Масон - Федоров Алексей Григорьевич (список книг txt) 📗
Мы наблюдали за парнем минут десять: скорее всего его что-то спугнуло, либо он не сумел мобилизовать в себе достаточную решимость. Он медленно развернулся и вялой походкой поплелся вглубь арки, потом раздался хлопок калитки в железных воротах.
– Александр Георгиевич, – обратился ко мне Володя притушенным голосом, – вы случайно не видели того парня в нашем дворе раньше.
Я напряг память, но в ней образовалась "черная дыра", что-либо интересное, имеющее отношение к вопросу Владимира, найти не удавалось. Скорее всего, я никогда не видел этого парня раньше, но в делах следственных никогда не стоит спешить – образ преступника может всплыть в памяти неожиданно, скажем, во сне. Однако то, что это именно тот человек, имеющий отношение к предыдущему поджогу автомобиля, у меня не вызывало сомнения. Седьмое чувство – интуиция – подсказывало такой вывод. Иначе от чего же так воспрянула "тревожность"? Я даже, не желая того, поджал слегка правую ногу, словно делая стойку, как красный сеттер на охоте на манящую дичь! Хорошо еще, что собачий инстинкт и охотничий азарт не повел меня дальше: не ровен час, я бы "омочил" край книжного шкафа на глазах у Владимира. Сила перевоплощения лишь дремлет в нас до поры, до времени и выскакивает, как правило, неожиданно, выделывая непредсказуемые фортели.
– Володя, на первый взгляд: я этого парня не знаю, но подождем, может быть, что-то и припомнится. Уж очень он "смазанный" какой-то, память не может зацепиться за характерные признаки. Необходимо время для обдумывания, для воспоминаний…
– Да, спешить мы точно не будем, но последить за двориком имеет смысл. Я хорошо выспался в самолете, а потому подежурю немного. А вам, Александр Георгиевич, не худо было бы выспаться основательно, отдохнуть, как говорится…
В квартире Владимира было достаточно комнат, а в них спальных мест – каждый мог выбрать себе помещение по вкусу. И я, устроив поудобнее Олежека, все еще сильно грустившего, прилег на диване в кабинете, где уже так долго работал над книгой. "Злоумышленник", только что засветившийся во дворе, быстро исчез – не сильно занозив мою память, оставив дедуктивные помыслы в покое. Меня волновали более интересные ассоциативные построения: я никак не мог понять почему состоялось предательство Ордена Тамплиеров именно на земле Франции, а не Англии, например? Что-то здесь не так, какая-та тайна существует, причем, если она глубинная, то связана с генетическими свойствами. А правильнее сказать, все определялось Волей Божьей!..
Такой вопрос терзал меня даже больше, чем реальная жизнь, непосредственно касающаяся моего жизнеобитания. Вот это и казалось мне странным: я же не профессиональный историк, мне нет дела до раскопок курганов былой славы различных народов, заселявших когда-то самые отдаленные или очень близкие уголки планеты. Я – всего лишь "литературный хлюст", почесывающий себе бока, забравшись ненароком в историческую берлогу. Я, словно зажравшийся медведь, удобно расположился на зимнюю спячку в тепле художественного вымысла. Для меня "моя литература" – сугубо индивидуальная игра, позволяющая без особых энергетических затрат пережить еще несколько придуманных мною самим жизней. В волшебный театр я по своему выбору приглашаю, или затаскиваю за уши угодных мне актеров и тем наслаждаюсь. А до исторической правды мне нет никакого дела. Честно говоря, и до будущего читателя мне нет никакого дела: нравится, – листай мою книгу, а на нет – и суда нет!
Мой неустойчивый ум вдруг качнуло в сторону лирики: Иван Бунин – любимый поэт и писатель – явился издалека. Совершенно отчетливо в памяти всплыла строфа из его стихотворения "Памяти друга". "И ты сказал: "Послушай, где, когда я прежде жил? Я странно болен – снами, тоской о том, что прежде был я Богом… О, если б вновь обнять весь мир я мог!" Сравнивать себя с Богом даже в снах – это, слов нет, грандиозная наглость! На такое я, наверное, не способен… Но Иван Бунин опять мне помахал ручкой, усмехнувшись коварно. "Ты верил, что откликнется мгновенно в моей душе твой бред, твоя тоска, как помню я усмешку, неизменно твои уста кривившую слегка, как эта скорбь и жажда – быть вселенной, полями, морем, небом – мне близка!"
Теперь я осознал алгоритм моего первобытного мышления, общения с исторической правдой, художественным вымыслом, дедуктивным методом раскопок истины. Завязавшийся неожиданно детектив, оказывается, я распутывал не с помощью логики сыщика, а благодаря тому, что называется "аналогия". Аналогия рождалась в моей голове сама собой. Я давно научился уважать такие "пришествия": нельзя ничего отбрасывать, все нужно постигать максимально глубинно! Для того приходится прибегать и к контрастам. Вот он – мой метод, дарованный Богом.
Теперь "аналогия" швырнула меня в объятия "поэтической аллегории": на этом поприще шпаги скрестили Бунин и Набоков – оба замечательные поэты, изгнанники, мученики! Именно у корифеев русской поэзии мой совершенно анархический вымысел заставил память искать помощи. От Бунина пришли строки: "Настанет день – исчезну я, а в этой комнате пустой все то же будет: стол, скамья да образ, древний и простой. И так же будет залетать цветная бабочка в шелку – порхать, шуршать и трепетать по голубому потолку". Набоков, всегда топтавшийся по следу Бунина, предложил свой вариант: "И немой, в лучистой одежде, я рванусь и в чаще найду прежний дом мой земной, и как прежде дверь заплачет, когда я войду. Одуванчик тучки апрельской в голубом окошке моем, да диван из березы карельской, да семья мотыльков под стеклом". Я-то видел почти органическую связь двух вариантов поэтических аллегорий, раскрывающих душевные муки поэтов. Мне казалось, что они вскрывали универсальные переживания человека, живущего в любую эпоху, в любой стране. А вот что делать с читателем? Как он будет выпутываться из лабиринтов фантазии, нагороженных автором? Захочет ли он принимать на себя муки творчества, учитывать особенности его индивидуального метода?.. Может быть, читатель отмахнется рукой от всей этой галиматьи, а автора постарается признать сумасшедшим…
Я махнул рукой на твердолобого читателя и вновь соскользнул в историческую тьму – в тьму тараканью… "Не было никаких оснований для подозрений короля Франции Филиппа IV в несправедливом отношении к Ордену Тамплиеров. Главные резиденции ордена были разбросаны по всей стране. Еще 12 октября 1307 года мастер тамплиеров Жак де Моле был удостоен чести приглашения самим королем на торжественные похороны принцессы Катерины. Она была женой брата Филиппа IV, Карла Валуа.
На следующий день Гийом де Ногаре – доверенное лицо короля и большой мастер по тайным акциям – приступил к основной фазе выполнения коварного плана. Основой для разгрома тамплиеров было ложное обвинение в том, что рыцари "плевали на святой крест" и были подвержены содомии, ереси – "похабным поцелуям" новичков, принимаемых в орден. Членов братства арестовывали по всей Франции одномоментно, неожиданно и массово – "стригли под одну гребенку" весь состав ордена. Папа Климент V направил королю свой формальный протест, ибо только церковь имела право заниматься разбором прегрешений своих непосредственных подданных – членов монашеских орденов. Но у короля Франции были собственные резоны. Такие резоны стоило расшифровать повнимательнее, именно для того я и нырнул в историю Франции глубже.
Около 700 года золотые деньги исчезают, правильнее сказать, их последовательно заменяют серебряными. Оборот денежной массы быстро пошел счетом на миллионы. Нельзя забывать, что города и села Франции был набиты втугую рынками и лавочками. Больше всего торговали крестьяне: власти вынуждены были издать специальную грамоту. В ней говорилось: "Должно в городах и городках следить за крестьянами, что несут на рынок печеный хлеб, мясо или вино. Должно помешать им обманывать покупателя". Я даже вспомнил картину Лепренса из Лувра – "Рынок скота в Онфлере" Такой рынок даже в 1823 году привлекал многочисленное число крестьян из края Ож и верхней Нормандии. Полотно – живописное, дающее определенное представление о порядках в здешних местах. Конечно, фигурами весьма колоритными были потомственные купцы, но евреи по-прежнему действуют активно, их колонии можно встретить в Арле или Ниме, в Майнце, Вердене. Во времена рыцарства Филиппа на таких рынках вовсю торговали рабами-пленными, много среди них было выходцев из славянских краев. Наших собратьев потом вывозили в мусульманскую Испанию, значит и там дал рост славянский генофонд. Византийская империя для торговцев-евреев была практически полностью закрыта, но они двигались с товаром, огибая ее через Египет, Сирию и достигали даже Индии и Китая. Набирали силу и купцы итальянские, скандинавские. Примечательно, что не в Европе, а именно в России и Скандинавии сохранилось до нынешних времен более 200 тысяч мусульманских монет. Они прочерчивают известный "пунктир" торговых путей и застревают именно там, где была плохо налажена чеканка собственной золотой и серебряной монеты. У французских тамплиеров были большие запасы золота, серебра, драгоценностей"…
