Игра в «дурочку» - Беляева Лилия Ивановна (библиотека книг TXT) 📗
— А чего ждать еще-то? Какой манны небесной? Лучше для простого, честного человека не будет! Это же арифметика для первого класса: власть ворует, грабит, так чего же другим-то, хватким, не хапать то и се? Вот и идет грабиловка по всему фронту!
Мы с Маринкой рассмеялись, пожелали дедушке доброго здоровья и вылезли из машины со своими сумками. А там, в Маринкиной квартиренке, где то и дело прикашливал Олежек, но не ныл, не сидел без дела, а подобно многим выздоравливающим детям, с усердием рисовал за своим детским низеньким столом…
Босой и угрюмый Павел угрюмо трудился неподалеку. Он писал натюрморт из овощей и фруктов. Избранные овощи и фрукты возлежали на столе, уже порядком пожухлые. Но мастер делал их свежими и аппетитными. Он почти не обратил внимания на нас. Так, глянул искоса и словно бы злобненько, и продолжал осторожно кисточкой слизывать краски с деревянной палитры.
Маринка поглядела-поглядела на своего хмурого, словно неродного мужа, который стоял в одних трусах синего цвета, небритый, с всклокоченными волосами, ничего не произнесла даже… Зато он упредил какие-то её припасенные наветы и, словно в отместку, заявил ядовито:
— Представь, за эту картину мне заплатят тысячу долларов. Если, конечно, она приглянется посреднику. Он повезет её в Испанию. В Испании сейчас ценятся такого рода картины под средневековье. И если так все пойдет — побегу километрами писать помидоры, огурцы, яблоки. Вот тогда ты перестанешь меня пилить… Богатых не пилят.
Маринка ничего не ответила. Я же поняла, что сей монолог предназначался мне, то есть совсем посторонней женщине в жутко ярком прикиде. Он меня не узнал.
Мы с Маринкой прошли на кухню. Я сняла парик, красный пиджак и прочее, сходила в ванну, вымылась с головой, которая вспотела под париком и чесалась, переоделась в Маринкин ситцевый халатик и вернулась к ней. Мы разом отхлебнули из кружек чай, разом взглянули друг на друга и расхохотались неизвестно почему. Хотя, может быть, потому, что сыграли задуманный спектакль вполне классно. Или потому, что мы обе, девочки-припевочки, с малых лет мечтавшие о красивых порханиях в балетных пачках или, на крайний случай о выходах на большую сцену в ролях Джульетты, Марии Стюарт, Анны Карениной и, естественно, о явлении энергичных красавцев-принцев с сияющими от любви к нам глазами, получили то, что получили, и не более того.
А так как мы оказались неинтересны мужской занятой половине дома, то решили никого не вовлекать в свои делишки, а самим разобраться с теми вещами-книгами, что принесли, вытащили их из сумок, разложили что по полу, что по столу, прикинули:
— Не густо.
То есть, конечно же, никто и не рассчитывал на то, что Маринке достанутся златые горы, но…
Я-то промолчала, а Маринка не стерпела и брякнула:
— Во какие мы с тобой стали барахольщицы! Печалимся, что после убиенной старухи нам мало перепало…
— Глупая! — рассердилась я. — Опять накручиваешь на пустом месте! Видела бы тех теток, которые шуровали в квартире Мордвиновой после нас! Как они копались в вещах! С какой алчностью хватали все, что плохо лежало! Ножом за плинтусами ковырялись! Вот жуть, так жуть! Как же они терпят, что все эти старые актрисы в драгоценностях ходят! Кстати, а где же драгоценности самой Мордвиновой? В коробке ведь одна дешевка…
— А ведь верно… Сливкин говорил, что у неё много драгоценностей. Разворовали, выходит?
— Во время пожара, — уточнила я. — Может, и пожар устроили, чтоб разворовать… Может, у неё был какой-нибудь драгоценный-предрагоценный бриллиант… Интересные дела…
— О чем это вы тут?
На пороге кухни стоял Павлик Паоло — в трусах и старых тапках с обшлепанным задником. Кудри-лохмы в живописном беспорядке клубились на его голове. Он, вроде, глядел на нас, но не видел. Его блуждающий взгляд выражал скуку.
— Обогатились, значитца? — спросил, почесывая голую грудь. — Демократы фиговые кинули вам призыв — «выживай, как можешь!»№ — вы и стараетесь… На пивко будет хоть?
— Не надо, Павлуша, — попросила Маринка. — У тебя сейчас работа идет. А выпьешь пива — захочешь водки и пошло-поехало…
— Оно, милая ты моя, все одно и пошло и поехало. Думаешь, под моей фамилией мои картинки поедут в Испанию? Не-а, посредник поставит самую базарную на нынешний базарный день. Тут хоть пей, хоть не пей… Э-э-э! — его взгляд вдруг стал осмысленным. Он увидел вазу-конфетницу из металла, которую мы поставили на холодильник. — Это ещё что такое, девушки?
Схватил, повертел в руках и так, и сяк, и вот эдак, и заплясал на месте:
— Девицы-красавицы! Да ведь это, может, Фаберже! Может, самый настоящий Фаберже! Вон и морские коньки… Если, конечно, не подделка… Если не подделка, то много каких красок самолучших можно накупить! И холста! Не держать же эту штуку за пазухой, а? Не ставить же на комод, которого у нас и нет. Не лезть же с ней к гостям, чтоб похвалиться! Продать и дело с концом! Я бы такие себе красочки понакупил! Я бы такие картинки нарисовал! И пошли ко всем чертям огурцы-помидоры! Конечно, если ты, Маринка, не пожадничаешь и не упрячешь эту в сущности бестолковую штучку себе в бюстгалтер. Были б мы графьями или банкирами, собирали б коллекцию — ну тогда да… А так… голь перекатная… Обратить сей предмет в денежки, и дело с концом! Кто за? Кто против? Расцениваю ваше молчание как знак солидарности. Я бы, между нами, накупил бы ещё обоев, сделал бы ремонт. Мы же лет двадцать не ремонтировались… Краны текут, сантехнику менять… Или я не прав?
— Ой, Павлик! — Маринка смотрела на него сияющими глазами. — Ой, если это, действительно, дорогая штука! Тебе, действительно, нужны хорошие краски… И мы, действительно, давно живем как-то не по-человечески… обои выцвели, подоконники облупились…
— Но сначала, — решил Павел, осторожно ставя вазу на холодильник, — надо не впадать в эйфорию, надо снести эту штуковину в антикварный магазин и узнать хотя бы её приблизительную цену. Если возражений не будет — я это завтра же и проверну, с утречка. А что, что я ещё могу предложить? — озлился с внезапностью смерча. — Если я ещё с детского садика уверовал, что грабить ближнего — грех, убивать — ещё пущий? Если я из тех самых… вместе с тобой, кстати, Маринка… дурачков и дурочек, что просто обязаны стать навозом под ногами самых когтистых-клыкастых! Да что далеко-то ходить! При Советах было почти то же самое, только словоблудием прикрывалось! Но и тогдашний «высший свет» — это те же хищники, связанные круговой порукой. И сегодня саблезубые у руля! Мы же, травоядные, для них самый корм. Они хохочут над нашей доверчивостью где-нибудь в Нью-Йорке, на Гавайях, в Тель-Авиве… В зоне живем, в зоне! Пока нам позволяют жить эти суки!
— При ребенке! — вскричала Марина.
— Насчет ребенка… — Павел скис. — Мы не живем, а выкручиваемся. И ему то же предстоит? Может, не надо учить его рисовать? Может, сразу кастет в руки? И будет хозяином жизни…
— Закончил? — хладнокровно спросила Марина.
— Пап, а пап, — пристал Олежек, дергая отца за трусы. — А что такое кастет?
— Это… это шапочка такая… кастетка… с козырьком.
— А-а, — разочаровался ребенок. — Мам, дай сока… я пить хочу.
Маринка открыла холодильник. Сока в нем не было. Я заметила только пакет молока на одной полке и четыре сосиски на второй. На початой пластмассовой баночке с майонезом лежала половинка луковицы.
— Видишь, Олежка, сока сегодня у нас нет. Но завтра будет. Обязательно, — пообещала Маринка.
— Картинку купят?
— Ага.
— Вот что, ребята, — сказала я. — Чего ждать до завтра. Пошли в антикварный прямо сейчас. Я опять на себя надену все эти маскарадные штучки… А чего? Чего ждать-то? Может быть, с такими деньжищами возвратимся… Чур, я первая в ванную! Как бы то ни было, а я рада за вас. Хоть какое-то время поживете как капиталисты — при деньгах, еде да ещё при наличии собственного антиквариата.
Но едва взялась за ручку двери ванной — телефонный звонок, по звукам — явно междугородний. Трубку взяла Марина:
