Напролом - Френсис Дик (книга регистрации .TXT) 📗
Год со всеми его надеждами и триумфами подошел к концу, возбуждение улеглось...
Я очень боялся, что новый год для деда уже не наступит, что он заболеет или умрет. Он не хотел удаляться на покой, пока еще был в состоянии трудиться – ведь вся его жизнь была в работе, – но предполагалось, что в ближайшее время я поселюсь в этом доме и лицензия деда перейдет ко мне. Дед ожидал этого, владельцы были к этому готовы, мир скачек в целом полагал, что это дело решенное. Но я знал, что сам я к этому не готов. Я хотел еще хотя бы четыре-пять лет посвятить своему любимому занятию. До тех пор, пока у меня есть силы и есть владельцы, которые готовы мне платить, я хотел бы оставаться жокеем. Жокеи-стиплеры уходят раньше, чем те, кто участвует в гладких скачках, потому что падать с лошади на скорости тридцать миль в час тридцать раз за год – это забава для молодых, но я никогда не собирался бросать это дело раньше, чем в тридцать пять.
К тому времени, как мне исполнится тридцать пять, деду будет восемьдесят семь, а это даже для него многовато... Я передернул плечами – ветер был холодный, меня пробрала дрожь, – и прогнал эти мысли. Я готов был встретить будущее лицом к лицу, но ведь пока оно еще не наступило.
К большому неудовольствию деда, я расстался с ним у конюшен и вернулся в дом его врага, где застал конец того же вечернего ритуала обхода конюшен.
Лошади Грейвса все еще стояли в других денниках, а Бобби заметно повеселел:
Найгель сказал ему, что когда Грейвс по воскресеньям заходил проведать лошадей, он по меньшей мере дважды принимал чужих за своих.
Я смотрел, как Бобби возится с лошадьми. Он ощупывал ноги, чтобы проверить, не воспалились ли связки, смотрел, как заживают мелкие царапины, дружески хлопал их по крупу. Бобби, несомненно, был прирожденным лошадником, и чувствовалось, что лошадям с ним хорошо и спокойно.
Временами Бобби казался мне слишком нерешительным, и умом он не блистал, но на самом деле он был вполне приятным парнем, и я понимал, почему Холли в него влюбилась. К тому же и сам он любил ее достаточно, чтобы забыть о старинной вражде и рассориться со своим могущественным отцом. А на это нужно было немало сил и мужества.
Он закончил ощупывать ногу лошади, выпрямился, увидел, что я смотрю на него, и инстинктивно вытянулся и враждебно уставился на меня.
– Филдинг! – сказал он так, словно это слово само по себе было обвинением и проклятием. Война продолжалась.
– Аллардек! – ответил я тем же тоном и слегка улыбнулся. – На самом деле я сейчас думал, что ты мне нравишься.
– А-а! – Он расслабился так же быстро, как напрягся, и немного смутился. – Я не знал... мне вдруг показалось... Я почувствовал...
– Ненависть, – закончил я. – Я знаю.
– Твоих глаз было не видно. У тебя был такой вид, словно ты в капюшоне...
Это было достаточно убедительное объяснение, и его можно было принять.
Я подумал о том, как же быстро темные иррациональные предрассудки всплывают на поверхность. Ведь и со мной временами бывает такое, хотя я усердно стараюсь это подавлять.
Он молча закончил осматривать лошадей, мы пошли к дому.
– Извини, – сказал он несколько неловко. Там... – он махнул рукой в сторону конюшен. – Я не хотел...
– Скажи, – с любопытством спросил я, – а о Холли ты когда-нибудь так думаешь? Как об одной из Филдингов? Она тоже кажется угрожающей, когда ее глаз не видно?
– Нет, конечно! Она совсем другая.
– В чем?
Он посмотрел мне в лицо и решил, что не будет ничего страшного, если он объяснит.
– Ты сильный, – сказал он. – Не только телом, но и духом тоже. Когда с тобой разговариваешь, это сразу заметно. Ты... я не знаю, как объяснить... Ты заметный. Тебя сразу видно. В весовой, где угодно. Ты не стараешься, чтобы тебя заметили, но люди всегда знают, к примеру, участвовал ли ты в той или иной скачке. Наверно это все чепуха... Это то, благодаря чему ты ста одним из лучших жокеев. И это свойство Филдингов. А Холли не такая.
Она тихая, спокойна и в ней нет ни грамма этой агрессивности и чес толюбия.
Она совершенно не стремится быть на виду и кого-то побеждать. Она не Филдинг душе.
– Гх-мм.
Я ничего не сказал, только откашлялся. Бобби снова покосился на меня.
– Да нет, все в порядке, – сказал я. – Должно быть, дело действительно в моей наследственности, и я готов допустить, что Холли ею не запятнана. Но честолюбие в ней есть.
– Нет! – Бобби решительно покачал головой.
– Она хочет, чтобы ты добился успеха. Чтобы вы оба добились успеха.
Чтобы доказать, что вы были правы, когда поженились.
Он уже взялся за. ручку двери, ведущей со двора в кухню, но остановился.
– Ты был против, как и все остальные.
– Да. По многим причинам. Но теперь я думаю иначе.
– Да, – честно признал Бобби. – И ты был единственным, кто пришел на свадьбу.
– Ну не могла же она ехать в церковь одна-одинешенька, верно? Надо же было кому-то ее проводить!
Он улыбнулся так же естественно, как перед тем проявил свою ненависть.
– Филдинг отдает руку своей сестры Аллардеку! – сказал он. – Я думал, уж не настал ли конец света.
Он отворил дверь, и мы вошли в дом. Холли, объединившая нас, растопила камин в гостиной и добросовестно пыталась выглядеть веселой.
Мы уселись в кресла, и я рассказал им о своих утренних поисках и заверил, что дед здесь ни при чем.
– Номера "Знамени" подбросили самое позднее часов в шесть, – сказал я, – и куплены они не в Ньюмаркете. Не знаю, в какое время поступает почта в Кембридж, но, думаю, ненамного раньше пяти утра. Так что вряд ли кто-то мог успеть купить в Кембридже штук двадцать газет, раскрыть их на нужной странице, обвести статью и разнести газеты по всему Ньюмаркету до того, как на улицах появятся почтальоны. Тут все-таки двадцать миль.
– Так ты думаешь, – спросила Холли, – что кто-то мог привезти их прямо из Лондона?
– Думаю, что да, – кивнул я. – Хотя, конечно, не значит, что это устроил кто-то не из здешних. Так что мы ни на шаг не продвинулись.
– Это все так бессмысленно! – сказала Холли.
– Похоже, никто из окна в шесть утра не выглядывал, – продолжал я.
– Хотя в нашем городе вполне мог бы. Но никто из тех, кого я расспрашивал, не видел, чтобы кто-то подходил в это время к его дому с газетой. Хотя, конечно, в шесть утра еще совсем темно. Мне говорили, что зимой и почтальонов-то почти не видно.
Телефон, стоявший на столике рядом с креслом Бобби, зазвонил. Бобби опасливо поднял трубку.
– Да... А, привет, Себ! – голос Бобби повеселел, но не очень.
– Это наш приятель, – пояснила Холли. – У нас его лошадь стоит.
– Видел, да? – Бобби скривился. – Тебе тоже прислали... – Некоторое время он слушал то, что ему говорили, потом сказал:
– Нет, конечно, я не знаю, кто это сделал. Кто-то нас очень сильно не любит... Нет, конечно, это не правда! Я не собираюсь бросать дело. Ты не беспокойся, с кобылой твоей все в порядке. Я как раз сейчас щупал ей связку. Она холодная и крепкая. Так что все нормально. Что? Отец? Он мне и пенни не даст. Он сам сказал. Да, бессердечная свинья, ты совершенно прав... Нетнет, не стоит и надеяться. Наоборот, он пытается выжать из меня деньги, которые одолжил мне на покупку машины лет четырнадцать назад. Ну да... Наверно, именно благодаря этому он и разбогател... Что? Нет, не состояние – это была подержанная развалюха, но у меня эта машина была первая. Наверно, в конце концов я ему заплачу – просто затем, чтобы отвязаться от его адвокатов. Ну да, я же говорю, все нормально.
Не обращай ты внимания на это "Знамя"!
Он положил трубку. Вид у него был далеко не такой уверенный, как тон, которым он разговаривал по телефону.
– Еще один предусмотрительный владелец. У-у, крысы! Половина из них норовит сбежать, не дожидаясь, пока корабль пойдет ко дну. И половина еще не оплатила счета за прошлый месяц.
– А Себ оплатил? – спросила Холли. Бобби покачал головой.
