Голубые пески - Иванов Всеволод (читать книги без регистрации полные .TXT) 📗
Квартальный староста Вязьмитин обходил дома.
Пришел и к Кириллу Михеичу. Заглядывая в книгу, сказал строго:
— Приказано — мобилизовать до пятидесяти лет. Вам сколько?
— Сорок два.
Улыбнулся пушистой бородой. Щеки у него маленькие, с яичко.
— Придется. Через два часа являться, к церкви. Заборов держитесь большевики по улицам палят. Оружие есть?
— Нету.
— Ну, хоть штаны солдатские наденьте. Ползти придется.
Стукнул ребром руки о книгу, добавил задумчиво:
— Ползти — песок, жарко. Ладно грязи нету. Больше мужиков не водится в доме?
Кирилл Михеич сказал уныло:
— Перебьют. Не пойти разе?.. А коли вернутся с Запусом?
— Убили Запуса. Артюшка.
— Ну-у?!. Откуда известно?
Староста поглядел вниз на усы и сказал строго:
— Знаю. Естафета прискакала из станиц. Труп везут. Икон награбленных — обоз с ними захватили…
Верно насквозь прожжена земля: Иртыш паром исходит — от прокаленных желтых вод — голубой столб пара; над рекой другая река — тень реки.
От вод до неба — голубая жила. И, как тень пароходная, — прерывный напуганный гудок; вверху, винтит в жиле:
— У-ук! ук!.. а-а-а-и-и… ук! ук!.. а-а-и-а-а-и-и… ук!.. у-у…
Песком, словно печью раскаленной, ползешь. В голове угар, тополя от палисадников пахнут вениками, и пулемет с парохода — как брызги на каменку. От каждого брызга соленый пот по хребту.
Не один Кирилл Михеич, так чувствовали все. Как волки или рысь по сучьям — ползли именитые Павлодарские граждане к пароходу, к ярам. Срединой улицы нельзя, — пулемет стрекочет.
Винтовки в руках обратно, к дому тянут: словно пятипудовые рельсы в пальцах. А нельзя — тонкоребрый офицер полз позади всех с одной стороны, с другой позади — в новых кожаных куртках сыновья Саженовой.
Кричал офицер Долонко:
— Граждане, будьте неустрашимей. До яра два квартала осталось… Ничего, ничего — ура кричите, легче будет.
Неумелыми голосами (они все люди нужные — отсрочники, на оборону родины) кричали разрозненно:
— Ура-а-а!..
И рядом, с других улиц взывали к ним заблудившиеся в песках таким же самодельным «ура».
Яков Саженов полз не на четвереньках, а на коленях, и в одной руке держал револьвер. Кожаная куртка блестела ярче револьвера.
Кирилл Михеич полз впереди его людей на десять и при каждом его крике оборачивался:
— Двигайтесь, двигайтесь! Этак к ночи приползем, до вечера, что ль? Жива-а!.. Кто свыше трех минут отдыхать будет, — пристрелю собственноручно.
И ползли — по одной стороне улицы — одни, по другой — другие. А по средине — в жару, в пыли невидимой пароходные несговорчивые пули.
Было много тех, что стояли в очереди на сходнях — платившие контрибуцию. Первой гильдии — Афанасий Семенов, Крылов — табачный плантатор, Колокольщиковы — старик с сыном. Об них кто-то вздохнул, завидуя:
— Добровольно ползут!
Колокольщиков, пыля бородой песчаные кучи, полз впереди, гордо подняв голову, и одобрял:
— Порадеем, православные. Погибель ихняя последняя пришла.
А впереди, через человека, полз архитектор Шмуро, оборачивался к подрядчику и говорил скорбно:
— Разве так в Англии, Кирилл Михеич, водится? В такое унизительное положение человека выдвигать. Черви мы — ползти?!
Какой-то почтовый чиновник прокричал с другой стороны улицы:
— А вы на земле проживете, как черви слепые! Горький немцам продался и на деньги немецкие дома в Англии скупает. Вот царь-то кого не повесил!..
— Ура-а!.. — закричал он отчаянно.
Шмуро опять обернулся:
— Фиоза Семеновна не приехала? Напрасно вы жену отпускаете, в таком азиатском государстве надо по-азиатски поступать.
Кириллу Михеичу говорить не хотелось, а по песку молчком ползти неудобно. Еще то, — надел Артюшкины штаны, а они узки, в паху режут.
— Кто теперь город охранять будет? На солдат надежи нету, не нам же придется. Самых хороших плотников перебьют, это за что же такая мука на Павлодар-то пала? Поеду я из этих мест, как только дорога ослобонится.
Фельдшер Николаенко где-то тут тоже ползет. Голова у него голая как пузырь, пахнет от него иодоформом. На кого нашла позариться Фиоза Семеновна?
— Ладно хоть к уборке счистят шваль-то. Хлеба бы под жатву сгнили.
Штык ружья выскользнул из потных пальцев. Прапорщик Долонко закричал обидно:
— Качанов, не отставай. Э-эй, подтянись, яры близко.
В песок сказал Кирилл Михеич:
— Я тебе солдат? Чего орать, ты парень не очень-то.
А правильно — оборвались дома, яры начались утоптанные.
— Окопайсь!..
Гуляют здесь, вдоль берега по яру вечерами барышни с кавалерами. От каланчи до пристани и обратно. Двести сажен — туда, сюда. Жалко такое место рыть.
Выкопали перед головами ямки. Опалило солнце спины, вспрыгнуло и сталось так, высасывая пот и силу. Передвинул затвор Кирилл Михеич и, чтоб домой скорей уйти, выстрелил в пароход. Так же сделали все.
Саженовы командовали. Команды никто не мог понять, стреляли больше по биению сердца: легче. Офицерам казалось, что дело налаживается, и они в бинокль считали на пароходе убитых.
— Еще один!.. Надбавь!.. По корме огонь, левым флангом, — ра-аз!.. Пли!
— Троих.
Кирилл Михеич ворочал затвор, всовывая неловко обоймы, и говорил у разгоревшегося ствола ружья:
— А, сука, попалась? А ну-ка эту…
XIV
Плотник Емельян Горчишников, заместитель Запуса, командовал пароходом. Был он ряб, пепельноволос и одна рука короче другой. Вбежал в трюм, увидал мешки с мукой, приказал:
— Разложить по борту.
Борта высоко обложили мешками. В мешках была каюта капитана, а рыжий, выпачканный мукой капитан стоял на корточках перед сломанным рупором и командовал бледным, мокрым голосом по словам Горчишникова:
— Полный вперед… Стоп. На-азад… Тихий.
Пароход словно не мог пристать к сходням.
Пули с берега врывались в мешки с мукой. Красногвардейцы белые от муки и мук, всунув между кулей пулеметы и винтовки, били вдоль улиц и заборов.
Горчишников, бегая взад и вперед — с палубы и в каюты — скинул тяжелые пропотевшие сапоги и, шлепая босыми ступнями, с револьвером в руке торопил:
— Ниже бери… Ниже. Эх, кабы да яров не было, равнинка-бы, мы-бы их почистили.
И, подгоняя таскавшего снаряды, киргиза Бикмулу, жалел:
— Говорил, плахами надо обшить да листом медным пароход. Трехдюймовочку прозевали, голуби!..
Гришка Заботин сидел в кают-компании, курил папиросы и лениво говорил:
— Запуса бы догнать. Они бы с одного страха сдались. Тут, парень, такая верстка получится — мельче нонпарели. Паршивая канитель.
Горчишников остановился перед ним, выдернул занозу, попавшую в ступню.
— Пострелял-бы хоть, Гриша.
— Стреляй, не стреляй — не попадешь. Ты чего с револьвером носишься?
Говор у Гришки робкий. Горит в каюте электричество — захудало как-то, тоще. Да и — день, хотя окна и заставлены кулями.
— Блинов что ли из муки состряпать? На последки. Перекрошат нас, Емеля — твоя неделя…
Закурил, сплюнул. Звякнула разбитая рама. Рвался гудок. Заботин поморщился:
— Жуть гонит. Затушить его.
— Кого?
— Свисток.
— Пущай. Ты хоть не брякай.
— О чем?
— А что перекрошат. Народ неумелой. Обомлет.
— Я пойду. Скажу.
Он спустился по трапу вниз и с лесенки прокричал в проходы:
— Товарищи, держитесь! Завтра утром будет Запус. Белогвардейцы уменьшили огонь. Ночью мы пустим в город усиленный огонь. Товарищи, неужели мы!..
Красногвардейцы отошли от мешков и, разминая ноги, закричали «ура».
Горчишников поднял люк в кочегарку и крикнул:
— Дрова есть?
— Хватит.
Все обошел Горчишников, все сделано. Сам напечатал на машинке инструкцию обороны, расставил смены. Продовольствие приказал выдавать усиленное. Ели все много и часто.
Гришка опять сидел на стуле. Шевелил острыми локтями, вздыхал:
