Последняя свобода - Булгакова Инна (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
— Он тоже удит?
— Удит. Женщин.
Мы сели в траву. Озерные блики, сверкая, слепили глаза, и гордо возвышалась на том берегу та сосна, под которой лежал камень. Такое умиротворение вошло в мою душу, такой покой — впервые за годы. Умом-то я понимал, что началось действие наркотика, сон мешался с явью, а душа словно летела над водами, над лесом, над садами, словно сливалась со всей этой благодатью, что пленила меня еще двадцать лет назад.
Восемнадцать лет мы тут прожили вместе, а потом ты исчезла, умерла, и в этом сияющем просторе я тебя ищу… и найду, чтобы жить.
Глава 21
У меня скопилось уже немало «компромата» на издателя, и под вечер мы с Василием опять отправились к Горностаевым. Но никто не отозвался на звонок и стук.
— Неужели так крепко спит?
— Вряд ли. Действие, — Василий произнес замысловатую латинскую формулу, — длится часа четыре, пять, не больше.
Меня-то «благодать» покинула вскоре после озера — а показалось, часы прошли, вечность, — но я ведь и принял только одну таблетку; однако ощущение «полета» всколыхнуло романтическую муть души; и во избежание последствий я весь день провел с братом. Марию почти не видел.
— Ушла куда-то, Леон.
— Мне это не нравится. И боссу пора бы подъехать.
Мы в нерешительности стояли на крылечке, у бочки с мертвой водой, а ножницы так и валялись у калитки, посверкивая в закатных лучах.
— Такое чувство, что там кто-то есть, — я кивнул на дверь.
— Машины не видно.
— Может, в гараже.
В летние месяцы Гришу обслуживал шофер из местных, пожилой Никанорыч.
— Прислушайся.
Какие-то шорохи мне слышались в недрах дома, протяжный скрип.
— Понятное дело, — Василий подмигнул. — Не хочет открывать, надоели мы ей до чертиков.
— Ладно, вернемся позже. Должен он когда-нибудь приехать.
Ужинали втроем, без Коли. «Я за ним не слежу», — любезно объяснила мне невеста. Она не только ходит взад-вперед, но и с ролью хозяйки справляется недурно. Я отвык: чистые салфетки, букетик в вазочке, вкусная еда… Но кусок не лез в горло под прицельным взглядом золотых глаз. Я стаканами глушил компот из яблок и курил. Дух горькой полыни — печальный дух деревни — смешивался с ароматом флоксов. А может, печаль шла от ущербной луны в зеленовато-розовом небе, от сумерек земли. Вечер переходил в ночь.
У Горностаевых светилось одно окно — кажется, в Гришином кабинете. Он и открыл входную дверь.
— Наконец-то! — воскликнул я.
— Что случилось? — Гриша стоял на пороге, как камень. — Надо поговорить.
— Что случилось?
— Поговорить надо!
Он посторонился. Прошли в кабинет.
— Как Алла себя чувствует? — спросил Василий.
Гриша, не отвечая, стоял посреди комнаты какой-то отсутствующий, словно омертвевший.
— Что с ней? — я вдруг испугался.
— Она ушла, — сказал, наконец, Гриша.
— Куда?
Пожал плечами.
— Забрала вещи и документы.
— Ну, а что объяснила? Что ты молчишь?
— Я ее не видел.
— Записку оставила?
— Нет.
И в этом доме смерть? Я похолодел и спросил почему-то шепотом:
— Тебе этот уход ничего не напоминает?
Он молчал.
— Твои женщины как-то странно исчезают, Гриша. Ты был на озере?
— Что?
— Волосы мокрые.
Он машинально провел рукой по голове.
— А может, голову в бочку сунул?
— В какую… — начал он и замолчал.
— С мертвой водой. Как тогда.
Какую-то секунду мы смотрели глаза в глаза. Гриша закурил.
— А по какому, собственно, праву вы лезете ко мне ночью…
— Осмотреть спальню! — Не дожидаясь разрешения, я бросился в коридор, сгоряча сунулся не в ту дверь, включил свет: на веревке над ванной висит влажная еще мужская рубашка. Дорогая, фирменная — не на озеро он в ней ходил. Запомним!
Вот и «будуар»: подушка и покрывало слегка примяты с краю, ковер… никаких пятен, полный порядок. И стало мне от этого совсем жутко.
Мужчины ввалились за мной в спальню.
— Ты прибирался?
— Нет!
— Чего не хватает?
— Четырех платьев, плаща, — начал Гриша монотонно, — халата, шлепанцев, туфель…
— А украшений?
— Они были на ней.
— Ах, на ней!
— Утром!
— Что именно?
— Она обычно носит цепочку с крестиком и серьги. Серебряные.
— Еще?
— Часы. Дорожная сумка и сумочка, паспорт, кошелек.
— Денег много?
— Нет. То, что на хозяйство в начале месяца дал.
Да уж, Гриша отвалит, дожидайся.
— Нож пропал?
— Нет!
— Убийца приобрел опыт.
— То есть?
— Не вынул нож из раны: крови вроде нет. А в остальном — тот же почерк.
Мельком подумалось: кому я, с Васькиных слов, говорил про адский приемчик — оставить лезвие в холодеющем теле?.. Сыну — точно. А может, еще кому…
Василий, опустившись на колени, начал обследовать — «обнюхивать» — ковер, мы остались у порога.
— Она меня бросила, — сказал Гриша как новость, а я вспомнил и повторил сказанную по тому же поводу фразу:
— Так не бросают.
— Что?
— Так умирают!
Он вздрогнул, пепел с сигареты в музыкальных пальцах просыпался на ковер. Гриша исчез, вернулся без окурка, с мокрой тряпкой и тщательно вытер невидимый прах. Меня это как-то поразило.
— Аленька любила порядок, — пояснил.
Если и были тут следы, то они уничтожены, конечно.
— Она безумно боялась, — сказал я.
— Кого?
— Крови. Она видела кровь.
— Мне она этого не говорила, — заявил Гриша с угрюмой твердостью. — Где?
— На месте убийства Прахова.
— Что за бред!
— Запах вина и крови, если он действительно есть, вообще все запахи заглушаются духами, — доложил брат и так и остался сидеть на коленях.
— Аленька любила «Злато скифов».
— Так любила, — заметил Василий, — что вылила на ковер полсклянки, не меньше. Вот! — он ткнул пальцем в огромный бордовый цветок. Я подошел, нагнулся, даже голова закружилась — не люблю духов.
— Где это «Злато»?
— На тумбочке возле зеркала, должно быть.
Флакона не было.
— Где?
Гриша утомленно пожал плечами.
— Значит, взяла с собой.
— Когда ты перечислял взятые вещи, то духов не назвал.
— Не заметил.
С каждым вопросом и ответом разговор становился бессмысленнее и безнадежнее. Но я упорно продолжал:
— Во сколько ты вернулся из Москвы?
— Вечером.
— Уточнить у Никанорыча?
— В половине седьмого.
— Мы тут были около восьми, да, Вась?
— Около. Хочу заметить, что уже к пяти Алла должна была полностью прийти в себя.
— Аленька расширяла сосуды.
— Она была в сильном стрессе. Доктор, подтверди.
— Это правда. Я еще в ту среду на дне рождения отметил.
— Что? Что на дне рождения?
— А вот что, — заговорил я. — Помнишь, у нее началась истерика?
— Ну?
— После того, как я сказал, что Марго держат в земле.
Гриша закурил.
— Этого не может быть. За что?
— Не понимаешь? За то же, что и Марго. Как опасную свидетельницу.
— Да не смеши ты… — Он как будто начал успокаиваться.
— Алла призналась, что боится. И еще кое в чем призналась.
— В чем?
— Об этом ты сам расскажешь. А я сверю показания.
— Ты блефуешь, Леон.
— «И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник…» Откуда это, Гриша?
— Из Откровения Иоанна Богослова, — он побледнел.
— Твоя статья «Четвертый Всадник» с эпиграфом из Апокалипсиса очень понравилась Прахову.
— Ну и что?
Я наблюдал: вот-вот упадет пепел, и Гриша схватится за тряпку… так оно и случилось.
— Четвертого августа девяностого года ты по телефону договорился о встрече с Кощеем Бессмертным и встретился с ним.
— Ничего подобного.
— Отрицать бесполезно. У него в записной книжке есть твои данные.
— Ну, выписал из «Справочника Союза».
— Зачем?
— Черт его знает!
— Однако не он тебе звонил, а ты ему. Ты! И ваш разговор слышала домработница. Прахов говорил об аде и смерти, — «которому имя смерть, и ад следовал за ним» — цитата из Апокалипсиса. Говорил, что читал и рад познакомиться.
