Подозрительные обстоятельства - Квентин Патрик (серия книг txt, fb2) 📗
Пока мы добрались до церкви, окруженной плотной толпой. Прелесть заработала два очка, а я поймал себя на мысли, что она не так уж плоха и не виновата, что родилась рыжеволосой и зеленоглазой, к тому же до Моники от Южной Калифорнии очень далеко. Я даже начал склоняться к тому, что Прелесть не двурушница и не могла, улыбаясь нам, отправить в полицию анонимное письмо. И тут мне стало не по себе: если анонимку послала не Прелесть Шмидт, то существует еще кто-то, в тысячу раз опаснее. Что, если он пошлет второе письмо? А потом третье? И каждый раз будут фигурировать все новые и новые детали… Конечно, на нашей стороне дядя Ганс и Джино: бывший исполнитель тирольских песен и простодушный бывший акробат. Но почему я так легко успокоился? Конечно, инспектора Робинсона вовсе не удалось провести; к тому же он собирается присутствовать на похоронах.
Коленка Прелести снова легонько касалась моей ноги. Я был настолько поглощен невеселыми мыслями, что не сразу спохватился, что отвечаю ей таким же нежным движением.
Я уже упоминал, что у церкви было полно народа. Голливуд ревниво относится к своим знаменитостям.
И хотя Норма давно перестала быть звездой и не вызывала особо добрых чувств, даже она считалась Человеком, Который Кое-Чего Достиг, а потому проводить ее в последний путь сбежалось множество людей. Все было как на похоронах настоящей премьерши, если не считать отсутствия звезд первой величины. Толпа вела себя очень пристойно. Когда машина Ронни остановилась и все вытянули шеи, чтобы разглядеть Сильвию и мать, я не слышал никаких враждебных возгласов.
Ронни в сопровождении двух женщин направился к входу в церковь. Признаться, даже телеоператоры оказались на высоте. Я ожидал, что репортеры набросятся на Ронни, станут тянуть его за руки и требовать, чтобы он сказал несколько слов. Все обошлось.
Троица скрылась в церкви. За ними двинулись мы. На нас вообще никто не обратил ни малейшего внимания.
— Закройте рот, Николас, — прошептала Прелесть, когда мы проходили мимо телевизионных камер.
Я повиновался.
В церкви яблоку негде было упасть. Я озирался, пытаясь отыскать глазами инспектора Робинсона, но вокруг были только известные актеры. Брэд Пете, который должен был играть главную мужскую роль в «Вечной женщине», узнал Пэм и подвел нас к скамье, где сидели Ронни, мать и Сильвия. Мать находилась с краю. Я скользнул к ней, за мной последовали Прелесть Шмидт и все остальные.
Гроб утопал в цветах. В изголовье красовался венок из алых орхидей. «Чей? — подумал я. — Сильвии Ла-Мани? Ронни?» Мать, я знал, послала роскошный букет белых роз.
Я взглянул на профиль изможденного Ронни, потом на Сильвию Ла-Мани, пытавшуюся изобразить невинность. Но вид у нее был очень самодовольный. С чего бы это?
— Николас, — прошептала Прелесть.
— Да.
— Мы что-то делаем не так?
— Не знаю. Я в этом ничего не понимаю.
— Тогда лучше следовать примеру Сильвии. Она тысячу раз снималась в подобных сценах.
— Тише, дети.
Мать бросила на нас убийственный взгляд. Началась служба.
Все было просто, как в кино. Норму Дилэйни называли Символом Всего Прекрасного в Наших Усилиях Развлечь Американскую Публику, величали Настоящей Леди и Преданной Женой, которая отправилась в Лучший Мир.
Оставили бы Норму в покое.
Но Сильвия Ла-Мани была очень растрогана речью. Она достала платок и приложила его к глазам. А другой рукой схватила руку Ронни, и тот, к моему смятению, ее не отнял. Я знал, что мисс Лерой способна углядеть все, что угодно, и с испугом взглянул на мать. Но та сидела как ни в чем не бывало, всем своим видом показывая, что выше этого.
По окончании службы актеры подняли гроб, и под звуки органа началось шествие. Возглавлял его Ронни в окружении Сильвии и матери. Мы следовали за ними.
Наступил момент, которого я страшился. Телекамеры следили за каждым нашим шагом. Что ж будет дальше? Где Летти Лерой? Где инспектор Робинсон?
Но все обошлось. На ступенях церкви Ронни вырвался вперед и оказался перед камерами сам.
Мать повернулась и взяла меня за руку, загородив камеру; хотя должен с гордостью заявить: мой рот был закрыт. Шедшая по другую сторону от меня Сильвия Ла-Мани, когда камеры уставились на нас, застонала и красивым жестом поднесла к лицу платок.
Вся страна увидела, как скорбит по усопшей Сильвия Ла-Мани, но увидела только на мгновение, ибо мать легким движением выхватила из моего нагрудного кармана большой носовой платок и заслонила им лицо Сильвии, причем ее собственное лицо в этот момент выражало жгучую скорбь.
Так что все обошлось.
Вернувшись в свои машины, мы поехали на кладбище. Тут-то и началось самое неприятное. Каждый считал, что наступил момент, когда нельзя оставаться в стороне.
Все звезды и режиссеры столпились вокруг нас. Меня обступила группка актеров, которых интересовало французское кино. Разглагольствуя о Париже, я вдруг заметил, что с Пэм творится что-то неладное: она замерла, лицо ее перекосилось от ужаса.
Крепко сжав мою руку, Пэм обратилась к актерам:
— Мои дорогие, простите нас, ради бога, но мы не должны оставлять Анни одну. — И, таща меня за руку, прошептала: — Уведи Прелесть!
Та стояла между двумя трагиками и болтала с невысоким крысоподобным мужчиной средних лет.
— Быстрее! — Пэм была на грани истерики. Быстрее уведи ее Оттуда! Ты знаешь, кто это? Редактор «Голого»!
«Голый» — один из самых паршивых журналов на свете, считающий своим долгом копаться в грязном белье сограждан.
— Нам пора, — сказал я, схватив Прелесть за руку. Она удивленно обернулась, очень мило покраснела и обратилась к редактору:
— Это Николас. Я как воск в его руках.
Когда мы отошли. Прелесть одарила меня обворожительной улыбкой.
— Вы знаете, кто этот человек? — спросил я.
Этот коротышка? Он очень мил. Между прочим, единственный, кто заметил, что у меня прекрасная душа.
— Это редактор «Голого», — сказал я. Она в ужасе уставилась на меня.
— О, боже…
— Что вы ему наговорили?
— Нет-нет, ничего. Но он интересовался Анни… Мне следовало догадаться. О, Николас, вы же знаете, я такая легковерная. А это оказался «Голый»… Вот к чему привела натура Шмидтов! Она привела меня к краху.
Мы вернулись к Пэм. Ронни, Сильвия и мать разговаривали с какой-то женщиной. Это была журналистка — конечно, не чета мисс Лерой, однако достаточно известная. Но больше меня тревожил инспектор Робинсон, который ошивался неподалеку. Я попытался спрятаться за чужие спины, но было поздно: мать уже заметила меня.
— Ники, дорогой, поздоровайся с Глорией.
Значит, журналистку звали Глорией. Мы с Прелестью подошли. И тут мать подарила инспектору одну из своих чарующих улыбок.
— Ники, Прелесть, этот удивительный инспектор полиции готов сделать все… абсолютно все для бедняги Ронни.
Я не мог смотреть на инспектора и повернулся к Ронни. Он выглядел еще более подавленным, чем раньше, будто у него было два десятка жен и все работали на него, а тут вдруг взяли и разом умерли.
Сильвия Ла-Мани, напротив, выглядела очень мило, и слова, которые она считала истинно английскими, так и слетали с ее губ.
Глория выражала необычайное дружелюбие, хотя при этом смотрела так, будто фотографировала нас. Приветствовав Прелесть и меня с тем же воодушевлением, что и других, она взяла инспектора Робинсона под руку. Продемонстрировав таким образом свои хорошие отношения с полицейскими, она снова повернулась к Ронни.
— Ронни, дорогой, ты отлично знаешь, что мы, журналисты, полны сочувствия к тебе. Но положение обязывает — на моей шее висит статья. Ронни, прошу, не сочти меня бездушной… Однако многие хотят знать, что будет дальше. Ты уже решил? Кто будет играть главную роль в твоем фильме?
При этих словах я взглянул на мать. Не стоит говорить, что в этот момент она была не только прекрасна, но и замечательно спокойна. Тем не менее в ее глазах я прочитал решимость фельдмаршала перед судьбоносным боем. Сейчас, именно сейчас наступает момент, когда перед всем миром надо объявить о роли Нинон!.. И тут я понял, какую чудовищную ошибку мы совершили, не сообщив матери о визите полицейского. Как сказал инспектор Робинсон: «Слова насчет Нинон де Ланкло убедили меня, что все это ерунда. Подумать только, великая Анни Руд хочет избавиться от подруги-соперницы из-за роли в кино!»
