Черно-белый танец - Литвиновы Анна и Сергей (лучшие книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
Мать мазала ей бутерброды черной икрой, говорила: «При умственных нагрузках очень важна ударная доза протеина!» Егор Ильич, растеряв начальственный лоск, хлопал над Настенькой крыльями, щупал ей лобик, гладил по головке... А бабка самолично распихивала по специальным карманчикам в Настиной юбке сочинения-«шпоры».
На Сеню никто внимания не обращал. Только Егор Ильич пожал ему руку и напутствовал:
– Ну, Арсений, не подведи.
Сеня очень надеялся, что не подведет.
Он тоже ушел к себе. Хорошо бы поскорее уснуть! Да, снотворное бы и ему не помешало... Заснуть не получалось. В голове вертелись то странички из конспекта Белинского, то массивные, вызубренные назубок, цитаты из Грибоедова и Тургенева... «Я-все-помню! – внушал себе Сеня. – Мне надо расслабиться!»
Но расслабиться не получалось. Тело вроде отдыхает, а мозг – работает. Вдруг ясно, как наяву, всплывает лицо его родного деда. Дед смотрит на Сеню – задумчиво, испытующе... И тот выныривает из полузабытья, и шепчет, будто дед сидит рядом: «Не дрейфь! Я – поступлю». И дед ласково кивает, растворяется в полумраке... Но едва Сеня снова начал засыпать, как на него навалился по-настоящему страшный сон: огромная, жирная, ехидная запятая.
Этот кошмар преследовал Сеню весь год. С тех пор, как Вилена, их репетитор по русскому, сказала: «Запомните: одна неверная запятая – минус один балл. Две запятые – минус два балла. И никакие апелляции не помогут».
А Настя после того урока сообщила:
– Знаешь, что я слышала? Они эти запятые специально расставляют там, где не нужно.
– Кто расставляет? Зачем? – не понял Сеня.
– Приемная комиссия ставит лишние запятые, – терпеливо объяснила Настя. – Ну, когда много хороших сочинений, а квоты уже выбраны.
С того дня к Сене и прицепился этот кошмар. Запятая являлась ему то в виде крошечной закорючки, то в виде огромного, извивающегося питона. Обвивала вокруг шеи, душила, высасывала силы и кровь...
И чем ближе к экзаменам, тем чаще кошмар повторялся. А сегодня, накануне сочинения, он просто его изводил.
«Нет уж, лучше совсем не спать», – решил Сеня.
Выбрался из кровати. Подошел к окну, откинул штору. Четыре утра. Утра, когда он пишет сочинение в МГУ.
Ни дворников, ни трамваев. Наливается полоска рассвета. Сеня понаблюдал, как на соседнем подоконнике просыпается воробей. Вот птица вынула голову из-под крыла... встряхнулась, осмотрелась наглыми глазками... громко чирикнула...
«Тебе сегодня сочинения не писать», – позавидовал Сеня беззаботному воробью.
Нет, до восьми, когда проснется Настя, он не вытерпит. Да и не хочется ему сегодня видеть барыню-Настю. А пуще того – смотреть, как бабка Шапокляк тащит в ее комнату кофе на растреклятом фамильном подносе.
Сеня неслышно прокрался в ванную – он уже изучил скрипучие места на коридорном паркете и никогда на них не наступал. Принял душ. Оделся – костюм самолично отгладил еще накануне. Греметь кофейником не стал. Взял паспорт, экзаменационный лист, две ручки с необычными фиолетовыми чернилами (специально искал – попробуй, подбери такой же цвет, чтоб фальшивую запятую подставить!) и тихо покинул квартиру на Большой Бронной.
«...Хорошо, что я ушел, – думал Сеня, шагая к Пушкинской. – И хорошо, что жизнь с Капитоновыми заканчивается. Поступлю-не поступлю – только бы драпануть отсюда куда подальше». Надоели они до смерти – все. Суровый Егор Ильич, шапоклячка-бабка, ледяная Настина мамашка... Да и сама Настя – тоже хороша. Вчера весь вечер его изводила.
...Они возвращались с последнего занятия по литературе. Вилена устроила им беспощадный прогон по цитатам, датам и именам-отчествам. Темп репетиторша задала такой, что даже Сеня путался, а бедная Настя – откровенно «плавала».
– Да... не Ломоносовы, – припечатала репетиторша на прощанье.
Сеня еле дождался, пока захлопнется дверь и сплюнул на отдраенный пол академического дома. Настя посмотрела на него укоризненно. Сеня вздохнул, растер плевок подошвой. Интеллигенты!
– Завалю сочинение, – всхлипнула Настя, когда они вышли из Вилениного подъезда.
Сеня хотел сказать, что у Вилены просто такая манера, чтобы ученики не расслаблялись... но Настя и слова вымолвить не дала. Проговорила завистливо:
– У тебя-то память хорошая... Все цитаты запоминаешь. И пишешь лучше меня.
– Брось, все ништяк, – как мог, беззаботно ответил Сеня.
Настя прошипела:
– Я тебе сколько раз говорила – ненавижу это слово: «ништяк»! Надоело уже просить!
«А как уж ты мне надоела! Со своим-то вечным нытьем!» – подумал Сеня. Отвернулся от Насти и замолчал. Так, не глядя друг на друга, и дошли до дома.
У подъезда встретили Милу.
– Трясетесь, зайчишки? – весело спросила Настина подруга.
Что Милке не веселиться – ей до экзаменов еще три недели, в Плешку вступительные только в августе.
– Трясемся, – вздохнула Настя.
И виновато взглянула на Сеню: извини, мол, что я на тебя огрызалась.
Всегда она так – сначала обидит, а потом переживает, подлизывается...
Нет уж, Настя! Сеня улыбнулся Милке:
– Вот еще, трясьтись! Что мне этот МГУ? Не пройду – с тобой в «Плешку» поступать буду. Возьмешь... в обойму?
– Тебя, Сенечка, возьму, куда угодно, – радостно заверила Милка.
А Настя посмотрела на Сеню (в его голове послушно вспыхнула цитата из «Героя нашего времени»: «ее большие глаза, исполненные неизъяснимой грусти, казалось, искали в моих что-нибудь похожее на надежду»), решительно дернула плечом и вошла в подъезд.
– Что это с ней? – удивилась подруга.
– Психует. – отмахнулся Сеня. – Давай, что ли, курнем?
Они отошли подальше от капитоновских окон, выкурили по сигаретке «Космос», поболтали. Милка явно старалась его веселить, пыталась рассказывать анекдоты, но, судя по ее озадаченному лицу, смеялся Сеня вовсе не там, где нужно.
– Ладно, не до смеха. – вздохнул он. – Пойду.
– Ни пуха, ни пера! – пожелала Мила.
Арсений девушек к черту не посылал. Попросил:
– Ругай меня завтра, Милок. Кляни последними словами.
Больше всего ему сейчас хотелось забиться в угол, и чтобы никто, никто его не трогал.
Но дома – дома у Капитоновых – Сеня покоя не нашел. Настя весь вечер ходила взвинченная. Цеплялась к нему, требовала какие-то свои конспекты. Включала на полную громкость ненавистный «Миллион алых роз». Спасибо Ильичу – накапал ей лошадиную порцию валерьянки.
