Бирюзовая тризна - Макдональд Джон Данн (библиотека электронных книг txt) 📗
— Ты что, не можешь?
— Сегодня к десяти я должен быть в одном месте. Это важно, я не могу отказаться.
Она скорчила гримасу разочарования, но настолько оно было искренним? — Плохо дело.
— Может быть, раньше? — спросил я, хорошо зная ответ.
— На дежурстве? Ты смеешься. К тому же кому интересно заниматься этим, поминутно глядя на часы?
Похоже, насчет разочарования я был прав. И утешил ее, как утешают всегда в таких случаях:
— Зато в пятницу я всецело твой.
— Превосходно! Хоть… Ой, нет. Я только сейчас вспомнила. Сегодня вечером я уеду — меня подменят — и выйду теперь только в утро воскресенья. Такая свистопляска в расписании из-за гриппа! Если твой друг все еще будет здесь в воскресенье и если мы… если нам не разонравиться, то мы что-нибудь придумаем, хорошо?
— Хорошо.
— А если нет, то что ж, ладно, ведь это не больше чем игра, правда, Трев?
— Ну конечно.
Личико ее просветлело, она меня быстро поцеловала, вприпрыжку помчалась к двери, распахнула ее и вскоре исчезла в лабиринте коридоров. Дверь со скрипом, словно нехотя, медленно закрывалась, я еще успел заметить в щель появившегося в коридоре пожилого джентльмена. Каждое движение давалось ему с трудом, он опирался на легкую алюминиевую палку, выдвигая вперед левое плечо, за ним левую ногу, с помощью палки переносил всю тяжесть тела на левую ногу, подволакивал правую, потом повторял все сначала, но только уже с правого плеча. Я смотрел на него, пока оставалась щель. Он был стар, слеп, немощен и бесцветен. С каждым шагом он продвигался вперед на шесть дюймов. Я подумал, что было бы с ним, если бы он жил не здесь, а один в городе, и невольно ужаснулся. А еще я подумал — дверь захлопнулась — подумал о том, скольких милых, славных молоденьких Мэриен имел в свое время этот старый джентльмен. И вспоминает ли он теперь, хотя бы об одной, во время своих бесконечных путешествий по коридорам, где каждый шаг дается ему с таким же трудом, с каким марафонцу даются последние пять миль дистанции.
— Новая приятельница? — поинтересовался у меня за спиной Майер совершенно здоровым голосом. Я так и подпрыгнул у окна.
— Чем больше у меня здесь будет приятельниц, тем больше у тебя будет сиделок, — отозвался я, подходя к его кровати. Глаза у него были ясные и хитрые.
Он приподнялся повыше на подушке и согнул под одеялом колени.
— Я счастлив, — заявил он, — что даже в моем печальном положении я в состоянии обеспечить тебя целым букетов смазливых рожиц, если у тебя вдруг появится в том нужда.
— Тебя здесь лечат, мерзавец! — сказал я с нежностью.
— А тебе создают восхитительные условия для самообмана, сам такой.
Я подсел к нему на край кровати.
— Что заставляет тебя думать, что слушая заумный медицинский шепот о состоянии твоего здоровья, ты можешь сделать выводы о недостатках моего характера?
— Лихорадка обостряет все чувства. Особенно слух.
— А-а!
— Привлекательная женщина. И хорошая медсестра. Долго я еще буду здесь валяться?
Я уставился в изумлении на него и покрутил пальцем у виска. Я действительно не допускал и мысли о том, что тот Майер, которого я знал, исчез навсегда, но в глубине души очень этого боялся. Слишком сильный и долгих жар могут какого угодно весельчака изменить на всю оставшуюся жизнь. Конечно, даже если бы Майер превратился в редкого зануду, я только вздохнул по нашим солнечным денечкам, да и то украдкой, и заверил бы себя, что все мы мечтаем о спокойной и размеренной жизни. Но скорее всего это было бы только данью благодарности тому Майеру, которого я уже больше никогда не увижу.
Но этот треклятый сукин сын, едва не окунувшийся в Стикс, лежал теперь передо мной как ни в чем не бывало, закинув ногу на ногу и глядя на меня ясными, совершенно здоровыми глазами. Он не изменился ни на йоту. Наверное, мне в глаз попала соринка, потому что я поспешно отвернулся к окну и долго тер покрасневший от моих усилий глаз.
— Ты гадкий, мерзкий испорченный мерзавец, — повторил я с прежним выражением.
— По-моему, мое состояние исключает плодородную почву для испорченности. У меня такое ощущение, что сейчас я не переживу даже вывиха.
— Кончина от вывиха сейчас у медиков самая модная тема для диссертации, — отозвался я. — Ладно, давай на секундочку отвлечемся от твоих проблем и поговорим обо мне. Что это ты там такое ляпнул насчет самообмана? Мне есть что тебе сообщить, старый скупщик душ, только боюсь, что это прозвучит слишком поэтично. На свете появилась женщина, которую я хочу назвать своей.
— Эта медсестра? — У него на физиономии было ясно написано: «Ты меня разыгрываешь, причем неостроумно».
— Нет. Гуля.
— Гуля? — Казалось, это сообщение поразило его не меньше. — Так ты… когда ездил, ты…
— Ну да, да, да, черт побери! Пиф-паф, ой-ей-ей, умирает зайчик мой. Он задумчиво кивал.
— Чему это ты улыбаешься?
— Я? Да над этим, что мне нет больше надобности беспокоиться о тебе. А я, знаешь ли, очень беспокоился за тебя все это время — с твоего приезда и до тех пор, пока не загремел сюда. Ты привел в замешательство всех наших друзей. С тех пор, как ты приехал, ты ведешь себя, словно на всемирной конфедерации яхтсменов. Ты знаешь, не в моих привычках следить за друзьями, но трудно было не заметить, что последние две недели ты просто как с цепи сорвался. Две заезжие туристки, новая кельнерша в баре, стюардесса, учительница младших классов и, Господи, спаси нас и сохрани, проповедница.
— И еще медсестра, — добавил я очень тихо. — Так ты говоришь, теперь можешь за меня не беспокоиться?
— Немного, конечно буду. Мне кажется, в таком количестве постелей за столь короткое время ты подрастерял свои мозги. Но я думаю, что причина пожара почти устранена, и ты теперь сполна вознагражденный.
— Какой?
— Ты ходил вокруг да около, плевался и ругался, и при всем при этом валял огромного дурака.
— Вокруг да около, да? Ну ладно, через это я уже прошел. Эта медсестра была последней.
— Это признание неизбежности семейной жизни?
— Можешь приободриться. И даже похлопать в ладоши.
Он склонил голову набок и посмотрел на меня немного кокетливо.
— Еще не сейчас. Она все-таки еще очень маленькая девочка, Тревис.
— Я сам себе это постоянно твержу.
— С совершенно другой системой ценностей.
— Я знаю.
— И ко всему прочему, до сих пор замужем.
— Но хочет развестись и неприменно разведется.
— А ты все это время будешь жить аскетом?
— Я думаю о том, что очень многие живут среди друзей, спорят о футболе и погоде и не разучились от этого смеяться. Почему бы и нет?
Он улыбнулся и закрыл глаза. Минуту спустя он уже спал глубоким, крепким и здоровым сном.
Глава 8
Возвращаясь тем вечером домой, я еще издали заметил большую темную тень, маячившую в моем доке. Тень ошивалась рядом с «Молнией», бродила взад-вперед, присаживаясь на сходни, вскакивала снова. Я тихонько поднялся на борт, обошел «Молнию» и подобрался к незнакомцу достаточно близко, чтобы рассмотреть в полумраке его лицо. Черт, оно было мне настолько знакомо, что я от изумления не сразу вымолвил его имя. Фрэнк Хейс. Инженер-конструктор, первоклассный подводник, механик-волшебник. Я не видел его с тех самых пор, как мы, лишившись помпы, расстались в заливе Ла Паз.
— Фрэнк? — выдохнул я наконец.
Он замер на полушаге. Взглянул в мою сторону. Всмотрелся. Немая сцена. Наконец он сорвался с места и кинулся ко мне, причем первым его вопросом было:
— Как там Майер?
— Уже лучше. Сегодня он пришел в себя.
— Я тут расспросил о вас, пока тебя не было.
Я засветил фонари, отпер салон и пригласил войти. Он втащил наверх свой рюкзак и свернутый спальник. Одет о был тоже подходяще — крепкие немного порыжевшие ботинки и старая армейская десантная форма с белой рубашкой внизу. Я заметил, что на куртке не хватает многих пуговиц. Фрэнк за эти годы отрастил бороду, маскировавшую его широкие скулы, и теперь выглядел эдаким офицером запаса.
