Сицилиец - Пьюзо Марио (книги без регистрации txt) 📗
Врач вздохнул.
— Скажите что хотите. Но рана смертельна. Он парень крепкий, может, протянет еще дня два, но лучше не надеяться… — И добавил не без иронии: — Конечно, в этом святом месте всегда может случиться чудо.
Аббат и врач вышли. Пишотта нагнулся над другом, чтобы вытереть ему пот со лба, и был поражен, увидев в глазах Гильяно тень насмешки. Пишотта нагнулся пониже. Тури Гильяно шептал что-то — говорить ему было трудно.
— Скажи матушке, что я вернусь, — произнес Тури. И тут он сделал такое, чего Пишотта не мог забыть все последующие годы. Он вдруг поднял руку и схватил Пишотту за волосы. Руки были полны силы и никак не походили на руки умирающего. Он притянул голову Пишотты к себе. — Слушайся меня, — сказал Гильяно.
Родители Гильяно позвали Гектора Адониса, и тот на другое же утро прибыл в Монтелепре. Он редко останавливался в своем доме. Он ненавидел само место своего рождения…
Каждая семья гордилась здесь тем, что из поколения в поколение красила свой дом в один и тот же цвет. Люди не знали, что цвет домов выдавал их происхождение, кровь, которую они унаследовали от своих предков вместе с домами. Что много веков тому назад норманны окрашивали свои дома в белый цвет, греки всегда пользовались голубым, арабы — различными оттенками розового и красного. А евреи выбрали желтый. Теперь же все считали себя итальянцами и сицилийцами…
Аспану Пишотта жил в белом доме, хотя сам был похож больше на араба. Дом Гильяно был греческо-голубым, и лицо Тури Гильяно было как у грека, хотя фигурой он походил на здоровых, ширококостных норманнов.
На каждом углу виа Белла торчали карабинеры — угрюмые, держа на изготовку винтовки и автоматы. Начинался второй день фесты, но эта часть города странным образом пустовала, на улицах не было даже детей. Гектор Адонис остановил свой автомобиль перед домом Гильяно. Двое карабинеров с подозрением смотрели на него, пока он не вышел из машины, тогда они заулыбались при виде его укороченной фигуры.
Дверь ему открыл Пишотта и провел в дом. Мать и отец Гильяно ждали на кухне, на столе стоял завтрак из холодной колбасы, хлеба и кофе.
Пишотта снова рассказал о случившемся — на этот раз с мягким юмором. Он изобразил рану Гильяно как сущий пустяк и почти ничего не рассказал о том, как он героически доставил Гильяно в монастырь. Но Гектор Адонис понимал, что тащить раненого три километра по пересеченной местности хрупкому Пишотте было нелегко. К тому же он подумал, что Пишотта слишком поспешно закончил с описанием раны. Адонис опасался худшего.
— А откуда карабинеры узнали все и явились сюда? — спросил он.
Пишотта рассказал ему, как Гильяно отдал свое удостоверение личности.
Мать Гильяно запричитала:
— Почему Тури не отдал им сыр? Зачем он стал сопротивляться?
Отец Гильяно резко оборвал жену:
— А чего бы ты хотела? Чтобы он настучал на того бедного крестьянина? Тогда бы он навсегда опозорил наше имя… Вот если бы он не отдал своего удостоверения, — продолжал отец, Гильяно, — наши друзья под клятвой дали бы показания, что он был здесь на улицах.
— Они все равно арестовали бы его, — сказала мать Гильяно. И заплакала. — Теперь ему придется жить в горах.
— Мы должны быть уверены, что аббат не выдаст его полиции, — сказал Гектор Адонис.
— Не посмеет, — вырвалось у Пишотты. — Он знает, что я повешу его, несмотря на сутану.
Родители Гильяно рассчитывали на помощь Гектора Адониса, который уже помогал их сыну раньше.
— Если полиция узнает, где он, у аббата не будет выбора, — сказал Гектор. — Кое в чем его самого подозревают. Думаю, лучше всего, с вашего разрешения, попросить моего друга дона Кроче Мало поговорить с аббатом.
Они удивились, что он знаком с великим доном, лишь Пишотта знающе улыбнулся.
— А ты что тут делаешь? — вдруг повернулся к нему Адонис. — Тебя узнают и арестуют. У них же есть описание твоей внешности.
— Те двое полицейских были в усмерть напуганы, — презрительно сказал Пишотта. — Они не узнали бы собственных мамочек. А у меня есть дюжина свидетелей, которые поклянутся, что вчера я был в Монтелепре.
Гектор Адонис напустил на себя внушительный профессорский вид, И сказал родителям:
— Вы не должны пытаться увидеть сына и никому, даже ближайшим друзьям, не должны говорить, где он. У полиции везде доносчики и шпионы. Аспану будет посещать Тури по ночам. Как только он сможет двигаться, я устрою, чтобы он пожил в другом городе, пока все уляжется. Потом с помощью денег все можно будет уладить, и Тури вернется домой. Так что не беспокойся о нем, Мария, береги здоровье. А ты, Аспану, держи меня в курсе.
Он обнял мать и отца Гильяно. После его ухода Мария Ломбарде еще долго продолжала плакать.
А ему надо было многое сделать — и прежде всего поговорить с доном Кроче, дабы убежище Тури не подверглось налету. Слава богу, римское правительство не объявило вознаграждения за сведения об убийстве полицейского, и у аббата не было соблазна продать Тури, как он продавал святые мощи.
Тури Гильяно неподвижно лежал на кровати. Он слышал, как врач объявил, что его рана смертельна, но не мог поверить, что умирает. Тело его, казалось, висело в воздухе — он не чувствовал ни боли, ни страха. Он никогда не умрет. Он не знал, что большая потеря крови вызывает эйфорию.
Днем за ним ухаживал монах, поил его молоком. По вечерам приходили аббат с врачом. Длинными темными ночами его навещал Пишотта, держал за руку и ухаживал за ним. Через две недели врач объявил, что случилось чудо.
Тури Гильяно заставил свое тело выздороветь. Он почувствовал в себе новые силы — отныне он волен делать все и не отвечать ни за что. Его больше не связывают законы общества и строгие сицилийские законы семьи. Он будет поступать как угодно — рана словно избавляла его от греха.
Выздоравливая, он не раз вспоминал те дни, когда вместе с другими деревенскими жителями выходил на городскую площадь в ожидании gabellotti — управляющих большими земельными владениями, которые отбирали поденщиков за нищенскую плату с презрительной усмешкой людей, на чьей стороне сила. Вспоминал нечестное распределение урожая, когда после года тяжелого труда все оставались нищими. Властную руку закона, которая наказывала бедных и отпускала на волю богатых.
Он поклялся, что если уйдет от смерти, то будет добиваться справедливости. Никогда больше он уже не окажется бессильным юнцом, зависящим от прихоти судьбы. Он вооружит себя физически и духовно. В одном он был уверен: теперь он ни за что не будет беспомощно стоять перед миром, как перед Гвидо Кинтаной и карабинером, что подстрелил его. Тот юноша, каким был Тури Гильяно, перестал существовать.
В конце месяца врач порекомендовал Тури отдохнуть еще четыре недели, постепенно упражняя свое тело. Гильяно надел монашескую одежду и бродил по территории монастыря. Аббат полюбил Тури и часто гулял с ним, рассказывая о своих юношеских путешествиях в далекие края. Привязанность аббата не убавилась, когда Гектор Адонис прислал ему определенную сумму, чтобы молиться за бедных, и сам дон Кроче дал понять, что у него есть виды на молодого человека.
Что же касается Гильяно, то он был потрясен тем, как жили монахи. В провинции, где люди чуть не умирали с голоду, где поденщики были вынуждены продавать свой труд за пятьдесят чентезимо, монахи святого Франциска жили как короли. По существу, монастырь был огромным и богатым поместьем.
Там был лимонный сад, роща могучих оливковых деревьев, древних, как сам Христос. Были плантация бамбука и бойня, куда они отправляли своих овец из стада, и свиней из загонов. Куры и индюшки толпами гуляли на воле. Каждый день монахи ели мясо со спагетти, пили домашнее вино из собственного огромного погреба и торговали на черном рынке, чтобы покупать табак, который они курили, как черти.
Но и работали они много. Целый день трудились босиком, в сутанах, поддернутых до колен, пот бежал у них по лицам. На головах с тонзурами они для зашиты от солнца носили немыслимые американские фетровые шляпы, черные и коричневые, которые аббат приобрел у какого-то офицера-снабженца при военном правительстве за бочонок вина. Монахи носили эти шляпы совершенно по-разному: одни — с опущенными полями, другие — с полями, задранными вверх и образующими желоба, где они держали сигареты. Аббат возненавидел эти шляпы и разрешал носить их только для работы в поле.
