, нас ожидали еще и бублики. По целому бублику на душу.
– Яки гарны б-бублики! – восхитился Павел.
– Ничего бублики, сдобные, – небрежно сказал, сияя от удовольствия и гордости, Приходько.
В Харькове Приходько говорил по-русски. Украинцем он себя чувствовал только в Москве. Так комиссар бандотдела понимал интернационализм.
II
Моя поездка в ставку Махно предполагала не только встречу с Жаковичем. Мне хотелось также побеседовать с Алексеем Мрачным, который в конце девятнадцатого руководил в Харькове подпольной анархистской группой, поставляющей отрядам батьки Махно оружие и боеприпасы.
По сведениям Липовецкого, а сведениям Зигмунда всегда можно было доверять, Алексей Мрачный лояльно относился к большевикам и выступал за сотрудничество с Советской властью, что значительно облегчало контакт с ним. Между тем, судя по письму Галицкого из тюрьмы, которое волей судеб оказалось почему-то у Жаковича, затем у Прозорова, Кустаря, Улимановой и, наконец, у меня, Алексей Мрачный после ареста Галицкого установил, возможно, через Жаковича, связь с Винокуровым и пытался выкупить попавшего в руки контрразведки товарища. В качестве взятки он передавал Винокурову, видимо, не только деньги, но и экспонаты Харьковского музея и драгоценности «Алмазного фонда», отобранные в свое время Галицким для финансирования террористической акции в Екатеринбурге. Иначе трудно было бы объяснить, как в нужник к Уварову попали златники Владимира Равноапостольного, Дмитрия Донского, Креза, золотые медали, геммы, «перстень Калиостро», а другие музейные экспонаты и брошь «Северная звезда», пожертвованная в «Алмазный фонд» госпожой Шадринской, оказались у любовницы Винокурова, а затем Уварова, несравненной Ванды, так и не ставшей генеральшей Волковой.
Экспонаты Харьковского музея, предназначавшиеся Мрачным для подкупа Винокурова, находились, видно, у Корейши. Это было более или менее ясно. А вот где и у кого хранились жемчужина «Пилигрима», «Батуринский грааль», «Амулет княжны Таракановой», «Гермогеновские бармы» и другие ценности «Алмазного фонда»? А главное – где и у кого они сейчас находятся? Что, кроме «перстня Калиостро», броши «Северная звезда» и «Комплимента», было вручено в качестве взятки Винокурову?
Кто и с какой целью убил полковника?
Видимо, Алексей Мрачный смог бы ответить мне на большинство этих вопросов.
Хотелось мне также повидать в Гуляйполе бывшего председателя тайного союза богоборцев и будущего верховного жреца Всемирного храма искусств, где бога заменит красота, Владимира Корейшу. Если он и не являлся участником харьковских событий, то что-то слышал о них.
