Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник) - Арсеньева Елена (книги бесплатно TXT) 📗

Поневоле вспомнишь цыганский романс «Вот что наделали песни твои!»

Ох уж этот Вертинский… Вера отлично помнила, как он появился в ее доме и в ее жизни.

Это было во время мировой войны. Молоденький солдатик — санитар из передвижного военного госпиталя — как-то привез ей с фронта привет от ее мужа, Владимира Холодного, — да так и погиб на месте, навеки приговоренный к мучительному, тайному обожанию этой роковой женщины.

Он передал Вере письмо от Владимира — и стал приходить в дом на Басманную улицу каждый день. Садился (ноги в обмотках, гимнастерка вся в пятнах от дезинфекции, шея тонкая, длинная), смотрел на красавицу — и молчал. Потом начал читать ей свои стихи, для которых подбирал музыку здесь же.

Песенки были очаровательны!

Больше всего Вере нравились «Лиловый негр» (да-да, тот самый, который в притонах Сан-Франциско ей подавал манто!) и «Маленький креольчик», а песенка «Ваши пальцы пахнут ладаном» возмутила: «Я еще не умерла!» На самом деле эти ресницы, в которых спит печаль, были вызваны, конечно, воспоминанием о каком-то экранном образе Веры Холодной, ибо все фильмы кончались одинаково трагично: героиня погибала, и ничего теперь не нужно ей, ничего теперь не жаль, она уходит в рай весенней вестницей…

Когда газеты и афиши объявили, что на экраны скоро выйдет фильма «Тернистой славы путь», в которой будет рассказано о жизни обожаемой актрисы, ее поклонники и поклонницы спать не могли от нетерпения. Вот теперь-то они всё узнают доподлинно: и про лилового негра, и про экзотические португальско-малайские ласки, и про роковую страсть «огненного дьявола», и про то, кто же, в конце концов, ей теперь целует пальцы?!.

Увы! Фильма Петра Чардынина, снятая в киноателье Харитонова, хотя и собрала огромные деньги, однако многих разочаровала. Ну невозможно, никак невозможно, чтобы она была всего лишь любящей и любимой женой какого-то там бывшего юриста, ныне фронтового поручика, матерью двух дочек, скромницей, свято хранящей супружескую верность, труженицей, которая самоотверженно работала артисткой в синематографе , как другие дамочки работают приказчицами в магазинах, учительницами в школах, библиотекаршами в библиотеках, фельдшерицами в больницах. Нет!

Фильме никто не поверил. А между тем, в ней все было правдой. И в то же время картина лгала, как всегда лгал своим зрителям синематограф.

А «одесский диктатор»? Чему о ней поверил он?

Впрочем, он ведь и сам не без греха. Артистический мир питается слухами, что в Москве, что в Петрограде, что в Одессе, здесь все про всех знают… знают и то, что Гришин-Алмазов — большой поклонник прекрасного пола, что он не слишком-то старается хранить верность своей супруге, которая ждет его где-то в Сибири, а может, в Москве, словом, далеко… что одесская опереточная дива Лидия Липская его любовница, и если он старается не афишировать эту связь, то Лидия болтает об этом на всех углах. А еще говорили, что он связался с уже совсем старой, хотя и по-прежнему невероятно, неправдоподобно красивой мадам Марией Кич-Маразли, вдовой бывшего градоначальника Одессы Григория Маразли, и получал от нее подарки из числа тех ценностей, которые несчастной даме удалось спасти из некогда баснословного состояния. Кто-то, правда, уверял, будто Гришин-Алмазов вызвал для мадам Маразли из Греции крейсер… ведь эта дама была двоюродной сестрой то ли греческой королевы, то ли какой-то там герцогини… Ну, словом, Гришин-Алмазов спас эту особу, а в благодарность получил перстень.

Вере казалось, что все это очень похоже на сюжет какой-то фильмы, а впрочем, жизнь научила ее, что в ней, в этой жизни, случаются всякие чудеса.

Словом, что она, что Гришин-Алмазов — они оба были овеяны не только реальной, заслуженной славой, но и были героями скандальных сплетен. И могли смотреть друг на друга как равные.

Ее размышления перебил Василий Шульгин, который сказал:

— Вообразите, господа, что учудил наш герой нынче ночью! Вместе с французскими и греческими солдатами из союзнических войск забросал гранатами сорок четыре притона бандитов, которые именовались буфетами, паштетными, трактирами. За одну ночь!

Чардынин и Рунич зааплодировали, а Вера всплеснула руками и чуточку отодвинулась от «одесского диктатора».

Шульгин понимающе усмехнулся:

— Вера Васильевна, советую вам уж лучше одобрить действия этого ужасного человека! Иначе он тут такое устроит! Помнится, при нашем первом знакомстве я изъявил некоторое сомнение в его способностях взять Одессу под контроль. Он схватил кресло, швырнул его об пол и сказал: «Вот то же я сделаю с бандитами!»

— А вы что? — сдавленным голосом спросила Вера.

— Я засмеялся, — Шульгин и теперь засмеялся, — а потом ответил по Гоголю, совсем как в «Ревизоре»: «Александр Македонский, конечно, был великий полководец, но зачем же стулья ломать?»

Все захохотали — кроме Веры, которая вдруг схватилась за горло и закашлялась, оглядываясь на Галочку, невесту Энно, которая в это время прошла мимо нее к камину.

Рунич и Чардынин встревоженно переглянулись.

— В чем дело? — остро посмотрел на них Гришин-Алмазов.

Рунич что-то быстро сказал ему.

Гришин-Алмазов с досадой покосился на Галочку и сделал было к ней решительный шаг, однако приостановился и что-то шепнул на ухо Энно. Консул с изумлением поглядел на губернатора, потом на Веру Холодную, потом на свою невесту и, подойдя к ней, любезно подхватил под ручку и вывел вон из номера. Спустя мгновение он вернулся и виновато улыбнулся Вере Васильевне:

— Je vous prie de m’excuser, madame, mais ce n’est que mon ignorance qui pourrait me faire pardonner. J’esp?re, que votre sante n’a pas souffert? [14]

Вера покачала головой. Она чувствовала себя крайне неловко.

Взглянула на Гришина-Алмазова. Зачем он это сделал?! Мог бы промолчать о том, что ему сказал Рунич о ее нездоровье… Тоже болтушка этот Осип!

И вдруг Вера вспомнила, что ей рассказывали о Гришине-Алмазове: этот человек стреляет еще прежде, чем спрашивает «Стой, кто идет?», потому что пули ему менее жалко, чем слов. Он признает одно средство устрашения врага — убийство. И этот человек… он позаботился о ней?!

Снова посмотрела ему в глаза — и наконец-то поняла, почему он смотрит на нее со страхом…

И с этой минуты она перестала его бояться. В этом не было ничего удивительного: разве можно бояться человека, который влюбился в тебя с первого взгляда?

Ну наконец-то все встало на свои места! Эта ситуация была ей знакома, привычна. И Вера улыбнулась «одесскому диктатору» своей медлительной, чарующей улыбкой, глядя чуть исподлобья, так что ему почудилось, будто его окутывает дурманящий черный туман.

Алёна взяла сумку и вошла в ресторан. На стенке была начертана некая стрелочка, направленная вниз, а около нее — две сакраментальные фигурки, мужская и женская. Явно там находился туалет, и блондинка, конечно, отправилась туда.

Алёна с сомнением посмотрела на лестницу. Она была довольно крутая. Однажды в Париже она та-ак навернулась вот с такой же лестницы… И это неприятное событие повлекло за собой целый ряд всяческих приключений, порой даже смертельно опасных [15]. А спускаться по такой лестнице в танго-туфлях на шпильках — это верная гибель! Поэтому Алёна присела на ступеньку, скинула туфли и убрала в сумку, а взамен надела свои легкие шлепанцы. И уже спокойно спустилась, ступая на цыпочках и стараясь не топать по ступенькам.

И почти сразу увидела ту, которую искала. Блондинка стояла к ней спиной, подняв от напряжения плечи и прижимая к уху руку с зажатой в ней трубкой мобильного телефона.

— Ну! — бормотала она. — Ну ответь же! Ну где ты ходишь!

В голосе ее было такое неистовое нетерпение, что Алёна смутилась и отпрянула за поворот лестницы.

— Чччерт! — простонала блондинка. — Да что же делать, а?