Две дамы и король - Играева Ольга (мир бесплатных книг .txt) 📗
Кресло заскрипело.
— Губин, пустите, — смеялась и шептала Регина так, чтобы не услышал зануда автор. — Мне с автором надо договорить. Вы кресло опрокинете…
А голосок уже смазанный, наркотизированный…
Он разогнулся и отошел на два шага от стола. Регина, выгнувшись, поправила блузку на вороте и, снова подбирая трубку, показала ему одурманенным взглядом и эдак плавно рукой — идите, идите, я потом к вам загляну… Закрывая за собой дверь, он слышал, как она сказала: «Да, я здесь», явно стараясь совладать с неустойчивым голосом, придать ему прежнюю безапелляционную интонацию.
Она продолжала разговор, все еще в мыслях наполовину оставаясь в объятиях Губина, и никак не могла понять, как ей ко всему этому относиться. Вообще она не любила сильных нахрапистых мужчин, но Губин — это какой-то особый случай. Она не могла взять в толк, почему до сих пор не послала его подальше. Ничего еще меж ними не решено, ничего не определено, пока есть только его настойчивые ухаживания и ее замешательство…
Регина опустила глаза и увидела на коленке дыру, от которой вниз сползала петля. «Ну вот, порвал колготки…» Хорошо, что у нее в сейфе всегда лежит новая, нераспечатанная пара.
«Я не беспредельщик. Я это твердо знаю. И никто не убедит меня в обратном». Булыгин перевернулся на спину и уставился в потолок. На потолке лежали солнечные блики. С кухни доносился звон посуды — Элеонора собирала ему на стол. Любимая… Не сразу он приучил ее вставать по утрам раньше его и варить свежий кофе, готовить поджаристые тосты и прочее, что он любил съесть на завтрак перед отъездом по делам. Надо же, не уставал удивляться Булыгин с тех пор, как вывез ее из захолустного Кобрина, была обычная провинциальная девица, одуревшая от перспективы жить в столице. Простая, смазливая, с понятным набором жизненных целей — богатый муж, обеспеченная жизнь, социальное положение… Наверняка, думал он с первой встречи, ее заветная мечта — вернуться когда-нибудь в Кобрин в песцовом полушубке (выше ее девичья мысль тогда еще не залетала, не то что сейчас…) и, шагая с брезгливой гримаской шпильками по грязи, навещать подруг юности. А те, бесформенные провинциальные тетки в застиранных советских бумазейных халатах — мужья пьющие, дети сопливые, — таращились бы на роскошную незнакомку, раскрыв рот, а узнав Норку, зеленели бы от зависти…
Булыгин все понимал в Элеоноре и все принимал.
Сам был таким — он не забывал свою многолетнюю зависимость от первой жены, коренной москвички, давшей ему прописку и на этом основании считавшей, что он продан ей в услужение. Распоряжалась им, как своей домработницей, — морда вечно недовольная. Знала, что он дернуться не может. В те времена московская прописка была как пропуск в рай.
Бр-р-р… Булыгин передернулся, вызвав в памяти образ первой жены, — щепка длинноносая с очками.
А Элеоноре он готов был дать все, о чем она мечтала, но в ответ ожидал благодарности. Элеонора долго не могла взять в толк, что такое счастье на нее свалилось не за красивые глаза. То есть внешность ее Булыгина вполне устраивала, зато не устраивало то, что первым делом жена купила себе пеньюар, взяла манеру поздно вставать и часами сидеть на неубранной постели, обрабатывая ногти на руках и ногах. И все это — пока он был дома. Плевать, чем она занята в его отсутствие — то ли обмирает над «Космополитеном», то ли с такими же подружками треплется по телефону, то ли сериалы смотрит по телику. Но пока он дома, для нее, кроме мужа, не должно существовать никого и ничего. Зато теперь, как только он переступает порог, Элеонора носится вокруг него колбасой…
А то ведь пыталась взять его под каблук, права качать и скандалы устраивать. Ничего, он ей быстро указал на ее место: купил однажды билет до Витебска в один конец, принес домой и положил ей прямо на телефон — она как раз по телефону болтала. Она глянула — и все, с тех пор как шелковая.
«Тот случай — это исключение, потому что меня довели до крайности… Не надо доводить меня до крайности. Пусть Серега не доводит меня до крайности. Я и сейчас скажу — дружбан он мне, кореш, свой в доску. Хоть формально Серега и стал начальником, но это так, условность. Начинали-то вместе, продолжали тоже, да и дело общее. Хотя опять-таки формально его, Серегино дело. Да при чем тут формально — мало, что ли, я сил вложил в эту рекламную фирму, тащил весь последний год, а Серега — только так, руководил. Руководил — „руками водил“, ха-ха…» — продолжил Булыгин свой внутренний монолог.
Он, не вставая с постели, неторопливо почесал плотное брюхо. С некоторых пор мысли о Сереге занимали его все больше. Он чувствовал — надо что-то менять в их отношениях, он их перерос. Так бывает, был Серега лидером, а теперь все — обхожу на повороте. А тот не понимает, как Булыгин ему ни намекал.
«Попробуй сегодня пробейся на рекламном рынке — все схвачено и поделено среди акул, подобных „Примадонне“. Пришлось горбатиться и пускаться во все тяжкие. И задницы полизать, чтобы не слопали с потрохами, и к той же „Примадонне“ на поклон идти», — втолковывал воображаемому шефу Булыгин. Правда, Серега про это не знает — его не обо всем стоит информировать, темпераментный слишком. Серега тут же бы вскинулся, стал вникать и, глядишь, взбрыкнул бы против условий, что выставила «Примадонна», — потому-то никто из серьезных людей с ним и дел иметь не хочет. Да и известно всей Москве — в долгах он по самые уши, едва воздух ртом хватает над водой, скоро пойдет ко дну.
«Не понимает, что на хрен никому не нужно эксклюзивное право на рекламу в этом его долбаном политическом еженедельнике, — это позавчерашний день. Кому это вообще сегодня нужно — политика, демократы, передовые взгляды? Гроша ломаного не стоит все это вместе с его политическим еженедельником. На телевидение надо пробиваться, там такие горизонты, такое море разливанное возможностей — только доберись до водопоя, уговори кого надо, чтобы допустили к краешку, — и купайся, и залейся…»
Булыгин лежал в утренней затемненной спальне.
Каждый раз, когда он представлял себя через пару лет после того, как присосется к телевидению, у него от предчувствия собственной грядущей крутизны сладко замирало все внутри. Но на лице блаженство не отражалось. Путем долгих тренировок Булыгин привил своему лицу не смываемый никакой человеческой эмоцией рыбий взгляд, который, по его убеждению, помогал ему идти по жизни.
Булыгин давно смотрел на кореша Серегу как бы со стороны и с удивлением понимал, что тот его раздражает: какой-то импульсивный, несолидный, перепады в настроениях. И шмотки у него появились дорогие после того, как бизнес развернулся, а все без толку — и кашемировое пальто на нем, и костюм за тысячу долларов. А морда — все равно как у запоздалого шестидесятника в тот момент, когда у того начала сбываться мечта об «оттепели». Несерьезный какой-то, невесомый — кто с ним будет считаться?
— Миш, все готово, — раздался из кухни голос Элеоноры. Но Булыгин не торопился вставать — пусть еще раз позовет.
Морда у Сереги, конечно, разная бывает — очень уж подвержен настроениям. Иногда мрачная, тяжелые мысли так и читаются — девочки-секретарши в такие минуты обходят его за версту, потому что, кроме хамства и мата, от него ничего не дождешься.
Но бывает, что Серега открыт, улыбчив, громогласен, взгляд хитрый — тут его обаянию трудно противостоять, и все к нему так и льнут. Тогда с ним легко, весело, в такие мгновения даже его партнерам кажется, что дела идут на лад, что Серегина изобретательность, энергия и оптимизм, как всегда, вывезут и что скоро все увидят небо в алмазах.
"Но я-то все это уже видел-перевидел, и лично меня эти перепады в настроениях и щенячье бодрячество только бесят — на обаянии не выплывешь и серьезным людям его вместо залога не предложишь.
А «Примадонна» — боже мой, это спасение. Уже и ролик моей фирмочки прокрутили по первому каналу — всего несколько секунд, чисто имиджевый, но все же — по первому! Блин, это не всем доступно!" — продолжал предаваться приятным мыслям Булыгин.
