Прощай, Калифорния ! - Маклин Алистер (читаем книги .txt, .fb2) 📗
- Это вы можете их так называть. Я бы назвал их беглецами с каторги.
Высокий тощий мужчина в черном костюме носил бифокальные очки и заметно сутулился, что делало его похожим на рассеянного ученого. Это лишь наполовину соответствовало истине. Профессор Барнетт из Сан-Диего был каким угодно, но только не рассеянным. В своем профессиональном кругу он справедливо славился чрезвычайно острым умом и был печально знаменит необыкновенной вспыльчивостью. Моро улыбнулся.
- Каторга может быть в прямом и переносном смысле, профессор. В конце концов, мы все рабы чего-нибудь. - Он жестом подозвал двух мужчин с винтовками. - Снимите с них наручники. Дамы и господа, приношу извинения за то, что таким неприятным образом вторгся в мирное течение вашей жизни. Надеюсь, по дороге сюда никто не испытывал неудобств. - Его речь была гладкой и четкой речью образованного человека, для которого английский язык не родной. - Я не хочу тревожить или пугать вас... - Нет ничего более тревожного и пугающего, чем заявление о том, что человек не собирается делать этого. - Но прежде чем я приглашу вас внутрь, посмотрите на стены, окружающие двор.
Все посмотрели на стены. Поверх этих семиметровых стен шло ограждение из колючей проволоки в три ряда. Проволока поддерживалась L-образными стальными подпорками, вделанными в мрамор, и проходила через изолированные крепления. Моро сказал:
- Выйти отсюда можно только через стены и ворота. Я не советую делать ни того ни другого. В особенности перелезать через стены: по проволоке пущен электрический ток.
- И так уже шестьдесят лет, - кисло заметил Барнетт.
- Значит, вы знаете это место? - Моро, похоже, не удивился. - Вы уже бывали здесь?
- Здесь бывали тысячи людей. Дорогостоящий "каприз фон Штрайхера" был открыт для публики в течение двадцати лет, пока содержался на средства штата.
- Он до сих пор открыт для публики, хотите - верьте, хотите - нет. По вторникам и пятницам. Кто я такой, чтобы лишать калифорнийцев части их культурного наследства? Фон Штрайхер пропустил через проволоку всего пятьдесят вольт, в качестве предупреждающей меры. Такой ток может убить только человека с больным сердцем, но человек с больным сердцем на высокую стену и не полезет. Я же поднял напряжение до двух тысяч вольт. Пожалуйста, следуйте за мной.
Он прошел через арку, расположенную прямо напротив входа. За аркой находился огромный холл размером восемнадцать на восемнадцать метров. Три открытых камина, каждый высотой в человеческий рост, были вделаны в три стены, и три вязанки дров горели, весело потрескивая, вовсе не для украшения, поскольку даже в самый разгар лета толстые гранитные стены не пропускали жару с улицы. Окна в зале отсутствовали - стиль, заимствованный из Праги. Блестящий пол был выложен паркетом из красного дерева. Половину зала занимал ряд обеденных столов и скамеек; вторая половина была пуста, если не считать дубовой резной кафедры, возле которой валялась куча каких-то циновок.
- Это банкетный зал фон Штрайхера, - пояснил Моро и посмотрел на обшарпанные столы и скамейки. - Сомневаюсь, чтобы он одобрил перемены.
Барнетт был потрясен:
- Стулья Людовика Четырнадцатого, столы периода империи - все исчезло? Наверное, отличные получились дрова.
- Вы не должны путать нехристианский подход с варварским, профессор. Подлинная мебель не тронута. В Адлерхейме огромные подвалы. Кстати, сам замок, если не принимать во внимание его изолированного местоположения, не совсем годится для наших религиозных целей. Обеденная половина зала мирская. Другая же половина, - он показал на пустое пространство, освящена. Нам приходится довольствоваться тем, что есть. Надеемся, что в один прекрасный день мы построим по соседству мечеть, а пока ею служит эта часть зала. Кафедра предназначена для чтения Корана. Циновки, как вы понимаете, для молящихся. Чтобы призывать правоверных на молитву, нам вновь пришлось пойти на нежелательный компромисс. Эти башни с луковицами, гротескные архитектурные символы греческой ортодоксальной церкви, для магометан прокляты, но нам пришлось освятить одну из них, и теперь она служит в качестве минарета, с которого муэдзин призывает к молитве.
Доктор Шмидт, такой же выдающийся физик-ядерщик, как и Барнетт, и так же известный своей нетерпимостью к глупцам, посмотрел на Моро из-под кустистых белых бровей, прекрасно дополнявших невероятно густую гриву белых волос. На его красноватом лице появилось выражение почти комического недоверия:
- Все это вы рассказываете тем, кто приходит сюда по вторникам и пятницам?
- Конечно.
- Бог мой!
- Аллах, с вашего позволения.
- Как я понимаю, эти милые экскурсии вы проводите сами? Наверное, получаете огромное удовольствие, пичкая доверчивых граждан своей галиматьей.
- Аллах ниспошлет вам возможность однажды увидеть свет, - мягко произнес Моро. - И это обычная работа - впрочем, что я говорю? - священный долг, который я предоставляю исполнять моему помощнику Абрахаму.
- Абрахаму? - Барнетт позволил себе усмехнуться. - Подходящее имя для последователя Аллаха.
- Вероятно, профессор, вы давно не были в Палестине?
- В Израиле.
- Нет, в Палестине. Там многие арабы исповедуют иудаизм. А почему не может быть еврея, исповедующего ислам? Пойдемте. Я познакомлю вас с таким человеком. Смею надеяться, обстановка покажется вам еще более приятной.
Обстановка огромного кабинета, куда Моро провел своих "гостей", была не просто приятной, а бесстыдно сибаритской. Фон Штрайхер предоставил архитекторам и дизайнерам полную свободу в оформлении и меблировке внутренних помещений Адлерхейма, и на этот раз им удалось кое-что сделать правильно. Кабинет был явно скопирован с библиотеки какого-нибудь английского герцога: вдоль трех стен книжные полки сверху донизу, каждая книга в переплете из тончайшей кожи, красновато-коричневый ковер с длинным ворсом, портьеры из дамасского шелка того же цвета, удобные и уютные кожаные кресла, дубовые столы и письменный стол с кожаным верхом, к которому приставлен обитый кожей вращающийся стул. Легкую дисгармонию в интерьер вносили уже находившиеся в кабинете трое мужчин. Все они были в арабских одеждах. Двое из них не заслуживали особого внимания, зато третий сразу приковывал взоры. Глядя на него, можно было подумать, что он сперва намеревался быть баскетболистом, но затем передумал и решил стать игроком американского футбола. Чрезвычайно высокий, с мощной, как у ломовой лошади, грудью, он весил, наверное, не менее ста тридцати килограммов.
