Дело об императорском пингвине - Константинов Андрей Дмитриевич (серия книг .txt) 📗
Он целовал мои губы и, смеясь, говорил, что дождь в Ленинграде соленый.
А это я любила его до слез.
Сейчас, по прошествии лет, я могу сказать, что бывают более неутомимые и изощренные любовники, чем Марк Кричевский. Но тогда мне еще не с кем было его сравнивать. Да и чувственность моя еще только-только начинала пробуждаться. Куда важнее для меня было найти между страницами английского текста, который я зубрила к зачету, вырванный из его блокнота листок в клеточку с милыми незатейливыми стихами.
Марк пропал в сентябре. Я не хотела верить, что он мог просто так взять и уехать. Я искала его везде.
Я бродила по Летнему саду, где мы любили бывать вдвоем, и мое отчаяние становилось еще исступленнее при виде парочек, украдкой целующихся в наступающих сумерках.
Я ходила к Толе Стрелкину, сидела часами в углу потертого полосатого дивана, глотала сигаретный дым, свой и чужой, и ждала, что откроется дверь, он войдет и уведет меня за собой, как в тот первый вечер. Но он не пришел, и мне пришлось поверить, что Марк не умер от внезапной болезни, не разбился в автокатастрофе, не попал в застенки КГБ. Марк бросил меня так же легко и непринужденно, как несколько месяцев назад заставил потерять голову.
В компаниях, где нас привыкни видеть вместе, я бывать перестала.
Сочувственные взгляды и недвусмысленные предложения «утешить девушку» наконец-то напомнили мне о том, что у меня есть гордость. В истории с Марком я забыла о ней в первый и последний раз в жизни. Сама себя я за это простила, при условии, что больше такое не повторится.
А напоминанием о том, как ужасно выглядит забывшая о гордости и чувстве собственного достоинства женщина, осталась фотография, сделанная для пропуска в Публичку. На ней меня можно принять за японку или китаянку — до такой степени опухли от слез мои большие зеленые глаза.
Конечно, спустя двадцать лет, ничего даже отдаленно напоминающего любовь я к Марку Кричевскому не испытывала. Наверное, я как раз и пыталась отомстить ему за некогда оскорбленное чувство собственного достоинства. Хотела, чтобы он всю оставшуюся жизнь жалел о том, что потерял меня. А коварный Кричевский, вместо того чтобы сокрушаться, увел у меня картину. Но теперь я уже не была той наивной дурочкой и не собиралась лить горьких слез. Я решила во что бы то ни стало спасти терпящий бедствие фрегат. И я ко всему была готова. Ведь Марк сам говорил, что коллекционер может пойти на все — предать, украсть и даже убить. Что ж, он уже предал и уже украл, а дальше, как в песенке поется — «блеснула финка, прощай, Маринка…».
Кричевский долго отнекивался, ссылался на неотложные дела, но я настояла на встрече, для которой выбрала кафе на Невском — недалеко от уютного гнездышка, где мы с Марком провели несколько бессонных белых ночей.
— Не сердись, Марина, но мои штаны поменялись, — виновато улыбаясь, говорил Марк и размешивал взбитые сливки в изящном бокале с кофе по-ирландски. — Бизнес такая непредсказуемая вещь надеялся пробыть в Питере до сентября, а теперь вот вынужден лететь в Нью-Йорк в конце недели.
«Еще бы, — подумала я, — дело в шляпе: Порселлиса под мышку, и только тебя и видели».
— Как жаль! Так значит, это наша последняя встреча? — Я горестно вздохнула. — Будь добр, Марк, сходи, возьми мне пирожное — тройной шоколад. Надо же чем-то подсластить жизнь после такого убийственного известия.
Марк безропотно поднялся и направился в другой зал к буфету с выложенными на витрине французскими сладостями.
За соседним столиком сидели совсем юные парень с девушкой, по всему видно — иностранцы, и увлеченно надписывали открытки с видами Петербурга, которые через неделю-другую будут разглядывать их родственники и друзья. Открыток была целая стопка. Молодые люди трудились, не покладая авторучек и не поднимая головы. Я достала из сумочки бумажный пакетик, всыпала его содержимое в кофе Марка. Рука моя не дрогнула, когда я размешивала в бокале белый порошок. Марк Кричевский заслуживал того, чтобы его напоили клофелином. Но где взять это воспетое в отечественных детективах средство, я не имела ни малейшего понятия. Зато мне был доступен фурасемид, известный в народе как эффективный мочегонный препарат.
К тому же я точно знала, что таблетки фурасемида совершенно безвкусны и безвредны.
— О чем ты думаешь? — спросила я.
Вернувшийся с тройным шоколадом Марк был молчалив и задумчив.
— О том, как ты прекрасна, — он улыбнулся мне ласково и безгрешно.
— Надеюсь, поездка оказалась не бесполезной? Тебе будет чем привлечь посетителей в свою арт-галерею?
— Видишь ли, Марина… — Кричевский взял меня за руку, я ощутила тепло его ладони, а потом прикосновение губ к запястью.
Усилием воли я подавила волну желания, которая всякий раз грозила захлестнуть с головой, когда Марк касался меня.
— Я не умею просить прощения, Марина. — Марк коротко взглянул на меня и тут же отвел глаза. — Ты единственная, ради кого я пересилил свою гордыню, тщеславие и эгоизм… Марина, я прошу тебя простить… Ты знаешь за что…
«За одно из двух, — лихорадочно соображала я, — либо за события двадцатилетней давности, либо за Порселлиса. Неужели он сейчас во всем сознается и вернет картину?»
— Я действительно любил тебя.
Настолько, насколько вообще мне дано Богом узнать это чувство. Но я авантюрист по натуре. В те годы я по глупости, по молодости попал в историю, хотел заработать денег, чтобы баловать свою панночку. Не хочется вспоминать, как все глупо вышло — антиквариат, перепродажа краденого.
Менты вот-вот должны были выйти на меня. Спасибо, добрые люди предупредили. Я вовремя успел уехать за границу, сначала домой в Польшу, потом перебрался в Америку. Ничего не сказал тебе — не хотел, чтобы ты думала обо мне плохо, как о преступнике.
У мужчин поразительная логика!
Бросить без объяснений, в полном неведении, чтобы я сохранила о нем добрую память! Если бы не Порселлис, я бы, наверное, разревелась или хотя бы прослезилась. Все эти белые ночи, которые мы провели с Марком в. квартире над кондитерской Вольфа и Беранже, я ждала хоть какого-нибудь объяснения. А теперь долгожданные слова звучали лицемерной ложью.
— Ты мне не веришь? — указательным пальцем Марк провел по моей щеке, словно хотел удостовериться, что такая проникновенная речь не растрогала меня до слез.
— Если бы я не настояла на этой встрече, — вовремя нашлась я, — ты бы так и уехал, не сказав ни слова.
— Нет, что ты! — без промедления воскликнул Марк. — Просто я хотел говорить с тобой об этом в другой обстановке. — Он презрительно обвел взглядом стены вполне пристойного кафе. — Прости, я на несколько минут тебя оставлю…
Я перевела дыхание. Увлеченный покаянной речью, Марк сделал всего несколько глотков. Но, похоже, этого оказалось достаточно. Фурасемид не подвел. Уверенным движением я сняла со стула барсетку Кричевского, расстегнула замок и запустила руку в одно из отделений. Радиотелефон, бумажник, визитница, какой-то спрей…
Черт! Ну где же они! Я изобразила на лице некое подобие улыбки, адресовав ее девушке-иностранке за соседним столиком. В этот самый неподходящий момент ей вздумалось оторваться от стопки открыток и окинуть меня подозрительным взглядом. Ну наконец-то! Совершенно случайно пальцы нащупали маленький внутренний кармашек на кнопочке. В нем лежало то, что я искала — ключи от квартиры Марка.
Вернувшись, Марк не стал допивать кофе и убеждать меня в искренности своих слов тоже не стал. Он дождался, пока я доем пирожное, пару раз нарочито взглянув на часы. Перед тем, как мы покинули кафе, он еще раз, извинившись, удалился на пару минут. «Пусть скажет спасибо, что Б моей домашней аптечке не оказалось пургена», — злорадно подумала я. Мы расстались, церемонно пожав друг другу руки. Он тут же поймал такси, а я сделала вид, что направилась в Агентство, в сторону улицы Зодчего Росси. Но как только машина с паном Кричевским исчезла из виду, я изменила направление движения на противоположное и чуть ли не бегом помчалась к кондитерской Вольфа и Беранже.
