Дело о взбесившемся враче - Константинов Андрей Дмитриевич (версия книг TXT) 📗
ДЕЛО О ДОЧЕРИ ЦЫГАНСКОГО БАРОНА
"Соболин Владимир Альбертович, 27 лет. Бывший профессиональный актер. После окончания Ярославского театрального училища работал в театрах Казани, Майкопа, Норильска и Петербурга.
В Агентстве журналистских расследований возглавляет репортерский отдел. Мобилен, инициативен, имеет хорошие контакты с сотрудниками правоохранительных органов.
Жена, Соболина Анна, также работает в Агентстве. Некоторое время отношения между супругами были на грани развода, но в последние месяцы нормализовались, что благоприятно сказалось на рабочем климате в "Золотой пуле ".
Из служебной характеристики
Поезд тронулся. Зейнаш выждала паузу и заголосила:
— Люди добрые! Проявите милосердие к беженцам, кто сколько сможет, помогите нашим детишкам…
Два чумазых пацаненка держались за край ее юбки и угрюмо смотрели в пол. Чумазая трехлетняя девочка ерзала у меня на плечах и теребила мою тюбетейку.
Теперь настал мой сольный выход. Я набрал в легкие воздуха и воскликнул — страстно, с чувством, вспомнив уроки своих мастеров в театральном:
— Поверьте, люди добрые, не от хорошей жизни к вам обращаемся, дай Бог здоровья вам и вашим близким…
Наша процессия медленно двигалась вдоль вагона мимо равнодушных пассажиров. Давали мало — кто мелочь, кто червонец.
Внезапно я почувствовал, что меня сейчас прожгут взглядом. Прямо напротив сидела Марина Борисовна Агеева и изумленно на меня таращилась.
— Вай, гражданочка, — обратился я к ней, — ради Христа прошу, помоги деткам!
Потрясенная Агеева достала кошелек и вытрясла всю мелочь в ладони нашему пацаненку.
— Дай Бог тебе здоровья, красавица, умница, ненаглядная, — поклонилась ей Зейнаш, и мы покинули вагон, оставив Агееву гадать — то ли ей это снится, то ли у Соболина появился брат-близнец.
— Не упоминай Христа, — рассмеялась Зейнаш. — Мы ведь мусульмане, забыл?
Следующий поезд мы пропустили — туда закатился на коляске безногий парень в камуфляже, пусть работает. А вот этот поезд — наш.
Я вздохнул, взял на руки девочку и вошел в вагон вслед за Зейнаш.
Кто сказал, что быть нищим легко?
К вечеру я чувствовал себя так, будто пробежал марафонскую дистанцию. Или отыграл подряд десять «елок». Или отдежурил в своем репортерском отделе трое суток без перерыва.
Расположившись возле Витебского вокзала, взяв себе по пиву и шаверме, а детям пирожки и лимонад, мы с Зейнаш пересчитали выручку. Шесть тысяч рублей! Или — двести баксов. Неплохо…
— Четыре тысячи мы отдаем Гульнаре, а на остальное — гуляем! — подмигнула мне Зейнаш. И, оставив меня с детьми, убежала на вокзал.
Через десять минут она вернулась — в джинсах, блузке приталенной кожаной курточке, туфельках. Волосы — в хвост, аккуратный макияж…
— Ну, что уставился? — улыбнулась девушка, довольная произведенным впечатлением, и опустила рядом со мной хозяйственную сумку. — Давай сбрасывай свое барахло.
С трудом справившись с потрясением от нового облика Зейнаш, я скинул халат, завернул в него тюбетейку. Вот он снова я — Владимир Соболин, собственной персоной.
А вот и Гульнара — сухопарая молчаливая женщина. Минут пять они разговаривали с Зейнаш на своем тарабарском языке, после чего Гульнара, вздохнув, взяла сумку и удалилась вместе с детьми.
— Знаешь, куда мы сейчас едем?
В клуб «Метро»! — заявила мне Зейнаш. — Я там не была целый год.
— И даже не знаешь, что он стал трехэтажным?
— Конечно, нет! — закричала девушка и потащила меня ловить тачку.
Через полчаса, танцуя с Зейнаш под «техно», я почувствовал, что усталости как не бывало. Может, потому что мы выпили по банке энергетического напитка, называемого «батарейкой», и по полтинничку водки? Вспышки выхватывали из полутьмы тела танцующих.
Стоп— кадры шли вереницей. Я не мог отвести глаз от точеной фигурки Зейнаш, от ее смуглой кожи, смеющихся миндалевидных глаз, серебряных браслетов на тонких запястьях, двух небольших полушарий под блузкой. На шее Зейнаш покачивалось ожерелье из волчьих клыков. Я старался коснуться ее в танце, но она все время ускользала от меня. Ах, Зейнаш, смутный объект желания…
На Лиговке накрапывал дождик. Мы поймали старую скрипучую «Волгу».
Хмурый пожилой водитель, окинув нас оценивающим взглядом, согласился доехать до Шушар за 300 рублей.
Положив мне голову на плечо, Зейнаш тихо напевала:
— Улыбочку ты у меня просил, Я поняла, меня ты не узнал, И о любви моей давно забыл…
Я осторожно взял ее руку в свою.
— Хочешь погадать мне, да? — рассмеялась Зейнаш. — Это только я умею.
Я осторожно поднес ее ладонь к губам.
Что со мной опять происходит? Ведь совсем недавно клялся, божился, уверял себя в том, что Анюта — подарок, которого я недостоин, и пора мне заканчивать со своими похождениями. Тем более что Анька мне ни разу не изменяла — я в этом уверен. Была у нее какая-то история с Колей Повзло, но, как я понял, чисто платоническая. Уж я-то свою Анютку знаю…
А как же Зейнаш? Это совсем другое.
Я на работе. Это называется «оперативное внедрение». Ведь только от Зейнаш я могу узнать, кто все-таки убил Гиви Вертухадзе.
Звонок мобильного. Что за бред — откуда, у кого? Зейнаш осторожно высвободила руку и достала из сумочки миниатюрную «трубку».
— Да, папа. Возвращаемся…
Я снова взял руку девушки в свою.
— Все, приехали, — тронула Зейнаш водителя за плечо. — Дальше мы пойдем сами.
Мужик глянул на нас с опаской и, едва закрылась дверь, рванул по шоссе.
А мы пошли по тропинке — туда, откуда доносился дымок, где мигали огоньки табора.
— Улыбочку ты у меня просил… — напевала девушка и кружилась, пританцовывала, уводя меня в лес.
— Вы всегда были мусульманами, Зейнаш? — зачем-то спросил я, не в силах разобраться в своих чувствах.
— Нет, конечно. Когда много веков назад арабы пришли к нам насаждать ислам, наше племя им сопротивлялось.
Нас пытали, убивали, все соседние племена давно уже стали магометанами, а мы по-прежнему поклонялись своему верховному богу Ахура-Мазде. И поэтому нам приходилось все время скитаться, убегать от преследователей. Соседи нам помогали едой и деньгами за то, что мы оставались верны своей религии. Но прошло время, и все цыгане-люли постепенно стали мусульманами. А скитаемся мы уже просто так, по привычке.
Ни таджики, ни цыгане нас не считают своими. Мы везде для всех чужие…
Я остановился, чтобы дать девушке прикурить, и прикоснулся к ее щеке.
Зейнаш вздохнула:
— Тебе надо уходить, Володя. Прямо сейчас.
— Но зачем, Зейнаш? Я не хочу. Мне некуда идти…
— Не рассказывай сказки. — Зейнаш глянула мне в глаза, а мне показалось — в душу. Необъяснимый страх сковал мое тело. — Не рассказывай сказки, не надо, — повторила Зейнаш. — Полтабора знает, что ты мент, который ищет убийц Гиви Вертухадзе.
Я молчал, судорожно ища слова.
Свет фонарика полоснул по глазам.
— Зейнаш, мугат зан! — раздался мужской крик.
Прямо на меня смотрело дуло. Прежде чем я что-то подумал — сработала моя нога. Пистолет вылетел из руки цыгана в белой рубахе, тот взвыл и громко, по-русски, вспомнил чью-то мать. Сзади кто-то накинул мне на голову холщовый мешок, а дальше мои ребра затрещали под градом ударов.
Что— то взволнованно говорила Зейнаш, но мужчины ее грубо обрывали.
А затем кто-то защелкнул на моих запястьях «браслеты». Кто-то резко поднял меня с земли. Шли очень долго, меня подгоняли пинками. Я все время спотыкался и пару раз больно ударился о сучья.
Затем я услышал лязг двери, меня куда-то затолкнули и бросили на охапку сена.
С трудом я стянул закованными руками с головы мешок. Вдохнул аромат сена и задремал. Знал бы я, чем это все кончится, поумерил бы свое любопытство…
