Домик в деревне (СИ) - Вэрди Кай (полная версия книги .TXT) 📗
— Там она! Там! Внизу! Засыпало! Спасите! Богом прошу! — и, утирая текущие по лицу и теряющиеся в короткой, седой всклокоченной бороде слезы, вдруг увидел стоящую перед ним Аринку.
— Звал меня, Петенька? — склонив черноволосую головку набок, насмешливо спросила колдовка. — Но помни: хоть звуком, хоть взглядом покажешь, что видишь меня — уйдут они, спугаются, — улыбнулась Аринка.
Всхлипнув, Петька проглотил слова, рвущиеся из самого сердца, засопел лишь, глазами с ненавистью сверкая.
— Плохо ты проклятие помнишь, Петенька, ой плохо… — покачала головой Аринка. — Но раз так, не могу я в твоей просьбе отказать. Откопают они Нюрку. Но ты ведь помнишь: жизнь за жизнь. Помнишь ведь, Петенька? — улыбнулась колдовка и растаяла в воздухе. Лишь голос затухающий насмешливо прозвучал: — А в проклятье Нюркином было: три раза в могиле лежать станешь, два раза земля тебя отвергнет, на третий лишь примет…
Растащили мужики завал, откопали Нюрку, вытянули. Без чувств она лежала, с раной большущей на голове — то балкой ее шибануло. Но дышала. С трудом, но дышала. Отчистили мужики ее от земли, как могли, поглядели на то, что от погреба-то осталось, да у Петьки и спрашивают:
— С ямой-то что делать? Кто погреб-то восстанавливать станет?
— Некому его восстанавливать, — с горечью ответил Петька, поднимая глаза на мужиков. — Я калека беспомощный, Нюрка сама не сделает, а дети малы сильно… Некому делать.
— Так тогда засыпать бы надо? Не то свалится кто из детей, беда будет, — зачесали в затылках мужики.
— Ежели можете, засыпьте, Богом прошу, — горестно проговорил Петька. — Не в силах я засыпать ее, сами видите…
Вздохнув, поплевали мужики на ладони, да принялись яму засыпать да бревна, что от погреба остались, к дровам оттаскивать. Уж справились почти, как за плетнем, где бабы да дети толпились, поглядеть сбежавшиеся, шум поднялся да крики послышались.
— Понесла! Поберегись! Лошадь понесла! — доносился хор голосов от плетня, визги да крики бабьи, а вскоре и грохот послышался. Лошадь-то проскакала с громыхающей телегой, а к крикам вдруг причитания добавились.
Побежали мужики глянуть, что там за вой бабы подняли. А вскоре и вернулись, на руках тельце Ольгино неся. С разбитой головы девочки капала на землю кровь.
Встали перед очумевшим Петькой, головы опустив, и стоят. Они молчат, ждут, и Петька слова вымолвить не может — душат его рыдания да злоба лютая на колдовку проклятую, а в ушах голос ненавистный слышится: «Будь по-твоему, Петенька. Но помни: жизнь за жизнь». Взвыл Петька не своим голосом, за голову схватился, рвать волосы на себе принялся.
Из дома Виктор Егорыч выполз, пузо почесывая, да усы приглаживая, зевнул.
— Достали Нюрку что ль? — оглядев стоящих мужиков, лениво поинтересовался он. — А орешь чаво? — повернулся он к Петьке.
— Ты… Ты… Дочь твоя… вот! — едва смог выговорить мужик, державший на руках тельце ребенка, протягивая его бывшему жандарму.
Скользнув безразличным взглядом по мертвой дочери, Виктор Егорыч поскреб щеку и вновь широко зевнул.
— Померла, что ль? — безразлично поинтересовался он. — Ну зарой ее, что ли… — поворачиваясь спиной к мужикам, чтоб уйти обратно в дом, лениво проговорил Виктор.
Ошалевшие мужики переглянулись, и, не сговариваясь, разом шагнули к нему. Лупили бывшего жандарма от всей широкой души. Когда очухались от злобы, глаза застившей, поняли, что мертвое тело уж пинают. Отошли в сторонку, посоветовались. Опосля взяли лопаты да пошли две могилы копать — одну на кладбище, маленькую, а вторую в лесочке — нормальную.
Из странного транса Юлю вывел звонок, доносящийся из открытого окна дома и стук по калитке. Повернув голову, девушка посмотрела на качели рядом с собой. Странной девочки рядом с ней не было.
Внезапно сообразив, что в ворота колотятся не просто так, Юля подскочила и бросилась к забору. Там, за руку с одним из соседей, стояла жующая яблоко грязная, растрепанная, но живая и здоровая Лерка.
Едва увидев дочь, Юля потеряла сознание.
Глава 15
Иван Васильевич был страстным грибником. С конца июля в лес ходил, считай, каждый день, без корзинки грибов никогда не возвращался. Впрочем, и больше корзинки никогда не приносил — незачем. Жадность — она до добра не доводит. Леший-то жадных ой как не любит.
А с Лешим Иван Васильевич дружил. В лес ходил по правилам, как бабка научила: как в лес войдет, в пояс поклонится, Хозяина поприветствует, горбушку в гостинец ему оставит. На пенек присядет, расскажет, куда идет, зачем, да что ему надобно, помощи попросит. А уж тогда и идет. Леший ему и грибы показывает, какие ему надо. Но если пришел за белыми, опят или там лисичек разных нипочем не трогал. Грибы зазря не губил, ни поганки, ни мухоморы. Ежели их человек не ест — так звери скушают. Потому и не блудил Иван Васильевич ни разу, да всегда с полною корзиной возвращался. Наберет, сколь ему грибов надо, да домой потихоньку идет, с Лешим беседует, природой любуется. Выходя из лесу, тоже поклониться не забывал, поблагодарить Хозяина.
И в тот день тоже за грибами отправился. С утреца-то не пошел — пятница, дачники уж понаехали, топчутся без толку, только мешают. Не любил он, когда лес звенит от криков да шума, да люди бестолковые по нему с алчным блеском в глазах туда-сюда шлындают. Потому и отправился в лес только после обеда, уж к вечеру.
Ну, на краю, как положено, Иван Васильевич поздоровался, горбушку добрую на пенек мшистый, красивый, уложил, да рядом еще и кашки сладенькой оставил — специально в тыкве запекал, чтоб Хозяина-то порадовать. Присел на пенек ближайший, да рассказал Лешему, что собрался он нынче за Дальний Луг сходить, в ельничек молодой, за просеку — места посмотреть, приглядеться. Да и не столь за грибами сегодня, а больше побродить, мысли в порядок привести, ну, ежели грибы попадаться станут — отказываться не будет. Рассказал так все, не торопясь, обстоятельно, помощи попросил у Хозяина, кряхтя, поднялся с пенечка да и пошел в направлении Дальнего Луга.
Идет Иван Васильевич по лесу, птичек слушает, на столбы солнечные, что сквозь листву пробиваются, любуется, да с Лешим разговаривает, новости ему рассказывает — что в деревне случилося, что в городе произошло.
И вот смотрит он, а Леший словно ведет его куда-то, да не туда совсем, куда он шел — Луг-то Дальний у него сбоку остается, а Хозяин его вовсе вглубь, в дебри заводит, грибами заманивает, свернуть не дает — сразу коряги да болотца ему под ноги кидает, чтоб обходить стал, да обходя шел туда, куда Ему надобно. Хмыкнул Иван Васильевич, да Хозяину и доверился, пошел, куда указывали. Грибы вовсе не трогал — кто знает, куда его Леший-то ведет, как далеко? А с полной корзинкой по лесу особо не побегаешь, быстро она руки-то оттянет.
Вскоре Иван Васильевич и вовсе потерялся. Завел его Леший в такие дебри, что и солнца не видно, и мох растет по всем сторонам, и дороги не слышно, ориентира нет никакого. Страшно Ивану Васильевичу стало, но Хозяину леса верит, идет, куда тот указывает. Как выбираться станет — даже думать боится.
Прошел так еще маленько. Вдруг глядь — из-за дерева голубым мелькнуло. Шаг в ту сторону сделал, смотрит — грибы дорожкой туда ведут. Усмехнулся Иван Васильевич — правильно, знать, идет, раз Леший так уж настойчиво дорогу-то показывает. Обошел орешник разлапистый, глядит — а на пригорочке, мхом укутанном, посреди елочек молоденьких девчонка в джинсиках и ветровочке голубенькой спит. Подошел поближе, присмотрелся — а то потеряшка с деревни ихней.
Всплеснул Иван Васильевич руками, корзинку бросил, перед девчушкой на коленки встал, и будит ее тихонечко. Девчонка глазки раскрыла, сперва-то сморщилась заплакать, а как его-то разглядела, обрадовалась, на шею кинулась.
— Дедушка, я заблудилась… Отведи меня к маме! — а у самой губка нижняя дрожит, глазки заблестели — вот-вот заплачет. — Моя деревня Нелюдово называется, мы там живем.
