Выигрыш — смерть - Безымянный Владимир (первая книга txt) 📗
— Пожалуйста, проходите, — он бросил цепкий взгляд на удостоверение в руке капитана. — Идите прямо по дорожке, там собаки не достанут.
И сам пошел впереди. Миновав два узких коридора, капитан и Давыдов оказались в просторной комнате с десятком удобных кресел и большим обеденным столом. Винтовая лестница вела на второй этаж.
Известие о смерти Лёмешко Давыдов воспринял почти спокойно, только его левая рука начала слегка подрагивать, и чтобы унять дрожь, он сцепил пальцы рук.
— Знаете, я ожидал, чего-то в этом роде, но не так скоро. Правила игры существуют не только в картах. Если сдвинул — играй. Простите великодушно за жаргон. Глубоко въелся азарт. Всю жизнь играю, а что толку? Карты — тот же наркотик. Сколько раз давал слово бросить — но хватает обычно не больше, чем на неделю. Сам себе противен. Вы, наверное, хотите осмотреть дом? Извольте. Я не буквоед, все покажу без всяких санкций. Убийцу надо найти. Многое я могу понять и оправдать в рамках своих, на ваш: взгляд, искаженных, представлений, но право отнимать жизнь не дано никому, кроме Бога. А я в него верю…
Капитан едва заметно улыбнулся, а в глазах Давида, который перехватил улыбку капитана, вспыхнуло мрачное пламя…
— Вернулся я из аэропорта, устал до чертиков. Наверное, возраст, в тираж выхожу. Заглянул к бабе Насте, как она там наверху. Баба Настя с моей матерью были как сестры родные. Когда мама умерла, баба Настя осталась со мной. И в горести, и в радости. Так уж получилось, что нет у меня ни жены, ни детей — все заменила игра. Карта и приворожит, и изменит, а баба Настя — мы с ней душа в душу живем, она мой фарт.
— А где она сейчас?
— На первом этаже, приболела немного…
— Что с ней?
— Да тут такая история. Когда я приехал и поднялся к бабе Насте, у нее то ли сердце, то ли опять астма — дым, знаете, ребята накурили… Одним словом, хрипит, за грудь держится. Ну, я ее мигом в больницу. Вот и судьба — старуха поправляется, а парнишка в ту же ночь Богу душу отдал…
Сикач вошел в комнату, где на низкой кровати лежала укрытая по шею женщина с крупным бледным лицом. На тумбочке грудились различные склянки и упаковки с таблетками. Женщина с трудом приоткрыла глаза. Давыдов бросил укоризненный взгляд на капитана.
— Анастасия Евграфовна, прошу прощения за, беспокойство. Вы в больницу попали примерно в какое время?
— Темно было, — больная облизнула губы. — Ночью, утром, не знаю времени. Плохо было очень.
— А что с вами случилось?
— Я спала, а у Давида гости были, разговаривали, о чем не разобрала, да он сам скажет, он умница у меня. И тут вдруг грудь сдавило, я кричать, а сил-то и нет, только шепчу… Давид зашел — почувствовал, голубчик. Как он меня вниз сволок — уже и не помню. Привез в больницу, в палату проводил. Я и заснула там, как провалилась.
Получив от хозяина приглашение заходить еще, Сикач покинул дом-крепость. Опрос соседей ничего не дал — у всех, как на подбор, высокие глухие заборы, да и время было позднее.
…В больнице Добрынину повезло, врач, принимавший бабу Настю, оказался на месте.
— Головлева Анастасия Евграфовна — пожалуйста. Поступила в четыре тридцать с сердечным приступом. Больную я обследовал, помню ее прекрасно. Крепкая на удивление для своего возраста женщина. Вам решительно не о чем беспокоиться, да и родственник у нее проворный, пытался всучить мне, знаете ли, презент «за хорошее обслуживание». Ну, берут, берут у нас, не отрицаю, но нельзя же всех мерить на один аршин! Небось, торговый работник удостоил нас своим вниманием, — невесело пошутил врач.
— Не волнуйтесь, Семен Эдуардович, — лейтенант улыбнулся. — В конце концов дело не в профессии. Скажите, не могла ли возникнуть ошибка в диагнозе?
— Я работаю здесь пятнадцать лет. Время достаточное, чтобы избавиться от небрежности, как вы считаете?
— Вы напрасно обижаетесь, Семен Эдуардович, для нас все очень важно. И последнее: была ли острая необходимость в госпитализации Головлевой?
— Не могу утверждать совершенно определенно. Субъективное восприятие больного не всегда соответствует клинической картине. С уверенностью могу сказать одно: непосредственной угрозы для жизни не было. Кардиограмма неплохая. Но допускаю, что под влиянием какого-то внешнего раздражителя больная могла разволноваться и почувствовать себя плохо.
Итак, свидетель утверждает, что мешок с телом Лемешко утопили ровно в четыре. Если предположить, что Бритвину помогал Давыдов, то последнему затем необходимо было добраться домой, водворить Головлеву в машину, выехать со двора, закрыть ворота, доставить женщину в больницу. И все это до четырех тридцати. Только дорога занимает час. В машине, которая промчалась мимо Прошкина ночью, с Бритвиным кто-то ехал. Значит, не все действующие лица известны. Но почему Давыдов умалчивает, что Бритвин возвращался? Такая скрытность не делает вам чести, Давид Львович!
Зазвонил телефон, в трубке послышался возбужденный голос Бреславца:
— Павел! Приезжай срочно в отделение. Важная информация!
…Сашка Фомин находился в ИВС. Тогда это заведение носило более привычное название — КПЗ. Сашка садился часто, бестолково, по мелочи. К возможности жить честно он относился, как к загробной жизни: теоретически неплохо, а вот на практике… Кражи в перерывах между отсидками давали возможность существовать пристойно, то есть в достатке иметь доступных женщин и недорогих напитков. Пока денег на то и другое хватало, Сашка никогда не воровал, считая накопительство идиотизмом. Сейчас он сидел за решеткой, однако прямых улик у следствия не было, и Сашка рассчитывал выкрутиться.
Взяли его возле скупки драгметаллов, и самое смешное, что он там действительно просто остановился поговорить со знакомым, промышляющим среди желающих сдать драгоценности. И надо же, чтобы среди «тихарей» оказался хорошо знакомый Сашке оперативник. Золотые часы с браслетом в кармане Сашки, как на грех, числились в розыске. Это очень усложнило его положение, но он твердо стоял на том, что обнаружил часы пять минут назад в общественнрм туалете и нес в бюро находок. Знакомый с биографией Фомина следователь, взывать к его совести и не пытался. Положенные трое суток задержания надо отсидеть так, и так. Одиночку Сашка не любил, но камеру не выбирают, как и следователей. Хоть бы «наседку» подбросили, не говоря уже о нормальном хлопце. От скуки Сашка слепил из хлеба с пеплом кубики и фишки и стал играть сам с собой в игры тюремного репертуара.
На вторые сутки к вечеру привели парнишку с прыщавой физиономией. Неумело перемежаю «феню» с матом, новичок стал приставать с разговорами.
— Взяли по дурочке… Но меня на голый понт не кинешь, лишь бы подельники не раскололись. Один — верняк, а другой может фитиля пустить. Ну, ништяк — рога ему обломают.
— Чего ж он у тебя в друзьях ходит?
— Чего, чего! Жизнь прилепила репей на хвост. А ты чего сидишь?
— Ты что — прокурор?
— Да брось, я свой, если б в плаще не запутался, хрена собачьего они б меня взяли.
— А чего ж ты на дело, как на танцы, ходишь?
— Да мы и не собирались работать. По дурочке получилось. Идем и видим возле кооперативного гаража какой-то болван, как специально, поставил «семерку». Не проходить же мимо! Открыли машину через боковое стекло, думали покататься. Ни инструментов не взяли, ничего. Разобрал я рулевую колонку, подельник магнитофон вытащил. А тут сторож с собаками. Я из машины, а плащ за дверку зацепился, такая хреновина…
— Теперь на тебя все угнанные машины в округе повесят. А что ж дружки твои?
— Сбежали, падлы.
— Так чего ж беспокоишься, чтоб тебя не лажанули?
— Самому пришлось сказать. Всё равно бы их на шли, мы всегда вместе гуляли. А мне менты шестой угол обещали устроить, сейчас бы с отбитыми почками валялся.
— Значит, своих выдал? А сказать, что был один, не мог?
— Сторож видел всех троих.
— Тебе какая разница, ты один — и дело с концами. Сроду бы ничего не доказали.
