Последняя свобода - Булгакова Инна (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
Убийца стирает свой отпечаток с картины — логично. Акцентирует мое внимание на пропавших вещах, то есть на преступлении, — не поддается никакой логике. Допустим, сумка с одеждой в крови, ножом и документами каким-то сверхъестественным образом попала в чужие руки — что сделает человек нормальный? Отдаст ее мужу или (не доверяя ему) снесет в милицию. А ненормальный? То, что делает, — с маниакальным упорством преследуя меня.
И цель близка: мысли начинают путаться, головка (бестолковка) — кружиться, настроение… об этом лучше не надо: сейчас я увижу… Прямо на нее я и напоролся на терраске: сидит в желтом сарафанчике, курит.
— Добрый вечер. Где Коля?
— На озере. Ищет труп.
Меня передернуло.
— Я негодяй, согласен. Но и ты порядочная дрянь.
— И я согласна. Покурим?
— Нет, пойду… устал после Москвы.
— Что ты все суетишься, а? — Низкий голос звучал враждебно. — Что тебе надо?
— А тебе что тут надо?
Мы переговаривались яростным полушепотом: знают кошечка и кот, чье мясо съели.
— Выгнать ты меня не посмеешь.
Не посмею. Я устало опустился на стул. Руки связаны. И что б меня вчера утречком связать, как буйно помешанного!
— Послушай, детка…
— Я не детка.
— Ну, тетка! — взорвался я. — Зачем ты это сделала?
— Что?
— Ну, вчера. Ведь я вызываю у тебя отвращение.
— В какой-то степени, — подтвердила она очень серьезно.
— И ты меня… не так чтоб радуешь. Вот скажи: ты действительно собираешься замуж за Колю?
— Действительно.
— Я ничего не понимаю, но не будем копаться в психологии. Постараемся забыть, а?
— Забыть?
— Ну… не придавать слишком трагического значения.
Сделай такую божескую милость, ради него.
— Сделаю, если вы прекратите свое идиотское следствие. Хладнокровно сказано и на «вы»; и я постарался слегка охладить пыл.
— Не могу, Мария. Это сильнее меня.
— Может, вас признают невменяемым?
— Признавайте кем угодно, все равно. Я должен освободиться, понимаете?
Она усмехнулась.
— От черного монаха?
Я опешил.
— Откуда вы знаете? От Юры?
— Да нет… Просто вы тогда еще всех запугали, во время чтения, — ответила она как-то туманно. — Вы проверялись у психиатра?
Куда это она гнет? Я растерялся и ответил как дурак:
— Нет. Я только раз болел: корью в четыре года.
— Однако! Да вы настоящий мужчина.
Все труднее мне становилось говорить с ней. Что-то стояло между нами — не только то утро, нет — что-то тяжкое, страшное. Я отмахнулся от «психологии».
— Вчера кто-то побывал в моем кабинете. С двух до трех. Вы не заходили?
— Я — нет.
— А кто?
— Не знаю. Я подумала: вы.
— Ну, ну?
— Из мансарды услышала скрип двери и шаги.
— Мужские, женские?
— Не могу сказать определенно. Кто-то вошел и вышел.
— Сразу?
— Нет, была пауза. Что-нибудь пропало?
— Пропало, — подтвердил я, с благодарностью помянув сына: «Никакая любовь не заставит распустить язык. Дипломат!»
— Что пропало-то?
— Пятно на картине.
— Звучит загадочно, — она помолчала в раздумье. — А мне уж было показалось: ваш издатель рукопись спер.
— Что-что?
— Я видела из чердачного окошка, как Григорий Петрович сюда направляется.
— И после услышали шаги в кабинете?
— Через какое-то время. Я не засекала.
Как-то мирно мы заговорили, по делу, без напряга. Я поддался внезапному порыву:
— Мария, простите меня.
— За что?
— За вчерашнее.
Я наконец решился взглянуть в коричневые, с золотистым блеском глаза: какой мрак. Нет, не простит.
— Можно подумать, что это самое большое ваше прегрешение, — небрежно отмахнулась она.
— Господи, куда ж больше-то!
— Вам сколько лет?
— Сорок пять.
Она улыбнулась. Пышные, очень красные губы, ненакрашенные. Я сказал очень тихо:
— Но невинных невест я не соблазнял, клянусь.
Мария молча улыбалась.
— Расскажете сыну?
— Может — да, может — нет.
Вот на каком поводке она теперь будет меня держать! От калитки послышались шаги, Мария спросила злым шепотом:
— Ну что, покаемся?
— Как вам угодно, — процедил я бесстрастно, стараясь сохранить несуществующее достоинство. И перевел дух: из-за угла дома возник Милашкин, остановился в нерешительности.
— Я, наверное, не вовремя?
Зеркальная ситуация с его бледно-зеленой красоткой — так старому дураку, конечно, вообразилось. И ведь недалеко ушел от истины.
— Ну что вы! — искренне обрадовался я. — Позвольте вам представить невесту сына. Мария.
Милашкин заулыбался, поклонился, уселся и произнес:
— Очень приятно. Артур. Какая очаровательная пара, Леонтий Николаевич. (Я, значит, «Николаевич», а он в шестьдесят лет — «Артур»!) Как вы умеете жить.
— Не преувеличивайте.
— Умеете. Нашли недостающие страницы романа?
— Пока нет.
— Сожалею. Восстановите по черновым записям.
— Я писал сразу начисто.
— Мне б вашу хватку. Я, собственно, вот по какому поводу. За два года борьбы я все ж старался не терять профессиональной формы.
— Понятно, у вас есть что продать.
— Совершенно верно. Во-первых, роман.
— «Майн кампф»? — незамысловато пошутил я.
Милашкин рассмеялся.
— О «моей борьбе» я пишу мемуары. Итак, роман плюс девять рассказов, плюс еще кое-что. Словом, на отдельный сборник.
— Вы хотите, чтоб я поговорил с Горностаевым?
— Схватываете на лету. Григорий Петрович мне кое-чем обязан, он поймет. Но прежде чем навязываться, так сказать, надо прозондировать почву. Вы с ним близки.
— Поговорю. Обязательно.
— Очень обяжете. А сейчас, — Милашкин начал подниматься, — не смею нарушать семейную идиллию…
— Обижаете, Артур Иосифович! Вот Мария нам сейчас кофейку сварит, а?
Милашкин уселся прочно, она нехотя встала и удалилась, надеюсь, на кухню.
— Очаровательная пара, — повторил секретарь, — просто созданы друг для друга. Он забирает ее с собой в Голландию?
— Забирает.
— Господи! Сентиментальная страна тюльпанов…
— Артур Иосифович, — перебил я негромко, — в прошлую нашу встречу вы намекнули, чтоб я Грише особо не доверял.
— Старческое брюзжание. Не стоит к этому возвращаться.
— Как раз стоит. Я доверяю ему самое дорогое, что у меня есть, — мое творчество. — Мне стало смешно от натужного пафоса, а Милашкин серьезно покивал. — И вот доходят слухи…
— Я вам ничего такого…
— Не вы, нет! Но кое-что до меня дошло.
— В каком плане?
— В гривуазном.
Ну и выкопал я словечко!
Милашкин, великий интриган, явно раздумывал, на какую лошадь ставить, — и выбрал издательскую.
— Ничего порочащего я о нем не знаю.
— Да не «порочащего», что вы так уж! Слабость общечеловеческая.
После раздумья Милашкин решил и меня вознаградить — и сделал это виртуозно, никого впрямую не задев:
— Я что-то слышал, но так и не понял, Леонтий Николаевич: вы, простите, вдовец или развелись?
— Разошлись.
— Ну так чего ж вам волноваться.
Намек ядовито прозрачен. Бешенство накатывает на меня, но не бодрит злостью, а обессиливает, потому что нет выхода, нет!.. Входит Мария с подносом, подходит сын, я сижу, боясь шелохнуться, выпустить ядовитые пары.
Разговор о многострадальной русской интеллигенции. Милашкин клеймит тех, кто уехал или собирается «туда», понимая, конечно, что ему уже поздно, энергия ушла на «майн кампф». Я вспоминаю молодые шестидесятые, развеселую компанию в студенческой общаге, куда Гриша привел молодую натурщицу. Вскоре ее сомнительно-художественная (и всякая другая) карьера закончилась, мы поженились. Григорий сдался без борьбы. Так мне всегда казалось. Долгие годы я прожил с Марго, как дурак из комедии (которые я писал «левой ногой»): каждый тупой зритель уже давно догадался, а простачок на сцене никак не дотумкает, в чем его дурят.
Комедия кончилась кровью, напоминаю я себе, и не бесноваться надо, а осторожно, терпеливо и с умом распутать поганый узелок. Чтобы жить. К скорбному списку предателей добавим третьего: жена, ученик, друг.
