Дело о взбесившемся враче - Константинов Андрей Дмитриевич (версия книг TXT) 📗
Вскоре к дружеской компании в кабинете шефа пришлось примкнуть и мне.
— Аня, нашему другу Линкольну нужна помощь. И сделать это придется тебе.
Уточнив, что это не интим, и вручив стакан с виски, Обнорский рассказал о проблеме своего друга. Оказывается, Линкольну совершенно необходимо побывать в Ораниенбауме — у него там обнаружился предок. Видали бы вы ту, извините, плебейскую насмешку в глазах и голосе шефа, когда он объяснял, что шотландский пращур был найден в Меншиковском дворце в виде портрета!
Мол, бывшего соратника Петра Великого и Алексашки Меншикова узнал по альбомной картинке линкольновский дядя и племяннику завещал святыню навестить.
— Ну прямо второй депутат Салехард!
Тот тоже кричит на каждом шагу о своих предках. Но уверяет притом, будто бы знает, как найти во дворце фамильные бриллианты. Слыхала вчера, как он денег из бюджета требовал на поиски кладов?
— Что-то бредовое припоминаю, но я-то здесь при чем?
— Да при том, что ехать надо немедленно, пока не закрыли дворец депутаты-кладоискатели или просто из-за окончания сезона. А кто у нас грешит знанием английского? Вы, Анна Владимировна, не отпирайтесь. И поехать в славный город Ломоносов вам сегодня придется. О'key?
— O'key ли, Андрей Викторович? Вы поглядите на золотые свои, времени-то уже почти четыре. В Ломоносов тащиться не ближний свет — у меня же ребенок дома!
— А муж тебе на что?
Тут он был прав. Володя стая в последнее время еще большим семьянином, чем до пресловутой истории с Жорой Армавирским (бизнесменом Гурджиевым, то есть). И зловредные слухи о страстном романе, якобы полыхнувшем в душе и теле моем при встрече со жгучим олигархом, на него не подействовали. Обидно даже. Притом, что сама я страшно переживала по поводу его прежних «леваков». А может, и не стоит ворошить старое?
— Ладно, Андрей, съезжу я на руины империи, но при гарантии отгула на следующий день и ужина по завершении экспедиции сегодня. В приличном, прошу заметить, месте!
Отказа ни в чем не последовало. Обнорский гарантировал укороченный рабочий день по уходу за ребенком Соболину и заслуженный отдых мне. А в том, что Линкольн не оставит меня без ужина, никто даже не сомневался. Так что придраться было попросту не к чему, и, дав мужу наказ не забывать об отцовских обязанностях, я уселась на заднее сиденье «Серебряной стрелы». Водитель агентского автомобиля, именуемого по паспорту «Волгой», дал по газам, но мотало нас так уютненько, что за Нарвскими я уже задремала.
Похоже, и клиент мой не сильно интересовался окрестностями, поскольку от него сквозь дрему и продукцию «Русского шансона» услышала я лишь два вопроса: «Petrodvorez?» и «Baltika?». Не знаю, что шотландец имел в виду во втором случае, море или пиво, но водитель Леша его любопытство каким-то образом удовлетворил.
Окончательно я пришла в себя уже в Ораниенбауме. Мы подъехали к воротам Нижнего парка как раз вовремя — группа соотечественников Линкольна поднималась по парадной лестнице Большого дворца, и мы примкнули к британским гостям. А иначе во дворец нас могли и не пустить — одиночек в эту пору музей уже не обслуживал. Так что мы вполне оценили волю счастливого случая, который, как оказалось, благоволил к нам не в последний раз.
Едва оказавшись во дворце, Линкольн стал ко мне приставать: «Where is my Grandfather?». Благо, дело было не в Зимнем, и вскоре мы обошли все помещения меншиковской резиденции. Но заветного портрета не нашли! Где, почему, как — шотландец выплеснул на меня всю свою растерянность и обиду.
И тут нам повезло еще раз. Музейная барышня, бродившая по соседству с пухлыми описями, прошептала на чистейшем английском, что готова разрешить наше недоумение. Мол, если речь вдет о портрете неизвестного, предположительно иностранца, то он еще вчера был передан из экспозиции в реставрационную мастерскую, где и будет находиться до следующего лета. «Как хранитель коллекции, могу вас заверить, что состояние красочного слоя и грунта требует немедленного вмешательства специалистов», — добавила она на русском, но так же мило. И только горестное восклицание Линкольна:
«O my Grandfather!» — вывело ее из полудремы.
— Что вы сказали? Вы предполагаете, что на портрете изображен ваш дедушка?
— Конечно, мой! Линкольн Мак-Дауэлл!
— Как интересно. Идемте же!
Еще не веря удаче, мы ринулись вслед за барышней в недра музея. Они оказались гораздо интереснее самой экспозиции, особенно реставрационная мастерская. Мне всегда нравился артистический беспорядок, баночки-тюбики, букеты чистых кисточек и засохшие палитры. Все это дышало очарованием процесса, скрытого от глаз посторонних, которым надлежало видеть лишь конечный продукт и ничего более.
В музейной мастерской, этом гибриде художественного ателье и научной лаборатории, процесса мы не увидели, но зато нас ожидала встреча со стариком Мак-Дауэллом! А также с его реаниматором, как назвал себя молодой человек в бандане, с серьгой в ухе и бородкой карибского типа — типичный флибустьер по имени Фазиль. Он подвел нас к здоровенному столу из некрашеных досок и снял подозрительного вида тряпочку с одной из лежащих на нем картин.
— Любуйтесь!
— O, shit! He is Mak-Dawll!
Казалось, от крика Линкольна обвалятся все стоявшие на стеллажах банки.
Хотя он мог бы и не орать, сомнений в фамильном сходстве ни у кого не возникало. Гордый старец приветственно взирал на своего потомка с холста, оклеенного квадратиками папиросной бумагой. «Good evening, мол, my grandson, good evening!» — словно бы говорил он.
И клянусь, была в том взгляде некая покровительственная усмешка, разъясняющая не носящим славной фамилии: кто мы, а кто они. Порода!
Размышлять о перипетиях генеалогии я, как выяснилось, могла еще долго.
Девушка-хранительница полностью завладела инициативой, а стало быть, и обоими Мак-Дауэллами. Я ничего не имела против, тем более что Аглая лучше меня говорила по-английски. Глазки ее горели, истома улетучилась, а воодушевленный Линкольн снимал ее на свое фото и видео, кажется, больше, чем дедушку.
Меня это обстоятельство нисколько не огорчало, приключениями я была сыта по горло. Душе хотелось покоя, телу — отдохновения, "голове — необременительных размышлений. О тайнах генеалогии, например. Но насладиться участью третьего лишнего опять помешали.
Я все время чувствовала на себе нескромные взгляды Фазиля, который, наверно, просчитывал совсем другую арифметику.
Надо было уносить ноги от этого флибустьера, хватит с меня джигитов!
— Линкольн, если вы закончили, не пора ли нам в город?
— Никак нельзя, дорогая, никак.
Я уже пригласил Аглаю поужинать с нами. Думаю, и господин реаниматор к нам с удовольствием присоединится. Дедушка не простил бы мне, если бы я этого не сделал — Мак-Дауэллы так никогда не поступали. Во всяком случае, последние шесть столетий!
— Ого!
Иного ответа ни по-английски, ни по-русски у меня не нашлось. Да и не сама ли я потребовала от Обнорского ужин в приличном ресторане? Вот тебе, голубушка, и ужин. Который, как потом выяснилось, оказался с бомбочкой.
Фазиль, как верно предположил Мак-Дауэлл, присоединился к нам, вернее, ко мне, с удовольствием. До Кавалерского корпуса, где располагались гостиница и ресторан, мы в таком порядке и двинулись: вслед за нашей русскоязычной парой их англоязычная.
Благо, идти было недалеко, и минут через пятнадцать мы оказались на месте.
«Серебряная стрела», сделав небольшой крюк, добралась еще раньше, и столик для всей компании был уже заказан.
Водитель Леша встречал нас на правах хозяина, со знанием дела руководя сервировкой. А сервировать было что! Вазы с красной и черной икрой, корзинка с фруктами и серебряное ведерко с шампанским хорошо смотрелись среди хрусталя и золоченого мельхиора. Кудрявые гиацинты и пара тонкостенных графинов — рубиновый с вином и запотевший с водкой — венчали картину.
Мы стали ее не слишком-то изящной рамой и скоро порушили красоту.
