Опасная тихоня - Яковлева Елена Викторовна (книги онлайн полные версии бесплатно TXT) 📗
А-а-а, черт, опять! Вот она снова тут, со своей погремушкой, звенящей прямо в ухо. Ей ничего не делается, она как неизлечимый вирус, дожидающийся своего часа, как хроническая болезнь, затихающая между обострениями. Итак, у меня очередное «обострение», и с этим ничего не поделаешь. Раньше в такие периоды я много работала, это был такой наркоз, притупляющий ощущения. Теперь сложнее. Сейчас бы впасть в анабиоз, свернуться калачиком под одеялом и сказать себе: меня нет, а значит, нет и любви. Как легко, как просто! И увидеть во сне Наташку, с этим ее безоблачным взглядом и ореолом из светлых кудряшек вокруг чистого личика. Мы бы с ней поговорили, и она сказала бы мне что-нибудь такое, простое, всего несколько слов, но все бы сразу встало на место. И я все бы ясно увидела в отдельности: вот я, вот Ледовский, вот моя жизнь, а вот — любовь.
Беда в том, что она никогда не скажет мне этих слов, а я никогда не узнаю, что случилось с ней в тот августовский вечер восемьдесят третьего. Никогда! Ледовский не любит слова «никогда»… К черту, к черту его! Я обожгла пищевод, одним глотком осушив чашку горячего кофе, и рысью понеслась к телефону. Снова накрутила цифры московского номера Елены Богаевской и снова выслушала равнодушный совет автоответчика оставить сообщение после сигнала. Громыхнула трубкой — когда-нибудь это кончится тем, что я разобью телефон! — и вернулась на кухню. Открыла форточку и приступила к следующей стадии методичного разрушения собственного организма, то бишь закурила.
Наблюдая за колечками дыма, улетающими в морозную темноту, я тупо перебирала подробности утреннего разговора с Радомысловой. У меня было такое чувство, что я не спросила ее о чем-то важном. Ну конечно, родственники! Могли у Богаевской в городе остаться какие-то родственники? Вот отец ее, он ведь не уехал тогда. Правда, Радомыслова сказала, что он окончательно спился. Гм-гм… А значит ли это, что он умер? По мне, так значит, но слово «умер» все-таки не было произнесено. Ладно, пока забудем об отце. Могли быть еще какие-нибудь тетки, дядьки, троюродные кузины и четвероюродные племянники. У меня у самой в городе родни до черта, правда, я мало с кем общаюсь и представляю, чего они про меня наговорят, буде кому придет в голову расспросить обо мне: нелюдимая, замкнутая, неприветливая, бр-р…
А что там за делишки у Веньки с мадам Пашковой? Что-то мне не понравились их секреты. Как бы разузнать, за чьи языки они опасаются, когда речь заходит о тех, что должны молчать, но гарантировать этого Венька не может. А авгиевы конюшни, которые невозможно расчистить с помощью пылесоса? Докурив сигарету, я спустила окурок в унитаз и опять взялась за телефон. Снова пообщалась с автоответчиком, скрипнула зубами и отправилась спать, если, конечно, мое тревожное ночное времяпрепровождение на диване можно назвать сном: Около двух часов ночи я еще раз покурила и позвонила Богаевской. Ничего нового я не услышала, все то же самое. Положила трубку, подумала и… решилась. Я выполнила просьбу автоответчика, продиктовав сообщение следующего содержания:
— Я — Капитолина Алтаева и звоню из вашего родного города. Позавчера мы с вами разговаривали там в гостинице, и я не думаю, что вы об этом забыли. Я догадываюсь, почему вы уехали позавчера и почему вы уехали пятнадцать лет назад. Вы, наверное, считаете, что это ваше личное дело, но это не так. Попробуйте вспомнить Наташу Русакову, она училась с вами в одном училище, и уже пятнадцать лет о ней никто ничего не знает.
Глава 14
Я плюнула на перспективу получить очередной выговор от Веньки и с утра отправилась к Радомысловой. Когда она приоткрыла дверь, как и накануне предусмотрительно взятую на цепочку, на лице у нее было удивление.
— Опять вы? — спросила она и укоризненно покачала головой. — Честное слово, я сказала вам все, что знала.
Не знаю, каким чувством: шестым или седьмым, но я уловила в ней некую перемену. Это трудно объяснить, но еще вчера она встречала меня совсем по-другому. И дело не в том, что поначалу она не знала, с какой именно целью я пожаловала, а в чем-то ином… Глаза ее, накануне такие ясные, словно спрятались от меня тонкими слюдяными шорами старческой поволоки.
— Ну проходите, не в дверях же вам стоять. — Она отступила в глубь прихожей, предварительно вынув из паза дверную цепочку.
Я вошла и только теперь услышала робкие звуки: кто-то играл гаммы на пианино. Похоже, у Радомысловой была ученица. Может, та, что вчера, может, другая.
— Извините меня, пожалуйста, за то, что отрываю вас от занятий, — пробормотала я. — Я всего лишь хотела кое-что уточнить.
— Слушаю вас, — сухо сказала Радомыслова. В ее голосе тоже присутствовали новые нотки, и хотя слух у меня не очень музыкальный, ручаюсь, это были нотки враждебности. Не явной, вызывающей, а скрытой, свидетельствующей о том, что твой собеседник ушел в глухую оборону. В таких случаях, сколько ни наскакивай, ничего не добьешься, разве что лоб разобьешь о выставленный впереди щит.
— Вы сказали, что отец Богаевской окончательно спился. Это значит, что он умер, я правильно поняла?
— Правильно, — холодно кивнула она.
— А есть ли у них в городе еще какие-нибудь родственники?
— Понятия не имею, — ответила она, — мы были не в таких отношениях, чтобы я это знала. — Она поджала губы и выжидательно посмотрела на меня. А из комнаты, хрипло мяукнув, будто на помощь хозяйке, явился рыжий кот, который замер в нескольких шагах от двери и немедленно навел на меня свои янтарные глаза. В них, кстати сказать, тоже была враждебность.
— По крайней мере, вы хотя бы можете мне назвать адрес Богаевских. Улица Рылеева, это мне известно, а дом, квартира?
Наверное, она собиралась буркнуть что-нибудь типа «не помню», но все-таки медленно произнесла:
— Дом, в котором химчистка. Первый подъезд, третий этаж, квартира слева.
— Большое спасибо, — поблагодарила я. Радомыслова молча распахнула передо мной дверь, и я вышла, чувствуя себя не совсем в своей тарелке. По большому счету Радомыслова мне понравилась, а потому ее сегодняшняя суровость не прибавляла мне оптимизма. Несмотря на свою профессию, предполагающую наличие некоего непрошибаемого панциря, я всегда болезненно переживаю, когда мне дают понять, что я не ко двору.
Сбежав по ступенькам привычно пыльной лестницы, я вышла из дома и направилась к автобусной остановке. Не знаю, что меня заставило обернуться, но я посмотрела на окно комнаты Радомысловой и увидела, как в нем нервно дернулась штора. Без сомнения, меня провожали тяжелым тревожным взглядом. Что изменилось, что произошло со старой учительницей Елены Богаевской со вчерашнего дня?
Дом по улице Рылеева с химчисткой внизу — как раз возле остановки, ничего не надо искать. Ну, конечно, так оно и должно быть. Здесь Богаевскую в последний раз видела ее вторая, более молодая преподавательница, уже из училища, когда будущая прима садилась в такси с мертвым, как она выразилась, лицом. Я вдруг необычайно живо представила себе сцену пятнадцатилетней давности, словно это я ехала тогда одетая в белое свадебное платье и именно мой радостный взгляд выхватил из жизни картинку чужого несчастья, промелькнувшую за окном украшенной лентами «Волги». И тряхнула головой, это уже похоже на наваждение, похоже, я слишком глубоко погружаюсь в историю Елены Богаевской, а ведь у меня по-прежнему нет никакой уверенности, что она связана с исчезновением Наташи. Только догадки. Кажется, это называется интуицией?
Эта самая дверь «в первом подъезде, на третьем этаже и слева» выглядела ужасно. Грязная, с изодранным дерматином и даже со следами копоти. Я нажала на звонок и услышала, как он задребезжал в глубине квартиры, скорее даже зашуршал, тихо, словно рассыпали горох. В ответ — ни малейшего шороха. Я позвонила еще раз, затем еще и еще, а потом случайно задела локтем дверь, и она… медленно, со скрипом отошла. Не заперто, очень странно. Я повертела головой, подумала, не позвонить ли мне на всякий случай в соседнюю квартиру, и… все-таки толкнула дверь.
