Дверь, ведущая в ад - Сухов Евгений Евгеньевич (читать книги онлайн полностью без сокращений .txt) 📗
Послышались приближающиеся шаркающие шаги, затем из-за двери спросили:
– Кто?
– Меня зовут Аристарх Русаков, – заорал я что есть мочи, сложив ладони рупором и прислонив их к тому месту, где дверное полотно соприкасалось с проемом.
– И что вам нужно? – последовал новый вопрос.
– Поговорить с вами, – снова заорал я на весь подъезд. – Я – телевизионный журналист… – И, достав свое удостоверение, приблизил его к дверному глазку.
Какое-то время за дверью стояла замогильная тишина. Очевидно, это рассматривали мою корочку.
– Вы один? – последовал следующий вопрос.
– Да, один! – проорал я.
Человек за дверью немного подумал, открывать мне или нет, но, похоже, любопытство перевесило все остальные страхи, и дверь, щелкнув несколькими языками замков, приоткрылась. За ней произошло шевеление, вслед за этим на меня немигающе уставился мутный старческий глаз, после чего я услышал такое вот предупреждение:
– Если вы вор или грабитель, то учтите, ни денег, ни дорогих украшений в квартире не имеется.
– Понял, – прокричал я немного тише и добавил: – Но мне не нужны деньги и украшения.
– А что вам нужно?
– Поговорить. Я журналист…
– Говорите громче, чего шепчете-то? – произнес старик. – Когда не надо, так они все орут как не знай кто! А когда человека хочешь услышать, так все шепчут чего-то.
– Я говорю, что я – тележурналист и пришел с вами поговорить, – очень громко сказал я.
– О чем поговорить-то хочешь, милок? – За дверью снова произошло какое-то движение, и она приоткрылась чуть шире.
Разговор, еще не начавшись, начинал меня заметно утомлять.
– О вашей службе в следственном отделе городской прокуратуры, – ответил я.
Глаз нервно сморгнул. Затем дверь открылась еще шире, и показался уже весь хозяин квартиры: сухой старикан со впалыми желтоватыми щеками, бесцветными губами и глазами цвета плохо заваренного клейстера. Наверное, именно про таких в народе говорят, что «краше в гроб кладут». Старикан какое-то время рассматривал меня. А по прошествии не менее минуты, после того как убедился в моей благонадежности и в том, что я не стукну его битой по голове, не пырну ножом, не пойду шарить по квартире в надежде отыскать припрятанные в стопке туалетной бумаги «гробовые» деньги, сказал:
– А чего это вдруг вы, тележурналисты, мной заинтересовались?
– Так вы же легендарная личность среди следователей прокуратуры, – сказал я громко, слегка польстив ему. – Как можно вами не интересоваться?
Щеки у прокурорского старикана стали терять желтизну и даже слегка порозовели. Похоже, ему было приятно слышать такие слова. Он немного подумал и отошел в сторону, давая мне войти. И я вошел.
Если вам довелось жить в советские времена, то можете представить себе квартиру старика Знаменского. Тогда все квартиры походили одна на другую, будто бы срисованные под копирку: в прихожей висит вешалка с потускневшим от времени зеркалом, под ней подставка для обуви, возле которой лежит овальный вязаный коврик, сделавшийся от частой стирки серо-голубым.
На кухне (в отличие от советских времен весьма большой) стоят четырехконфорочная газовая плита и довольно громко урчащий холодильник «Саратов» высотою по грудь. Имеются еще обеденный стол с шатающимися ножками и занавеска из тюля, закрывающая небольшое окно. На кухонном столе выцветшая скатерть или клеенка, возле стола стоит пара-тройка табуретов, окрашенных голубой некогда краской, а напротив – напольные и настенные шкафы, покрашенные белой краской, которая со временем покрылась сетью морщинок, местами облупилась и приобрела желтоватый оттенок.
Интерьер спальни содержит в себе стены, оклеенные бумажными обоями в цветочек, тоже выцветшими и кое-где протертыми. На полу и на стене возле панцирной кровати – ковры, в некоторых местах имеющие проплешины, причиной которых тоже время или вездесущая моль. Напротив кровати – фанерный шифоньер с облупившимся лаком и матовым оконцем неизвестного назначения на двери. Возле кровати – тумбочка со светильником под неопределенного цвета абажуром. В таких вот спаленках очень спокойно спится…
Зала, или гостиная, довольно большая. В ней квадратный деревянный стол с резными ножками, который по случаю прихода гостей раздвигается в стороны, и на оголившиеся деревянные направляющие укладывается широкая некрашеная доска, входящая в комплект со столом. В обычных же случаях она используется как гладильная. Возле стола четыре стула, по одному на каждую сторону, спинки и сиденья обиты некогда синим ситцем в цветочек, кое-где протертым. Под столом – красно-коричневый ковер.
По одну стену от входа стоит сервант с зеркалом и телевизор со стоящей на нем рогатой антенной. По другую – диван с валиками и высокой спинкой. Он покрыт накидкой, и что с его обивкой – не видно. Возле дивана опять-таки вязаный серо-голубой коврик. Только уже не овальный, а прямоугольный. Два окна гостиной наполовину закрыты шторами до пола. Из какого они материала, догадаться трудно.
Правда, потолки были высокие, под четыре метра. Кое-где на них сохранилась лепнина, еще с тех, дореволюционных времен, когда дом, в котором проживал вышедший на пенсию следователь прокуратуры Николай Павлович Знаменский, был доходным, и в нем проживали чиновники средней руки и заложившие и перезаложившие свои имения дворяне. Говорят, в этом доме в одна тысяча двенадцатом году проживал на третьем этаже спившийся и вконец обнищавший московский дворянин Федор Гаврилович Кобылин, из того самого рода боярина XIV века Андрея Ивановича Кобылы, который был предком всех государей и императоров Романовых. За квартиру Федор Гаврилович решительно ничего не платил, но домовладелец его не выселял исключительно из благостного добросердечия, а главное – из уважения к фамилии и столь знатному и древнему роду. А на шестом, самом верхнем этаже снимала двухкомнатную квартирку известная в Москве футуристическая поэтесса Амалия Гринберг-Лавуазьян, написавшая героическую поэму про своего мопса Жоржика и эквилибристические стихи про ноздри, ушные раковины и грудь индийской махарани Индиры Деви. Надо полагать, жители этого дома гордились тем, что в нем до них проживали такие знаменитые личности.
Выслушавший добрые слова в свой адрес старик Знаменский уже без недоверия и каких-либо заминок провел меня на кухню и усадил на заметно шатающийся табурет, так что мне пришлось одной ногой делать упор в пол, чтобы обезопасить себя от того, что он не развалился под моим весом и я не рухну на крашеные доски.
– Так как, вы говорите, вас зовут? – тусклым взором посмотрел на меня Николай Павлович.
Я не сомневался, что имя он запомнил, просто решил перепровериться. Даже в столь преклонном возрасте в нем продолжал жить следователь. Вот она, старая школа!
– Аристарх Русаков, – ответил я опять-таки громко.
– А из какой вы газеты?
– Я не из газеты. Как я вам уже говорил, я – тележурналист, значит, с телевидения.
– Какого?
– Наш телеканал называется «Авокадо».
– «Авокадо»? – вскинул брови Николай Павлович. – Это еще что за название?
Я не стал объяснять старикану смысл названия, который вложил в него наш шеф, и сказал просто:
– Такой канал. – После чего добавил: – Не смотрите нас?
– Я, кроме первой и второй программ, ничего не смотрю, – ответил Николай Павлович не без гордости. – Ну, еще канал «Культура» иногда… Там интервью очень содержательные.
– Вас понял, – произнес я. – Так вот, Николай Павлович. Наш телеканал интересует дело маньяка Филиппа Бузько, промышлявшего своими гнусными делами в Измайловском парке с одна тысяча девятьсот девяносто третьего по девяносто седьмой годы. Насколько нам известно, это вы вели тогда расследование…
– Я?а, кто же еще, – кивнул Знаменский. – Это было мое последнее дело, поэтому помню все в деталях. Не вписался я, понимаете ли, в современные реалии, – вздохнул он. – Наверное, потому что на поводу у начальства никогда не шел, взяток не брал, дела по звонкам сверху или по просьбе руководства не разваливал… А ведь мог еще работать…
