Клуб неверных мужчин - Незнанский Фридрих Евсеевич (прочитать книгу txt) 📗
— Вот, пожалуйста, — подошедшая женщина протянула ему книжицу в сиреневой обложке.
— А вы занятно рисуете, — похвалил Турецкий. — Нет, серьезно, Евгения Геннадьевна, я не льщу вам, в этом определенно что-то есть. Если море на картине художника навевает ассоциации с морем, это многое говорит об авторе. Что вас подвигло взяться за изобразительное искусство? Вас настолько впечатлило творчество Романа Кошкина, что вы не пожелали остаться в стороне?
— Мне с детства говорили, что я неплохо рисую и обладаю острым воображением, — она скромно улыбнулась, — знакомство с Романом здесь не при чем. Я всегда интересовалась живописью, делала наброски, однажды в молодости даже выиграла какой-то районный конкурс. На выставку в Ипатьевском переулке я пришла из любопытства ее с размахом разрекламировали. Мне понравилось видение художника… оно несколько отличалось от моего, все-таки я склонна к более реалистичным картинкам… но все равно понравилось. Он так удачно сочетал цвета, что его картины буквально оживали вне зависимости от того, что они изображали. Он подошел ко мне сам… впрочем, об этом я, кажется, уже говорила. Когда мы стали ближе, и я показывала ему свои рисунки, он говорил, что они напоминают ему творчество безвременно усопшей Нади Рушевой, которая вдруг стала интересоваться кубизмом…
Он быстро пролистал документ. Все верно: прописка, семейное положение. Что же в этом не так?
— Вы говорили, что не работаете, Евгения Геннадьевна?
— Не работаю, — вздохнула она, — в прошлый месяц заработала десять тысяч рублей на частном заказе: переводила с испанского научную работу для одного жуликоватого аспиранта. Но, уверяю вас, моя платежеспособность этой суммой не ограничивается.
«Москва, — подумал Турецкий, — люди избалованы большими зарплатами и малой степенью эксплуатации. Предпочитают не работать, чем работать просто так». Он посмотрел на часы.
— В котором часу приходят ваши родители?
Она посмотрела на него как-то странно.
— Я вам говорила, что в семь. Можете подождать, поговорить с ними, если хотите…
— Простите, запамятовал. Скажите, в тот день… когда произошло это трагическое событие, где вы находились? Сразу попрошу без обид, таков порядок при любом расследовании. Заплати вы мне хоть сто тысяч долларов, будь вы самой королевой Швеции, я обязан задать этот вопрос.
— Никаких секретов, что вы, — она сделала вид, будто вопрос ее не покоробил. — Дома я была, где же еще?.. В смысле, здесь. Как раз пришли родители с работы. Милиционер, который выехал… на место происшествия, позвонил по номеру, который нашел в блокноте Ромы. Мне стало плохо, мама просила остаться дома, но я побежала, схватила такси…
Симпатичное личико прямо на глазах превращалось в сморщенную мумию. Не красят людей страшные воспоминания.
— Меня допрашивали, словно это я его убила. Потом, когда родители убедили их, что я находилась дома, вроде бы отстали… И все равно я ходила в милицию каждый день, надоедала им. У меня создавалось впечатление, что милиция не собирается расследовать убийство. Капитан по фамилии Черемисин грубо хамил, приказывал дежурному не пускать меня в здание…
— Позвольте еще один вопрос, Евгения Геннадьевна. Не торопитесь, отвечая на него, хорошо подумайте. Вы в последнее время часто виделись с Романом?
— Конечно, — она улыбнулась сквозь слезы. — Ваш вопрос не требует долгих раздумий. Мы виделись почти каждый день.
— Это не вопрос, это прелюдия к вопросу. Не было ли в вашем присутствии странных визитов к Роману, странных телефонных звонков, которые его бы сильно расстроили? Не фигурировали ли в его разговорах, которые вы случайно услышали, имена Анюта, Жанна?
— Я не подслушивала его разговоры…
— Повторяю, вы могли услышать что-то случайно. Это важно, Евгения Геннадьевна. Постарайтесь вспомнить.
Он отвернулся к окну, начал разбираться с изводящими его чувствами. Червь копошился в подсознании, не мог найти дорогу, чтобы выбраться в сознание. Это не могло быть ошибкой, с Евгенией Геннадьевной Мещеряковой в этом деле действительно что-то было не в порядке. Он повернулся. Она стояла рядом, смотрела на него большими зелеными глазами.
— Итак, Евгения Геннадьевна.
— Начинаем, Александр Борисович, — ей было трудно улыбаться, но она старалась, — Ничего такого я не замечала. Именами Жанна и Анюта Роман не оперировал. Разумеется, он не святой, до меня у него были женщины, случались настырные и без моральных ограничений. Была у него до меня некая Люба — между нами говоря, жалкая и ничтожная личность. Тоже какая-то там художница… Ко всем ее достоинствам, еще и полная дура. Рома с ней расстался и правильно сделал — свяжись он с ней всерьез и надолго, неизвестно, чем бы закончилась их связь. Она бы выжала из него все соки. Знаете, как она оскорбилась, когда он объявил, что больше не хочет ее видеть! Пупсик земли, блин… — Турецкий заметил, как сжались кулаки у женщины, в глазах зажглась ненависть собственницы. — Она продолжала досаждать, обрывала телефон, кричала, что не оставит это просто так, что он не понимает своего счастья. Доходило до того, что она врывалась к нему в студию, а однажды озверела настолько, что на глазах Романа подняла с земли камень и разбила стекло его машины… Коллеги предложили Роману обратиться в милицию, но он так и не решился, отвез машину в автосервис… После этого эпизода Люба, кажется, поумнела, оставила его в покое…
— А вы часто бывали в студии у Романа?
— Что вы, — она решительно замотала головой, — я никогда не бывала в студии у Романа. Этого еще не хватало для полного счастья. Чтобы меня обсуждали там, оценивали? Знаете, я человек домашний, ценю уют, комфорт. Да и Роман, собственно, не был таким уж гулякой. Случались, конечно, срывы, пропадал, приходил выпившим… С кем такое не случается? Вы бы слышали, какими словами крыл он нашу изнеженную, разучившуюся мыслить богему… Люба была у него до меня, поэтому связанными с ней впечатлениями мне насладиться не довелось. Я бы ей, конечно, показала кузькину мать… Ему временами звонили коллеги по изобразительному цеху, прорывались какие-то почитатели, пару раз звонили люди, мало смыслящие в искусстве и считающие его творчество бездарной мазней. Но мы всегда относились к этому спокойно, всем не угодишь, — мы нормальные люди, понимаем. Такого, чтобы его сильно расстроило чье-то заявление, я не припомню… — она наморщила лоб. — Нет, серьезно, Александр Борисович, если бы было подобное, я бы непременно сказала. Не припоминаю…
— Если припомните, то непременно скажите, — улыбнулся Турецкий.
Не срабатывало что-то с последним визитом.
— Вы не откажетесь проехать со мной до квартиры Романа? — вкрадчиво предложил он. — Может быть, на месте вы что-нибудь вспомните. Подходящая обстановка, знаете ли, способствует работе памяти.
— Охотно, — кивнула Евгения. — Хотя не думаю, что обстановка жилья Романа сильно облегчит мое состояние. Но если вам это надо… Вот только, простите, ключей у меня нет, — она удрученно развела руками. — Так уж получилось, что когда мы встречались в последний раз, — а это было во дворе его дома, Роман вернулся с работы, — выяснилось, что он забыл в студии ключи, у меня был дубликат, я открыла дверь, да так благополучно и забыла ключи на гвоздике. Даже и не знаю, что с ними сделала милиция, может, держит у себя, как «вещественное доказательство», может, отдали в управляющую компанию.
— Разберемся, — кивнул Турецкий. — Давайте прокатимся. Не волнуйтесь, я отвезу вас обратно. Собирайтесь, а я пока позвоню.
Он выбрался в прихожую, постоял минутку, работая ушами. Покосился в сторону коридора. Он слышал, как Евгения хлопала дверцами шкафа, возилась у себя в комнате. Он позвонил Виллису.
— Надеюсь, ты еще работаешь?
— В основном, впустую, Александр Борисович, — отозвался «прикомандированный» молодой работник. — Как-то не по себе мне — копаться в подноготной этих несчастных вдов. Знаете, Александр Борисович, начинаю приходить к мысли, что мы копаем не там. Не пора ли оставить их в покое?
