С моей-то рожей - Дар Фредерик (читать книги без регистрации полные TXT) 📗
– В таком случае, вам тем более будет интересно услышать ее конец. Для того чтобы усилить сходство с орлом, я отретушировал ваш портрет, сделав крючковатый нос, наподобие вашего нынешнего, опустил уголки губ и убрал скулы. Короче, сам того не желая, сконструировал ваше нынешнее лицо. Можете себе представить мое изумление, когда я вас сегодня встретил! Вам не кажется необычной эта история, месье Руа?
– Она показалась бы мне таковой, если бы я был тем, за кого вы меня принимаете.
– Ну что же, не буду настаивать. Я слишком восхищаюсь вашим талантом, чтобы вам досаждать. Возможно, в своей жизни вы и совершали ошибки, но заблуждения ваши были наверняка искренни и потому достойны снисхождения. Я прошу принять мои уверения в том, гм... что эта встреча останется между нами.
Он достал из верхнего кармана пиджака визитную карточку и прислонил ее к моему стакану.
– Если вам что-либо понадобится, я к вашим услугам, месье Руа!
Не дожидаясь ответа, он слегка кивнул и направился к двери. Я остался сидеть как истукан, с ужасом глядя на прямоугольник визитки, казавшийся мне стеной, у которой меня запросто могут расстрелять.
2
На следующий день я накупил газет и принялся их изучать, со страхом ожидая обнаружить отклик на мое возвращение в Париж. Ни один журналист на упустит подобной сенсации. Всю ночь я сочинял статью, которую мой неожиданный знакомый мог бы написать, даже придумал для нее заголовок: "Писатель Жан-Франсуа Руа, заочно приговоренный к смертной казни, скрывается в Париже под фальшивым именем и фальшивой внешностью".
Но ничего подобного в газетах я не нашел. Медина оказался честным игроком и сдержал свое слово. Я почувствовал, как отступает страх и на смену ему приходит чувство покоя. Я был счастлив от сознания, что у меня появился союзник. Тринадцать лет, находясь в изгнании, я мечтал о Франции, о Париже. Ностальгия была столь велика, что не раз приходила мысль отдаться в руки правосудия, которого я, впрочем, не слишком и опасался. Ветер переменился, и я мог смело рассчитывать на то, что смертная казнь обернется в худшем случае несколькими годами тюрьмы. Страшно было другое. Оставались люди, для которых приговор обжалованию не подлежал. Эти люди обладали отличной памятью и завидным терпением. Думая обо мне, они регулярно смазывали свои пистолеты...
Я решил смиренно нести свой крест, скромно существуя на те средства, которые сумел вывезти. Когда они подошли к концу, я понял: если мне дорога жизнь, я должен возвращаться на родину. Это выглядело парадоксально, ведь во Франции меня подстерегала смертельная опасность. Но лишь там я мог заниматься своим ремеслом, без которого жизнь теряла всякий смысл.
И тогда я отважился на авантюру. Липовое лицо, липовые документы. Несколько тысяч франков в кармане. И все.
Через два дня по возвращении во Францию я понял, что это мало. В редакции я появиться не мог, так как слишком многие меня хорошо знали. По почте статьи в газету не посылают, если не хотят, чтобы материал увидел свет под чужим именем. Мне оставалось одно: писать книгу, закамуфлировав, насколько это возможно, свой стиль. Но для написания романа необходимо время. У меня сохранились кое-какие записи, которые я делал в годы изгнания, но среди них не было ничего, что представляло бы коммерческий интерес.
Я чувствовал себя не в своей тарелке из-за своей мерзкой хари, к которой никак не мог привыкнуть. Да и Париж оказался совсем не тем Парижем, который я оставил тринадцать лет назад. Я, как злоумышленник, бродил по улицам некогда столь любимого города, тщетно пытаясь отыскать тени и следы моей ушедшей молодости.
Отчаяние грызло меня, как сифилис. Я был болен прошлым, которое оказалось "прошлым" в буквальном смысле этого слова, то есть прошло навсегда, ибо ничто меня с ним больше не связывало. Начать жизнь сначала у меня не хватало мужества. Больше всего я страдал от отсутствия друга... Человека, с которым мог бы говорить, быть самим собой, рассказывать о себе, облегчать душу. Люди не созданы для одиночества. Оно нас опустошает и сводит с ума. Пустота влечет за собой пустоту!
На следующий день после той странной встречи я понял, что произошло нечто важное, способное оказать влияние на всю мою последующую жизнь. Размышляя об этом, я непрерывно вертел в руках визитную карточку, пока она не стала мятой и грязной. Имя, напечатанное на ней черными и блестящими, как навозные мухи, буквами, действовало на меня гипнотизирующе: "Фердинанд Медина, журналист, улица Тийоль, Сен-Клу, 8. Тел: Молитор 16-61".
Я непроизвольно водил указательным пальцем по выступающим буквам, словно рассчитывал, что это прикосновение поможет мне получить сведения о незнакомце из кафе.
Друг он или враг? Я вызывал в памяти бледное лицо Медины. Сколько я ни рылся в своих воспоминаниях, не мог припомнить, чтобы встречался с ним раньше. Правда, в редакцию "Пари-Франс" я обычно врывался, как смерч, и устремлялся без приглашения прямо к директору или главному редактору. Поэтому нет ничего удивительного в том, что я не обратил внимания на какого-то стажера. В то время ему было семнадцать лет, а теперь этот мальчик превратился в мужчину, которого достаточно потрепала жизнь.
Нет ли скрытого подвоха в его вчерашнем поведении? С какой стати он сделал мне этот королевский подарок, ведь иначе и не назовешь его отказ воспользоваться подобной информацией. Может, из гуманных соображений? Честно говоря, я не слишком верил в великодушие журналистов. Само ремесло требует от человека отказа от благородных и рыцарских чувств. Значение имеют лишь размер букв, которыми будет набран на первой странице газеты заголовок материала, да количество строк самой статьи. А может быть, этот человек работает в вечерней газете, которая появится лишь после обеда, во второй половине дня?
Я решил дождаться вечера, прежде чем радоваться.
Прошли сутки, но так ничего и не произошло. Медина хранил молчание.
Я думал только о нем. Этот человек прочно занял все мои мысли. Одиночество мое было столь необъятно, что наша встреча приобрела в моих глазах колоссальное значение...
Вечером второго дня, когда я выходил из арабского ресторанчика, где обычно обедал, на меня внезапно обрушилось ощущение столь оглушительной пустоты, что закружилась голова. Проходившие мимо люди казались неземными существами, здания, попадавшиеся на пути, напоминали мрачные, почти лунные скалы. Даже небо, прекрасное небо Парижа, казалось липким и угрожающим.
Я поспешил забежать в маленькое полупустое кафе, где несколько таксистов за стаканом красного вина обсуждали свои житейские дела.
У меня не было желания выпить, просто я изо всех сил пытался начать жить "как все", "попасть в ногу", тайно надеясь, что, влекомый человеческим потоком, я смогу выбраться из водоворота и спастись.
– Что месье желает?
Передо мной с равнодушным видом стоял официант, для которого я был обычным посетителем. Он не ведал, что мое лицо было фальшивым, равно как и жесты, слова, взгляд...
– Ром, пожалуйста.
Почему вдруг я заказал ром? Я ведь ненавижу спиртное, а ром в особенности. Этот напиток для меня ассоциируется с началом ангины, которую надо лечить обжигающим глотку грогом. Ни один нормальный человек не станет пить ром, если температура его тела ниже 39°.
– От вас можно позвонить? – спросил я, глядя в отвратительное зеркало, установленное над стойкой бара. Медина был абсолютно прав: я напоминал хищную птицу, только не орла, а, скорее, трясущегося от холода филина...
– Вот жетон, телефонная кабина в глубине зала, налево.
Неуверенной походкой я направился к телефону.
Я не звонил никому в Париже уже тринадцать лет. Волнуясь, как провинциал, я самым тщательным образом набрал номер Медины. После краткой паузы послышались длинные гудки. Наконец, на другом конце провода сняли трубку, и женский голос произнес:
