Безумное танго - Арсеньева Елена (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
Он так прилежно описывал части тела, видные из расстегнутых джинсов Сани и из-под задранной юбки его подруги, так смаковал блаженные улыбки на их лицах (хотя какое там, к черту, блаженство на мертвых лицах, просто страдальческий оскал!), так старательно перечислял эпизоды из прошлого, свидетельствующие о давнем служебном романе (и какая сука в «Меркурии» снабдила его столь подробной информацией?), так гаденько подхихикивал над тихой, незаметной Ириной Путятиной, вдовой Сани, которой муж и в жизни, и в смерти предпочел знойную красотку Жанну Львову… Жанна была у шефа «Меркурия» референтом по особым поручениям (во всяком случае, так было сказано в статье), и доверял ей Путятин, по отзывам сотрудников, безгранично. «Вот до чего доводит чрезмерное служебное рвение, – сокрушался Ал. Фавитов. – Пора прекратить неформальные связи на производстве! Ну почему, почему история ничему нас не учит? Один наш общий знакомый попросил пухленькую секретутку взять за щеку – и едва не кончил… импичментом. Другой задрал референточке юбчонку на заднем сиденье своего «Ауди» – и воспарил к высотам такого неземного блаженства, что на грешную землю путь ему оказался закрыт. Одно утешает – глава «Меркурия» был стоящим мужиком, из тех, кто в койке ищет удовольствия не только для себя, но и партнершу удовлетворить старается. Вот он и постарался доставить Жанне блаженство, сравнимое только с собственным… Интересно, достаточно ли плотно смыкаются ветвями райские кущи и можно ли за ними время от времени трахаться – незаметно для ангелов?»
«Может, он педик? – с тоской подумал Юрий, старательно комкая газету и отшвыривая в угол. – И «яд каплет сквозь его кору, к полудню раскалясь от зною», только потому, что Саня регулярно спал с этой Жанной, а не с ним, с Ал. Фавитовым?.. Кто это писал, что Пушкину надо было жениться не на Гончаровой, а на критике Щеголеве и позднейшем пушкиноведении, тогда он избежал бы многих нападок? Так и с Саней… Нет, ну кто же это сказал? Пастернак, точно, Пастернак!»
И он удовлетворенно кивнул, словно эта невесть откуда выплывшая цитата имела какое-то значение для него самого, для мертвого Сани, для злоязыкого Ал. Фавитова, в конце концов…
Пора, пора было в душ!
Но для начала он подошел к окну, выходившему к подъезду, и осторожно, не поднимая тюля, посмотрел во двор. Довольно узкое пространство заставлялось на ночь машинами так, что кошке не прошмыгнуть. И если вдруг у какой-то одной срабатывала сигнализация, на балконы выскакивало человек пятьдесят, вытянув руки с пультами, потому что разобрать спросонок, чья тачка кричит, было трудновато. Сейчас настало рабочее время, двор опустел, только в тени тополя притулился довольно жалкий красненький «москвичок». Но при всей своей облезлости он имел отличные тонированные стекла, так что разглядеть, есть ли кто внутри, было практически невозможно.
Юрий мысленно плюнул и наконец-то отправился в душ. Он долго-долго поливал себя то горячей, то холодной водой, отстраненно слушая, как надрывается телефон в кухне.
– Ну сколько можно? Нету никого, родители на даче, и меня нету, я еще из Иордании не приехал, – буркнул он наконец, с трудом подавив желание снять трубку и снова брякнуть ее на рычаг.
Отключить его, что ли? Но неизвестно, сколь подозрительны его сторожа. Например, они могут позвонить в бюро ремонта, а им там скажут, что телефон отключен… Кто его мог отключить, если дома нет никого? Одно из двух: или домовой завелся, или хозяин вернулся. Нет, уж лучше потерпеть, тем более что телефон наконец заткнулся.
Не вытираясь, чтобы подольше сберечь прохладу – форточки он, разумеется, не открывал, и в квартире было душновато, – Юрий опять прошлепал к окну.
Настроение у него почему-то испортилось, когда выяснилось, что «Москвич» за эти полчаса никуда не делся. Он не мог вспомнить, стоял здесь автомобиль ночью или нет. Он ведь и не смотрел во двор. И вообще, если наблюдение за подъездом не прекращается ни ночью, ни днем, лучше менять машины, потому что одна и та же рано или поздно примелькается и покажется подозрительной. Неужели они никогда не снимают наблюдение? Но, может, его уже сняли – сегодня утром, к примеру. Надоело платить сторожам, убедились в бессмысленности этого дела, нашли доказательства невиновности курьера… А что, очень может быть, в жизни и не такое бывает! И вполне вероятно, что этот красный «Москвич» – вообще посторонняя и безопасная машина, а Юрий снят с крючка. Только ему, самому заинтересованному лицу, об этом никто не доложил и не доложит!
Вот же черт, а? Что же, ему по жизни теперь взаперти сидеть, как дезертиру времен Великой Отечественной, не знающему, что война давно кончилась? Кому теперь доказывать, что ты не верблюд? Саньки нет, этой Жанны, которая была его доверенным лицом и, вполне может статься, знала обо всей афере, – тоже нет… Если бы она осталась жива, можно было бы с ней как-то объясниться. Хотя что за ерунда! Останься она жива, Юрий скорее всего никогда не узнал бы о ее существовании, вообще никто не знал бы, что у главы «Меркурия» имелась любовница – красивая, яркая брюнетка…
Газетный комок валялся все там же, в углу. Юрий подобрал его, чтобы отнести в мусорное ведро, но почему-то развернул и снова посмотрел на фотографию. Вот она, Жанна. А этот непонятный предмет, неподвижным кулем лежащий рядом, – это ведь Санька, бедняга Санька, гад такой… Вспомнилось вдруг, какое странное, напряженное лицо было у него в аэропорту, когда Юрий уже взял кассету и пошел к таможеннику. Он даже удивился – что это с Саней, но в этот миг мимо них прошла та красотка, его будущая соседка по самолету, и мелькание ее незагорелых, высоко открытых ног на миг отвлекло мысли, направив их совсем в иное русло…
И вдруг Юрий резко развернул газету, расправил скомканную страничку со статьей Ал. Фавитова и уставился на мертвое женское лицо с крупными, четкими чертами, в которых было что-то восточное.
Бредовая догадка, этого не может быть! Он вгляделся в фотографию – и показалось, что его крепко саданули кулаком в солнечное сплетение.
Женщина, уснувшая последним сном рядом с Саней Путятиным… Жанна Львова… да это ведь та самая холодноватая, молчаливая соседка Юрия по рейсу Москва—Амман, похожая не то на китаянку, не то на грузинку, с этими ее серьгами в виде золотых корабликов, которые при каждом движении путались в тугих лоснящихся черных кудрях.
Варвара Васильевна Громова. Февраль 1999
Да, они не уходили и не собирались уходить…
– Ну что, будешь молчать, как Зоя Космодемьянская? – с усталыми интонациями спросил «Адидас». – Зря ты это, бабка, чес-слово, зря. Я человек, конечно, не злой, но ты меня доведешь. А ну-ка!
Он кивнул напарнику, и подушка снова налегла на лицо Варвары Васильевны. Теперь она была готова к этому и успела глотнуть воздуха. Но «Адидас» следил внимательно и так сильно ударил ее в живот, что весь набранный ею воздух вырвался из легких.
Это было куда хуже, чем в первый раз. Задыхаясь, она грызла подушку, а «Адидас» бил ее в живот – резко, точно, больно.
«Ну, все! – вдруг словно бы выкрикнул кто-то в голове. – Умираю!»
И в этот миг подушку отняли от ее лица, Варвара Васильевна со всхлипом втянула воздух – и слезы хлынули из ее глаз.
Она не плакала слишком долго, может быть, несколько лет, чтобы их можно было просто так остановить. Унижение, ужас, боль, ненависть – все смешалось в этом потоке, но чуть ли не самым мучительным было то, что эти слезы видят ублюдки, пришедшие ее мучить: они могут подумать, будто Варвара Васильевна плачет в расчете на их жалость…
Даже если бы их можно было разжалобить, она не стала бы плакать перед ними! А жалости-то у них как раз и не было.
– Ну, дозрела? – спросил «Адидас». – Где медальки? Я тебя внимательно слушаю.
Варвара Васильевна захлебнулась рыданием, но ничего не сказала.
«Адидас» брезгливо передернул плечами, поглядев на ее залитое слезами лицо, потом вцепился в ее короткие седые волосы, повернул голову и несколько раз сильно, больно тиранул о сбившуюся простыню. Это он вытирал ей слезы, и через секунду стало понятно, зачем.
