Милый друг, товарищ покойника - Курков Андрей Юрьевич (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗
Прочитал я криминальную хронику Киева и за другие дни – все то же самое: убийства, взрывы, разборки. Обычная ежедневная жизнь большого города.
Теперь я точно знал – в Киеве за время моей болезни ничего особенного не произошло. Только погода вносила разнообразие – снова пошел снег.
Я вспомнил о том, как я не собирался дожить до этой зимы, до первого снега. Это вызвало у меня грустную улыбку.
Дожил ведь! Только можно было бы дожить проще, без этой диковатой истории, которая так плохо, но при этом еще и так хорошо для меня, кончилась.
В знак своей живучести я решил поехать в кафе на Братскую.
Там было безлюдно. Только сидела в углу уже виденная здесь однажды смешноватая девченка в черной кожаной кепке и в той же коротковатой серосиней китайской курточке. Между ее стулом и стенкой стояла большая папка.
– Художница! – подумал я.
Подошел.
– Извините, «Кеглевича» не желаете?
Она с любопытством подняла на меня взгляд.
– Желаю, – сказала. – И шоколадку, если можно.
Я взял ей и то, и другое. И себе взял еще сто грамм. Подсел к ней для разговора, но разговора не получилось. Она довольно быстро выпила водку, а шоколадку спрятала в карман и стала собираться.
– Мне ехать далеко, я на Борщаговке живу, – объяснила она свою поспешность.
Правда, я успел узнать ее имя – Аня. Она была дипломницей худинститута. Когда-то мне говорили, что в этот институт нормальных не берут. Теперь я был готов с этим согласиться. Только с одним небольшим дополнением – ненормальные люди всегда интересней нормальных. С ними не бывает скучно, с ними может быть опасно, но не скучно.
«Кофейница» стала меня выпроваживать в половину седьмого.
– Что я, из-за одного тебя буду здесь сидеть?! – она развела руками.
Я согласился с ее доводом и вышел.
На улице шел снег.
21
Бывшие ноябрьские праздники прошли незаметно. Только вечером восьмого, входя в свое парадное, я наткнулся на выпившего ветерана, позвякивавшего медалями у лифта. Он так и остался стоять на лестничной площадке первого этажа. Последний из могикан.
Зайдя с холода домой, я вдруг понял, что похолодало не только на улице. В квартире было не намного теплее. Сильный сквозняк, пробивавшийся сквозь незаклеенные оконные рамы, уже в коридоре превращался в воздушный поток, со свистом прорывающийся наружу через закрытые, оббитые черным дермантином двери.
Я сбросил пуховую куртку и сходу взялся за утепление своего жилища. В прошлом году рамы были заклеены еще в начале октября, но тогда хозяйством командовала жена. Командовала негромко, но легче было сделать то, что она хотела, чем выдерживать потом ее надутое молчание. В этом году зима застала меня врасплох и в одиночестве. Одиночество, правда, было переменным, как ток. Приходила иногда Лена-Вика, оставалась на несколько дней. Потом на несколько дней исчезала, и снова звонила и сообщала радостным голосом, что выезжает.
Потихоньку проедались оставшиеся от чужого развода доллары. Костин полтинник я не трогал, и даже если бы кончились у меня деньги, врядли бы я смог полезть в его бумажник. Это было чужое, как и остальные «сувениры», принесенные мною домой в тот дождливый вечер. Я часто раскладывал их на столе, смотрел на письмо, не читая его, рассматривал фотографию уставшей женщины с ребенком на руках. Сейчас, после того, что произошло, она, должно быть, выглядит еще более уставшей.
Иногда мне казалось, что я просто нашел где-то эти бумаги и у меня вдруг возникало желание отнести их по адресу, указанному на конверте. Я не помнил тот момент, когда я обыскивал костины карманы, но я знал, что я это сделал. И все равно появлялось это странное ощущение, будто это произошло не со мной, будто я просто шел по улице и нашел у обочины чей-то бумажник. И теперь надо вернуть его хозяину, можно бросить в почтовый ящик…
И снова перед глазами оказывалась фотография уставшей молодой женщины с грудным младенцем на руках. Я пил чай и смотрел на нее, на эту женщину. Думал о ней. Во всей этой истории она была единственной невинно пострадавшей. Был, конечно, еще и ребенок, но пока он поймет, что пострадал, пройдет немало лет. О Косте же я думал гораздо меньше. Та работа, которую он выбрал, привела бы его раньше или позже на тот свет. В этих рассуждениях можно было идти и дальше, и тогда вышло бы, что его ранняя смерть спасла много жизней. Но это был блеф, его смерть лишь обеспечила других специалистов этой проффессии дополнительными заказами.
Я замешал из муки клейстер и, законопатив щели в рамах паралоном, заклеивал их вырезанными из газет полосами. Через полчаса дело было сделано. Сквозняк исчез, хотя теплее не стало. Но на все надо время, и особенно на то, чтобы батареи в моей квартире начали действительно нагревать воздух.
Я пил чай. За окном длился зимний вечер, морозный и скрытный.
Утром дети будут радостно играть в снежки, а взрослые будут вызывать милицию, чтобы приехала машина и убрала замерзшего ночью пьяного с автобусной остановки. И короткий зимний день поспешит дальше.
Я сидел за кухонным столом, пил чай и пережидал зиму, как лодочники пережидают ледоход перед тем, как переплыть реку.
О чем, интересно, сейчас думает костина жена, или вернее сказать – вдова? Она, может, тоже смотрит в окно? А рядом спит ребенок, слишком маленький, чтобы запомнить отца. Ему, наверно, тепло, он хорошо укутан. А ей – холодно. Холодно и одиноко…
Может, я когда-нибудь познакомлюсь с ней. Как бы случайно. У меня ведь есть ее адрес и фотография. Познакомлюсь и попробую чем-нибудь помочь. Только чем?
А что сейчас делает моя жена? Где она? С кем?
Нет, на самом деле меня это больше не интересовало. Моей жене наверняка не было одиноко.
Утомленность легла на плечи, как тяжелое пальто.
Граница зимнего вечера и зимней ночи неразличима.
Захотелось тепла и я лег спать.
22
Прошло несколько дней. Квартира моя нагрелась и теперь, возвращаясь с пятнадцатиградусного мороза домой, я приходил в тепло и уют. Эта огромная разница температур по обе стороны окна держала меня большей частью внутри. Но внутри было скучно, жизнь ограничивалась питьем чая и чтением все тех же газет бесплатных объявлений. Дни наполнялись ожиданием, но ожидать я мог только одного – звонка Лены. Последний раз мы виделись больше недели назад. Обычно она звонила ближе к вечеру, но в этот раз звонок раздался в полдень. Она сказала, что сильно простудилась и лежит дома. Выздоровеет – перезвонит.
Я еще не успел как следует огорчиться своему затянувшемуся одиночеству, как снова зазвонил телефон.
Звонил Дима.
– Приезжай вечерком. Погреемся, – сказал он.
Около восьми мы с ним закрылись в его киоске. Дима накрыл привычный стол, включил кассетник и разлил по стопкам лимонную водку.
В киоске было тепло – под стенкой стоял раскрасневшийся электрокамин.
– Знаешь, что с Костей случилось? – после второй стопки спросил Дима.
– В «ведомостях» читал.
– Он теперь твой должник, – сказал Дима. – Работу он не сделал…
Я махнул рукой.
– Что теперь говорить? Его уже нет… – я говорил осторожно, прислушиваясь к собственным интонациям, боялся услышать в своем голосе фальш. – И не надо уже ничего…
Дима напряженно посмотрел мне в глаза, облизал языком толстые губы, словно они пересохли. Я на мгновение испугался его взгляда. Показалось вдруг, что Дима что-то знает. С испугу я налил себе внеочередную стопку и выпил ее в четверть глотка.
Дима полез во внутренний карман своей джинсовой куртки. Его рука долго возилась там, так долго, что я устал от собственной нервозности и решил – будь, что будет! Припрет он меня к стенке вопросом – отнекиваться не буду.
Наконец он вытащил из кармана руку и я увидел на его ладони пачку долларов. Он положил доллары на стол и снова напряженно уставился мне в глаза.
– Мы с Костей работали на доверии. У меня он вперед денег не брал. Если хочешь – я могу поговорить с другим человеком…
