Мистериум - Маккормак Эрик (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
Однако в Средние века мы обнаруживаем, что слово это начинает использоваться для драматических представлений — так называемых мистерий, то есть спектаклей-таинств. И, в силу совпадения, в тот же период слово «мистерия» — таинство — начинает использоваться для обозначения любой профессии, ремесла или искусства. Разнообразные гильдии ремесленников свободно используют это слово; фактически они же отвечают за постановку пьес-мистерий. Подмастерья, когда принимали присягу ремесла, клялись посвятить себя выбранному «таинству или искусству» — это была стандартная фраза. У каждой гильдии были свои тайны посвящения и профессиональные секреты, защищенные сложными мерами предосторожности и ритуалами. В частности, аптекари и врачи не хотели, чтобы кто-нибудь из посторонних знал формулы их эликсиров.
Разумеется, Джеймс, ты знаешь, что языковые штудии — не самая точная наука. Поэтому тебя не должно удивлять, что единого мнения по поводу происхождения слова «мистерия» нет. Некоторые филологи считают, что «мистерия» — таинство в значении «профессия, ремесло» — восходит не к латинскому «mysterium», а к другому слову — «ministerium», означающему «мастерство»; с точки зрения здравого смысла такая этимология даже предпочтительнее. Но, так или иначе, все ученые сходятся на том, что «мастерство/мистерия» и «мистерия/мастерство» — слова, чьи корни уже так тесно переплелись, что их разделить невозможно. Возьмем, например, Празднество Мистериум, о котором ты читал, — то, которое проводили в Каррике. Сюда приходили гильдии и здесь они совершали свои секретные обряды. Драма, которую они исполняли, была, безусловно, данью и ремеслам, и таинствам. Более того, вероятно, актеры выбирались из представителей разных профессий этого города; и сам Каррик, обычно служивший местом работы этих людей, на неделю становился сценой их спектакля.
* * *
Спектакль! Едва Блэр произнес это слово, я вспомнил, как буквально за несколько минут до прихода комиссара меня терзало смутное подозрение, что со дня приезда в Каррик я участвую в каком-то драматическом спектакле.
Но в основном я восхищался познаниями комиссара: он мог быть не только монахом, но и ученым.
— Я точно не знаю, Джеймс, почему Айксн хотел, чтобы ты прочел эти страницы, — сказал комиссар. — Он сам тебе расскажет об этом со временем. А пока нельзя позволить, чтобы нас отвлекали рассказы о карах, апотекарях и снадобьях, потому что они только для того и нужны — отвлекать. Тайны, которые мы с тобой приехали расследовать в Каррике, — это тайны, связанные с величайшим преступлением, и мы не вправе допустить, чтобы малейшая мелочь отвлекла наше внимание от этого преступления.
— Я хотел спросить — из чистого любопытства, — сказал я, что значат слова на титульном листе — «сегtum quia impossibile»?
— Это краткая форма еще одной латинской фразы-парадокса.
Думаю, несмотря на его собственное утверждение, Блэр был не прочь немножко похвастать своими знаниями.
— В вольном переводе это значит: то, что всегда казалось тебе невозможным, на самом деле может стать единственным решением твоей проблемы. Об этом стоит помнить в нашей профессии.
И Блэр вынул из портфеля папку.
— Я рад, если тебе понравилось то, что ты прочел, Джеймс. Я принес тебе еще кое-что. Это передал мне для тебя сегодня городовой Хогг. — Блэр вынул из папки выцветшую брошюру и старую газетную страницу.
— Вы сами это читали? — спросил я. — От них будет польза?
— Я читал; но ты должен прочесть сам и сам сделать выводы. И помни, Джеймс: не всегда существеннее всего — те ключи, что прямо перед носом. Некоторые важнейшие в жизни вещи можно увидеть только боковым зрением. Это еще один секрет нашего ремесла.
Когда комиссар Блэр ушел, я развернул газетную страницу. Она пожелтела от старости; судя по дате, статья была напечатана где-то в конце Войны. Читал я очень внимательно.
Лагерь Ноль (по соображениям безопасности я не могу сообщить его точное местонахождение) лежит в нескольких милях к северо-востоку от далекой деревушки — в тени холмов, на суровом плато торфяных болот.
В то утро я смотрел, как все пятнадцать военнопленных маршируют меж болот по дороге мимо запруды, очень популярной среди местных рыболовов. Они направлялись в угольную шахту, находящуюся всего в нескольких сотнях ярдов… Работа, для которой сюда присланы военнопленные, — заместить мужчин, работающих на шахте в мирное время. На пленниках были надеты стандартные костюмы цвета хаки — штаны и короткая куртка, едва ли подходящие для холодного утра здесь, в холмах, и при этом слишком теплые для температур, с которыми военнопленные ежедневно сталкиваются под землей.
Поразительно было видеть врага совсем вблизи и совершенно его не бояться. У большинства пленников обычные темные волосы, у одного — черная борода. Впрочем, у одного из пленников на голове потрясающая копна рыжих волос, что меня удивило: он походил на любого из нас. Некоторые — коренастые, вероятно, из крестьян; двое заметно лысеют. Но все они очень молоды.
Казалось, ни одного из них не угнетает его положение; пленники шли выпрямившись и были вполне бодры. Они маршировали ровным шагом под присмотром конвоира с винтовкой.
Я шел позади строя до самой шахты. Судя по всему, военнопленные хорошо знали распорядок: они пошли в сарай за касками, кирками и лопатами, затем промаршировали к подъемнику — конструкции с неким подобием чертова колеса на вершине. Здесь командовал местный мужчина в форме шахтера. Он приказал военнопленным зайти в клеть подъемника. Мужчины по очереди вошли и схватились за кожаные ремни на крыше. Дверь подъемника захлопнулась, колесо завращалось, трос двинулся, и люди опустились в шахту.
На поверхности продолжают работать несколько мужчин из местных. Один рассказал мне, что, спустившись на дно шахты, пленники садятся в вагонетки, которые везут их милю до угольного забоя. Там пленник, назначенный бригадиром, указывает, кому работать кирками. Остальные грузят лопатами уголь в вагонетки и отправляют его на поверхность. Один или два человека весь день ставят крепи в тоннелях и, если необходимо, тянут электрические провода.
Рабочие едят и удовлетворяют все физические нужды под землей. Курить категорически запрещено. Смена длится с семи утра до четырех часов дня. Потом военнопленные поднимаются на поверхность и возвращаются в лагерь.
Часовой вернулся со мной и показал мне пустой лагерь. Лагерь огорожен; по верху металлической сетки протянута колючая проволока. Каждые несколько ярдов над забором висят электрические фонари. Деревянная сторожевая вышка со знаком «О» (Ноль) высится над всем лагерем. За оградой стоят пять бараков-времянок. Снаружи они выкрашены в зеленый — с целью маскировки, хотя конвоир сказал мне, что ни один вражеский самолет никогда не появлялся в этих краях. В трех домиках с пузатыми печками у двери размещены спальни военнопленных. Четвертый барак, замыкающий квадрат, разделен надвое: в одной половине — уборная и душ, во второй — кухня и столовая. Пятый домик, который стоит в стороне, на юго-западе, тоже выкрашен в зеленый цвет; но его окружает белый штакетный забор. Здесь живут комендант лагеря и конвоиры.
Мой экскурсовод располагал информацией в избытке. Он сказал, что, помимо работы в шахте, военнопленные выполняют еще одну общественную функцию. Каждую неделю в определенный день их отводят в деревню. Целое утро они убирают мусор, подметают улицы, моют окна, косят газоны в Парке и помогают жителям садовничать. Затем военнопленные ужинают в разных семьях по всей деревне, по трое в каждом доме.
Конвоир сказал, что пленникам очень нравится заходить в теплый дом, мыть руки, садиться к столу, застеленному скатертью, и есть вкусную еду. Они говорили ему, что почти верят, будто они у себя на родине — свободные люди, которые пришли ужинать домой.
Здесь следует добавить, что позже я разговаривал с женщинами деревни, и они сказали, что им тоже нравится принимать у себя пленников. Те, чьи мужья находятся на чужбине, заявили, что для них это хороший повод продемонстрировать врагу традиционное для нашего Острова гостеприимство. Естественно, не все жители деревни относятся к военнопленным одинаково. Некоторые семьи отказываются иметь с ними дело.
