Повелитель разбитых сердец - Арсеньева Елена (книги читать бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Под кровать? Мне – лезть под кровать?!
Я медлю. Дверной колокольчик все это время истерически трезвонит. Вдобавок к звону присоединяется громкий стук – терпение у барина, надо думать, совершенно кончилось. И я понимаю, что медлить более нельзя. Падаю плашмя и с проворством, коего я от себя совершенно не ждала, ввинчиваюсь под кружевные подзоры кровати. Вслед летит мой сырой узел с постиранным бельем. Прижимаю его к себе и перестаю дышать.
Аннушка приседает на корточки, заглядывает в мое убежище – вижу ее красное от натуги и страха лицо. Она грозит мне пальцем: тихо, мол! – и со всех ног несется к двери, причитая:
– Иду! Иду! Неужто это вы, Максим Николаевич? Ох, простите великодушно, не слышала, не ждала!
Так, значит, комиссара зовут Максим Николаевич. Приятное имя. А впрочем, что мне с того? Мне худо приходится: ведь хозяин тотчас прошел в спальню, и теперь я вынуждена лежать совершенно недвижимо и таить каждый вздох.
Голос у комиссара тоже очень приятный – мягкий, негромкий, со снисходительно-насмешливыми интонациями. Он усмехается, слушая ворох Аннушкиных оправданий: она-де его не ждала сегодня, а ждала только завтра, а тут, на беду, затеяла стирку, колонку топила…
– Колонку топили? – проявляет интерес барин. – Очень хорошо. Мне бы с дороги помыться. Наполните-ка мне ванну, Аннушка.
О, какое счастье! Сейчас он уйдет, и я…
Обутые в стоптанные чувяки Аннушкины ноги, видные между кружевными подзорами простыни, отчего-то нерешительно переминаются на месте.
– Ох, Максим Николаевич, вы уж простите, да я, дура, всю воду горячую извела. Надобно колонку заново протопить.
О господи! Зачем самоотверженная Аннушка так себя честит? Ведь это я – та дура, которая извела всю горячую воду! Ну что бы мне быть побережливей, оборачиваться быстрей – глядишь, и сама давно ушла бы из этой опасной квартиры, и Аннушку не втравила бы в беду.
– Ну что ж, подожду, – миролюбиво соглашается Максим Николаевич. – Вы топите, а я прилягу на полчасика. Ноги гудят!
И он делает шаг к кровати, явно намереваясь улечься. На полчасика.
Сердце мое перестает биться.
– Ах нет, барин! – отчаянно восклицает Аннушка. – Погодите! Позвольте, я вам кое-что покажу.
– Что с вами, Аннушка? – удивляется Максим Николаевич. – Отчего вы так кричите? Я хорошо слышу. Что хотите показать? Что приключилось?
– Барин… – с запинкою начинает Аннушка, – а вот помните, как за соседом вашим пришли и в Чеку его взяли, так вы сказывали: хорошо-де иметь такое место, чтоб, случись что, уйти из квартиры и отсидеться от комиссаров?
Вот те на! Если человек мечтает где-нибудь «отсидеться от комиссаров», стало быть, сам он быть комиссаром никак не может. Да и какой опрометью ни бежала я прятаться под кровать, а все ж успела окинуть беглым взором стены квартиры и нигде не увидела непременной принадлежности большевистского жилья – фотографических портретов их вождей на стенах. А эти кружевные подзоры простыней, которые свешиваются чуть не до самого пола и надежно скрывают меня от хозяйского глаза… Разве мыслимы они в доме нового человека ?
Может, не мудрствуя лукаво, выбраться из-под кровати и отдаться на милость хозяина?
Прогоняю эту трусливую мысль и решаю держаться до последнего, тем паче что под кроватью мне не так уж и плохо: на чисто вымытом полу ни пылинки, ни соринки – Аннушка аккуратистка, слава богу. Вот только холодновато лежать – особенно после ванны. Как бы не расчихаться. Какое счастье, что я успела вполне одеться!
Между тем беседа Аннушки и Максима Николаевича идет своим чередом:
– Ну конечно, помню, говорили мы об этом, – соглашается он. – Ну и что? Неужто вы такое место сыскали?
– А то как же! – победоносно кричит Аннушка. – Сыскала!
– И где же? – усмехаясь ее энтузиазму, спрашивает он. – Не под кроватью, надеюсь?
Мне кажется, пол подо мною мгновенно раскаляется, словно те сковороды, на которых черти в аду поджаривают грешников.
– Нет! На крыше! – панически восклицает Аннушка. – Это место на крыше! Пойдемте, пойдемте, я вам покажу!
Мне чудится, голос ее закручивается вокруг Максима Николаевича, словно смерч, и влечет его вон из спальни вслед за поспешным топотанием обутых в чувяки ног. Раздается звук открываемого окна, и я слышу возбужденные Аннушкины выкрики:
– Вы вылезайте, вылезайте да поглядите, каково можно во-он за той трубой, за гребеньком устроиться! Не бойтесь, я, старуха, и то лазила на карачках!
– Ну какая же вы старуха, Аннушка? – доносится голос Максима Николаевича. – Вы мне сто очков вперед дадите! Ну, так и быть, полезу посмотрю, что за убежище вы там для меня приготовили. Только, Христа ради, не кричите так, не то вся округа будет оповещена, где в случае чего искать господина Мансурова!
Слышу, как скрежещет кровельное железо. Итак, вышеназванный господин Мансуров все же оказался довольно простодушен – поддался на хитрость своей прислуги. И в это мгновение подзоры взлетают вверх, а передо мной оказывается красное Аннушкино лицо.
– Что ж вы лежите, барыня? Вылезайте! Мухой!
Чем-чем, а «мухой» при всем желании не получается. Я отроду не отличалась поворотливостью, а теперь еще тело замлело от неподвижной позы. Едва выбираюсь, чуть-чуть стою на четвереньках, перед тем как разогнуться, потом все же поднимаюсь и несусь вслед за Аннушкою к двери… Как вдруг нас с нею враз словно пригвождает к полу: стоило ей взяться за замки, как затренькал колокольчик у двери.
Аннушкины глаза, чудится мне, вот-вот выскочат из орбит. Мои, стало быть, тоже.
– Кто там звонит, Аннушка? – доносится из раскрытого окна голос Максима Николаевича. – Откройте!
Вновь звонят.
Аннушка кладет дрожащую руку на замки и только начинает что-то там поворачивать, как слышен тяжелый звук, словно кто-то спрыгнул на пол с высоты. Потом раздаются торопливые шаги – и в дверях появляется мужчина в поношенном сером костюме.
Он смотрит на меня с холодноватым изумлением:
– Вы ко мне, сударыня? Чем обязан?
Я таращусь на него, прижимая к себе свой узел. Интересно, сама я о нем вспомнила, вылезая из-под кровати, или Аннушка, уничтожая улики, сунула его мне в руки?
Максим Николаевич Мансуров не слишком высок ростом, худощав, русоволос. Ему, как я понимаю, под сорок. Странное ощущение – мне кажется, будто я его уже где-то видела. Он довольно хорош собой, особенно глаза – настолько редкостного темно-голубого цвета, что я невольно обращаю на них внимание, несмотря на безумную ситуацию, в которой оказалась.
– Так что же, сударыня? – с оттенком нетерпения спрашивает господин Мансуров. – Уж не вы ли прислали мне загадочное письмо, которое и заставило меня прервать мои дела и вернуться в Петербург прежде времени? Коли так, извольте пройти в комнату, не стойте в дверях. Аннушка, посторонитесь, вы загораживаете даме дорогу.
Мы с Аннушкой переглядываемся, и нам обеим, как я понимаю, враз приходит в голову одна и та же мысль: хозяин принял меня за другую! За гостью, которая нетерпеливо звонила у двери… но тут звонок тренькает снова.
– Что такое? – удивляется Максим Николаевич. – Еще кто-то пришел? Загадочно, кому еще я столь безотлагательно понадобился? Отворите же, Аннушка, что вы стали?
Аннушка, двигаясь с поворотливостью деревянной куклы, с превеликим трудом отпирает дверь и впускает в прихожую миниатюрную даму, одетую в черное и в черном облаке пышных кудрей.
Моя первая мысль – я и ее тоже где-то видела! Вторая – она очень напоминает известный портрет Иды Рубинштейн кисти Серова. Довольно скандальный портрет, надобно сказать! Правда, в отличие от Иды Рубинштейн новая визитерша вполне одета.
Она бросает на меня мимолетный взгляд своих очень черных, безо всякого блеска глаз, потом переводит их на Мансурова и заявляет голосом довольно-таки пронзительным:
– Я к вам писала. Мне необходимо с вами переговорить.
Мансуров смотрит на нее, неприязненно прищурясь:
– Как? Значит, это вы писали? Отчего же без подписи? Боялись, что не приму вас? А я уж было решил, что вот эта дама…
