Седьмой выстрел - Виктор Даниэль (полные книги txt, fb2) 📗

— Превосходно, Холмс! А разговор с этими американцами что-нибудь прояснил?

— Давайте вспомним, Уотсон, что мы узнали от братца Майкрофта о мистере Фицхью Койле Голдсборо. Помните, Голдсборо очень любил музыку и свою скрипку?

Я кивнул.

— Он четыре года занимался у Йозефа Каспера в Вашингтоне и три — у Якоба Грюна в Вене. Играл в Питсбургском и Джорджтаунском оркестрах.

— И какое отношение всё это имеет к убийству Филлипса?

— Уотсон, вы меня изумляете! Лучший способ понять мотив — это изучить личность предполагаемого убийцы. К примеру, Голдсборо два года учился в Гарварде. Разве не странно, что человека искусства, не меньше двух лет проведшего в стенах университета, довела до убийства беллетристика?

— Снова эта нелепая история с вампиром, да, Холмс?

— Верно. Однако я забегаю вперёд.

Холмс вытащил изо рта трубку, затем положил правую ногу на левую. Приняв удобную позу, он собрался вновь приступить к повествованию, а я тем временем прикончил свой херес.

— Энн, сестра Голдсборо, — продолжил Холмс, — двадцать пятого февраля прошлого года вышла замуж за Уильяма Ф. Стеда, американского консула в Ноттингеме. Они сочетались браком в Мэриленде, в фамильном особняке. Венчание должно было состояться в большой церкви, но из-за трагических событий предыдущего месяца пышное торжество сочли неуместным.

— Да уж, — согласился я. — Эти Голдсборо, должно быть, благоразумны.

— О да, Уотсон. Отец — ваш коллега, весьма преуспевающий, ибо, как вам известно, по эту сторону Атлантики ремесло ваше весьма доходно. Семья имеет состоятельную родню в Мэриленде и Вашингтоне и очень гордится родством с адмиралом Голдсборо, участвовавшим в Гражданской войне [29].

Я снова кивнул. Как, спрашивал я себя, в столь почтенной семье с родственными связями в армейской среде мог появиться нравственный урод?

— Вообще, — сказал Холмс, — миссис Стед говорила мало. Она желает поскорее забыть об ужасном происшествии, поэтому со мной беседовал преимущественно её муж. Кажется, мистер Стед верит, что мы способны восстановить доброе имя семьи его супруги.

— Потрясающе, — вставил я.

— В своём дневнике — о нём я ещё скажу — Голдсборо в середине октября тысяча девятьсот десятого года записал, что скоро в течение десяти недель будет получать по пятьдесят долларов в неделю. Значит, в начале января одиннадцатого года его доходы должны были существенно вырасти. В это время он снимал закуток на верхнем этаже здания Рэнд-скул  [30] на Восточной Девятнадцатой улице за три доллара в неделю.

— Три доллара в неделю? Молодой человек из такой богатой семьи? Неслыханно!

— Стед объяснил, что Голди, как звали его друзья, решил самостоятельно делать карьеру. И не слишком в этом преуспел, добавлю я. Ведь, несмотря на свои музыкальные дарования, Голдсборо был, как выражаются американцы, голодранцем. Он и в самом деле докатился до нищеты.

— Но три доллара в неделю, Холмс… Это меньше фунта!

— Это ещё не всё, дружище. Рэнд-скул — прибежище социалистов.

— Неслыханно! — повторил я.

Трудно было представить себе, чтобы человек подобного происхождения избрал своим идеалом анархию, когда его собственная семья так много сделала для общества.

— На этот счёт не волнуйтесь, Уотсон. Голдсборо не был социалистом. Все живущие в здании Рэнд-скул в этом сходятся.

— Тогда почему он поселился рядом с этими жалкими созданиями?

— Потому, Уотсон, что окна Рэнд-скул выходят на Национальный клуб искусств, где жили Филлипс и его сестра.

— Но ведь это то самое место, где я в четверг обедал у миссис Фреверт. Тогда я не мог и вообразить, что нахожусь рядом с логовом убийцы.

Холмс улыбнулся моему изумлению.

— Но Голдсборо, конечно, давно уже выслеживал Филлипса, — подумал я вслух, — если невзирая на неудобства счёл необходимым поселиться рядом.

— Возможно. Но в тот месяц, когда Голдсборо переехал в Нью-Йорк, в одном из респектабельных ресторанов на Пятой авеню видели бедно одетого человека, обедавшего с нарядной дамой. Немногим раньше Голдсборо заявил, что его преследуют. И даже пожаловался мэру, намекнув, что это секретарь мэра обрядился в обноски, чтобы выдать себя за него. Всё это, как вы увидите, есть в его дневнике. Разумеется, жалобе хода не дали.

— Но, Холмс, что это значит? — спросил я.

— Может, и ничего, Уотсон. Вы же знаете, я не спешу с выводами. Но ясно, что кто-то поманил Голдсборо заработком и получил возможность влиять на него. Нам неизвестно, что именно должен был делать Голдсборо, чтобы получить эти деньги в январе прошлого года, но мы точно знаем, что он сделал.

— Но разве для нас он не остаётся убийцей?

— Возможно. Впрочем, это не исключает и заговора — гипотезы, наиболее согласующейся с подозрениями миссис Фреверт. Идите-ка сюда, Уотсон! Вы должны посмотреть, чем я располагаю благодаря щедрости мистера Стеда.

Холмс вскочил и подошёл к армуару — великолепному шкафу, украшенному цветочной резьбой, — и вытащил из него небольшой кожаный саквояж лилового цвета.

— Подлинные снимки с дневника Голдсборо недоступны, — объяснил он, ставя саквояж на круглый столик, с которого я едва успел убрать бокалы с хересом, — но Стед снабдил меня копиями. Учитывая, что у местной полиции уже сложилось своё мнение, боюсь, копии — единственное, что будет в нашем распоряжении.

Открыв саквояж, Холмс извлёк оттуда пачку фотографий размером с лист писчей бумаги. На них по преимуществу были изображены светлые прямоугольники с какими-то пятнами, очевидно чернильными брызгами, и разного рода записями, сделанными от руки.

— Прочтите, — предложил Холмс, — а потом поделимся выводами.

Я взял первый снимок и стал его внимательно изучать. Фотографии представляли собой снимки с отдельных страниц дневника Голдсборо. Записи были испещрены кляксами, дрожащий, неразборчивый почерк плохо поддавался идентификации. В отличие от Холмса, я обладал скудными познаниями в графологии, но даже мне было известно, что по фотографиям записей, забрызганных чернилами, мало о чём можно судить. Тем не менее я разобрал каракули и ниже воспроизвожу их слово в слово.

— Кто же эта загадочная незнакомка? — спросил я. — Явно не миссис Фреверт, та девушка намного моложе её.

— Продолжайте, прошу вас, — ответил Холмс.

— Эта девушка, — упорствовал я, — кто она?

— Вы, Уотсон, как обычно, настойчиво интересуетесь прекрасным полом.

— Вы несправедливы, Холмс, — возразил я и рассказал о собственнической ревности миссис Фреверт, о которой узнал от её мужа, напомнив: — «Брошенная женщина страшнее адской фурии» [31].