Все девушки любят бриллианты - Литвиновы Анна и Сергей (читать книги TXT) 📗
Две бутылки гадкой водки – наверняка разлиты где-то в Осетии. Бутылка шампанского «Абрау-Дюрсо».
Кофе. Кипятильник.
Это что? Маринованные огурчики? Давайте сюда и огурчики… Так… Ночная сорочка из фланели. Ох какая уродливая!.. Давайте сорочку…
Продавцы, завидев девушку, скупающую все подряд, наперебой стали протягивать к ней свой товар. Таня покупала, не примеряя и не торгуясь. Спортивный костюм – «левый», с кривыми швами «адидас»… Беру!.. Мохеровая кофта… Упаковка трусиков… Две пары колготок… Что еще?.. Так, давайте вот этот кухонный нож…
Через десять минут, пролетев ураганом по торговым рядам, Татьяна с нагруженными сумками уже подходила к «пежику».
Швырнула сумки поверх злосчастного чемодана, села за руль и выжала сцепление.
Южнороссийск – маленький город. Особенно в сравнении с Москвой. И темный.
Когда Таня совершала покупки, уже смеркалось. Когда спустя десять минут подъезжала к молу, стало совсем темно.
В двух шагах отсюда был морвокзал. Там горели фонари, гуляла толпа, подъезжали машины.
Совсем рядом начиналась Набережная. Там тоже прохаживались люди.
На Набережной вдалеке была видна ее гостиница. Туда Таня скорей всего не вернется.
Здесь же, у волнолома, было совсем темно.
Таня потушила габариты, выключила зажигание.
Слежки она не замечала.
Отстали? А может, наблюдают издали?
Таня вытащила из багажника чемодан и обе сумки. Было совсем не тяжело. Или страх удваивает силы?
Таня подошла к молу. Не было видно ни зги. Тихо дышало море.
Кто-то прошуршал галькой. Она вздрогнула, присмотрелась. Глаза постепенно привыкали к темноте, и она различила сидящую на пустынном пляже парочку. Они целовались.
Таня ступила на волнолом. Камни были неровными, выщербленными бесконечным прибоем. В небольших лужицах стояла грустная вода.
Море светилось по обе стороны мола, словно указывая ей путь. Таня зашагала по молу дальше от берега.
За ней никто не шел. Никого не было и на волноломе.
Она отошла метров на пятьдесят. Отсюда были видны редкие огни Набережной и ярко светящийся морвокзал. «Но я-то в темноте, – подумала Таня. – Они-то меня не видят. Пожалуй, можно».
Она опустила чемодан и сумки на мол. Сердце колотилось – не столько от тяжести, сколько от волнения.
Таня открыла сумку и достала нож и фонарик. Ей казалось, что делает она все рассудительно и не спеша. Но сторонний наблюдатель отметил бы лихорадочную стремительность ее движений. Но не было стороннего наблюдателя. Таня еще раз осмотрелась. Никого не было.
Она разрезала гнилые веревки на чемодане. Ну?..
Замочки легко подались.
Таня распахнула крышку и посветила внутрь фонариком.
– Чего она там делает?
– Топиться будет.
– Не уйдет?
– Ты тупой, что ли, Мрамор? Куда она с мола уйдет?
– А я знаю?..
– Не, ну ты совсем дурак! Че, у нее там акваланг в сумке?.. Или к ней подлодку пошлют?
– А кто ее знает, на кого она работает…
– На ЦРУ!.. На Моссад!.. На этот, как его, Интеллиджент сервис!.. Никита-два, блин!.. – Куцего бесила тупость напарника. – Ты че, не сечешь: она же «лох»!..
– Какая же она «лох»? Она же баба.
Куцый еще пуще разозлился, когда соратник проявил неожиданное остроумие. Он на мгновение задумался: а как будет «лох» в женском роде?
– Она не «лох». Она – «лахудра»! – И он зашелся в хохоте, довольный собственным остроумием.
Таня достала из старинного чемодана большой, тугой, завернутый в бумагу и завязанный веревками рулон. Тяжелый. Что это – картины? Тогда это – потом… Она отложила рулон и взяла объемистый пакет, также обвернутый бумагой и перепоясанный бечевками. Приподняла его. Он был тяжел.
С него и начнем. Таня взрезала веревки. Потом, не жалея, разорвала бумагу. Посветила фонариком.
Значит, действительно правда…
В луче фонаря матово переливалось золото. Вспыхивали острые лучи драгоценных камней. Блистало изумительной красоты драгоценное яйцо.
Позвонил Рустам. Куцый схватил трубку как ошпаренный, не успев отключить громкую связь.
– Ну?
– Она на молу.
– Что делает?
– А я знаю?! Не видно же…
– Мудак! – вздохнул Рустам и швырнул трубку.
Мрамор с тайным злорадством слушал, как его напарника унижает по телефону более сильный господин.
Валера положил трубку, только когда у Таниного телефона окончательно сели батарейки. Он сумел дать ей все – кажется, все? – инструкции. Напоследок сказал, что все будет хорошо, чтобы она не волновалась, что он ее очень-очень любит… Сказал… Да что слова! Ему надо было быть с ней!
Ох, старый я, толстый дурак!..
Ходасевич сразу же набрал другой номер.
Полковника Козьмина дома не оказалось. Жена с видимым неудовольствием сказала, чтобы ему звонили на работу, и бросила трубку.
Отдуваясь и прикуривая пятидесятую за день сигарету, Валерий Петрович позвонил Козьмину на службу.
Телефон Козьмина не отвечал.
«Приглашаем южнороссийцев и гостей нашего города совершить увлекательную морскую прогулку, полюбоваться ночным морем, удивительными видами города…» – доносилось от морвокзала.
Таня сидела на холодном камне волнолома и тупо смотрела на содержимое пакета.
Значит, все правда? Она богата?
И что дальше?
Таня взрезала длинный, туго свернутый рулон. Развернула оберточную бумагу.
Там были переложенные плотной бумагой холсты. Подсвечивая фонариком, Таня просмотрела их.
Какие-то разноцветные прямоугольники, треугольники, круги…
Таня не была знатоком живописи. Да и фонарик светил тускло. Но хаживала она в картинные галереи, хаживала, да и было у нее обостренное чутье настоящего — в жизни ли, в искусстве ли… Поэтому даже ее скромных искусствоведческих знаний и блеклого света карманного фонаря было довольно, чтобы понять – нет, не понять, скорее почувствовать: это настоящие шедевры. Вот Малевич. Еще Малевич. Это, похоже, Кандинский. Это – Ларионов, что ли? Или Кончаловский? А вот, по-моему, Пастернак… Холстов было не меньше пятнадцати. Неужто в самом деле подлинники? Это же целое состояние!
