Эфирное время - Дашкова Полина Викторовна (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .TXT) 📗
Бабушка овдовела за год до рождения Лизы. Муж ее, физик-атомщик, руководитель крупной засекреченной лаборатории, получил большую дозу радиации при испытании установки в Институте атомной энергии и умер от рака щитовидной железы. Дедушкина фотография висела у бабушки над тахтой. Лиза иногда залезала в ящик письменного стола, открывала бархатный черный футляр с дедушкиными орденами и медалями и играла в пиратов, которые прячут сокровища на острове. Она знала, что ей за это попадет, и всегда успевала вовремя все убрать, запереть ящик, спрятать ключ в одну из старинных фарфоровых вазочек на серванте. Бабушка так ни разу ничего и не заметила, она вообще мало что замечала вокруг, писала научные статьи, работала с десятком аспирантов, неслась по жизни со спринтерской скоростью и волочила с собой за руку сонную маленькую Лизу с двумя косичками, которые всегда расплетались по дороге в детский сад.
– В следующий раз ты будешь сама причесываться, – говорила бабушка, на бегу завязывая капроновые ленты бантиками, – и вообще, человек все в этой жизни обязан делать самостоятельно.
В четыре года Лиза умела застилать свою постель, одевалась и раздевалась без посторонней помощи, причем всегда знала, где лежат ее маечки, носочки, носовые платочки и не изводила бабушку вопросами. Без всяких напоминаний чистила гуталином свои ботинки и зубным порошком белые матерчатые туфельки.
Летом Лизу иногда забирала на дачу сестра покойного дедушки тетя Клава. Лиза любила старый двухэтажный деревянный дом с большой застекленной верандой. Участок в десять соток казался ей Целым миром, там шуршали крылья бабочек, звенели крошечные комариные скрипки, стрекотали кузнечики, в малиннике у забора злая крапива охраняла дымчато-рубиновые нежные ягоды. В конце июля над плотной темной зеленью кустарника кружил сизый одуванчиковый снег.
Лиза знала, что до революции на этом месте находилось дворянское имение Батурино. Там, где участок сливался с дубовой рощей, у болотца, сохранился круглый каменный остов беседки.
Бабушка Надежда приезжала на дачу редко, родители еще реже. С мая по сентябрь там обитали тетя Клава, ее сын Валерий и невестка Зоя. Своих детей у них не было, с маленькой Лизой они никак не могли найти общего языка, то умильно сюсюкали, то раздражались из-за ерунды, принимались усиленно воспитывать. Впрочем, большую часть дня Лиза была предоставлена самой себе. Иногда ее самостоятельность вызывала у родственников целую бурю эмоций. Пятилетняя девочка бралась мыть посуду, делала это вполне грамотно в неудобных дачных условиях, наливала в тазик горячую воду, сыпала сухую горчицу, потом споласкивала тарелки под рукомойником.
– Что ты делаешь?! Ошпаришься, все перебьешь! – восклицала тетя Клава.
– Не беспокойтесь, я умею, – отвечала Лиза и вежливо улыбалась тете Клаве. Этой взрослой улыбке она научилась у бабушки, долго, старательно скалила зубы перед зеркалом, пока не получилось похоже.
– Ну что ты гримасничаешь? Я хочу тебе помочь, а ты скалишься, как собачонка. Странный ребенок.
В определение «странный ребенок» дачные родственники вкладывали всю силу своей нелюбви к Надежде Сергеевне и Лизиным родителям. Бабушку они считали надменной эгоисткой, маму и папу называли не иначе как «эти».
Лиза чувствовала, что у взрослых какие-то сложные, злые отношения, но она так любила деревянный дом, сад, дубовую рощу за садом, серебристое лягушачье болотце в глубине участка, что старалась не замечать семейных конфликтов и упрямо просилась на дачу. А что там они говорят про бабушку – не важно. Она все равно самая красивая, самая умная в мире.
Легкая, стремительная, с гладкими блестящими волосами цвета лимонной карамели, в светлых узких платьях, в туфельках на острых «шпильках», в волшебной дымке дорогих духов, бабушка приводила ее в детский сад раньше всех, иногда даже раньше, чем приходили на работу воспитательницы, а забирала позже всех.
– Ты разумный человек, ты понимаешь, что я задержалась на работе, – говорила бабушка.
Родителей Лиза видела редко и не воспринимала всерьез. В бабушкиной чистой элегантной комнате появлялись шумные некрасиво одетые существа, от них пахло дымом, лица их были темны от ветра и солнца. У папы лохматая светлая брода не – приятно шевелилась, когда он разговаривал или жевал. Однажды на кухне, рассказывая об очередных таежных приключениях, мама вытащила из кармана штормовки огромный складной нож, вскрыла банку тушенки, отломила горбушку от белого батона и стала есть прямо из банки, подхватывая ножом большие куски мяса.
– Оленька, ты уже вышла из тайги, – тихо произнесла бабушка, и Лиза на всю жизнь запомнила, какое у нее было при этом лицо.
В Москве родители не задерживались надолго, а если такое случалось, то двухкомнатная маленькая квартира в Новых Черемушках за неделю превращалась в филиал геологической экспедиции. Посреди комнаты раскладывалась палатка, мама, сидя на полу, латала ее суровыми нитками. В соседней комнате папа чинил байдарку. Приходили бородатые юноши в грубых свитерах, спортивно-туристического вида девушки курили на балконе. Все время кто-то играл на гитаре и пел песни про тайгу. Не хватало только костерка на кухне. Маленькая Лиза просилась назад, к бабушке.
Родители плохо чувствовали себя в городе. Они легко справлялись с бытовыми проблемами в полевых условиях. Там, в степях Казахстана, на Камчатке и Куриалах, в восточносибирской тайге они умели разжигать костры одной спичкой, раскладывать палатку под проливным дождем за десять минут, строить непромокаемые шалаши из ельника, скручивать котелки из бересты и кипятить в них воду, жечь чагу, спасаясь от комаров и гнуса.
В Москве становилось проблемой мытье посуды, поход в гастроном приравнивался к подвигу. Они не вылезали из своей спортивно-полевой униформы. Китайские кеды, трикотажные треники с вытянутыми коленками, тельняшки, куртки-штормовки. Зимой Лизин папа мог отправиться в гости в телогрейке и кирзовых сапогах. Мама если и делала попытки принарядиться, то всегда это кончалось плачевно. Капроновые чулки на ее ногах морщились, пузырились, закручивались спиралью. Каблуки перекашивались и ломались. У платья почему-то обязательно отпарывался подол, у юбки ломалась молния, с блузок градом сыпались пуговицы.
Когда Лизе исполнилось семь, бабушка с чистой душой вручила ее родителям, потому, что в школу ребенок должен поступать по месту жительства, потому, что у бабушки изменились обстоятельства. Она выходит замуж за своего аспиранта, который моложе на пять лет, она работает над докторской диссертацией и скоро станет заведовать кафедрой, свободного времени у нее нет ни минуты, в сутках всего двадцать четыре часа, и вообще, девочка уже большая и совершенно самостоятельная.
Чем старше становилась Лиза, тем больше походила на бабушку Надежду. День ее был расписан по минутам, воротнички и манжеты на школьном коричневом платье сверкали белизной, красный галстук был идеально выглажен, обувь вычищена до зеркального блеска, светло-пепельные волосы, расчесанные массаж – ной щеткой до шелковой гладкости, заплетены в тугую аккуратную косу.
Порванные колготки, пятно на платье, опоздание в школу на три минуты, четверка вместо пятерки – все это вырастало для нее в трагедию, но переживать и плакать она позволяла себе только ночью, в подушку. Со стороны казалось, что все ей дается легко, без усилий. Никто не догадывался, что разумная, аккуратная, улыбчивая девочка живет так, словно идет по канату над пропастью, и каждый неверный шаг не просто опасен, а смертельно опасен. Лиза не умела прощать себе даже самых мелких ошибок. Она раздражалась, ненавидела себя и превращала собственную жизнь в кошмар. Из-за ерунды, из-за четверки в четверти, могла заболеть всерьез, с высокой температурой.
С первого по десятый класс она была лидером. Со всеми умудрялась поддерживать ровные отношения. Избегала конфликтов с ловкостью опытного дипломата, муштровала себя как злобный фельдфебель нерадивого новобранца. Ей плохо давалась астрономия, и хотя она уже знала, что поступать будет на исторический факультет университета и астрономия ей не пригодится, все равно сидела ночами над учебником, читала дополнительную литературу. Не понять, не одолеть что-либо было для нее оскорбительно.
